Эффект разорвавшейся бомбы (ЛП) - Страница 54

За пределами ложи и относительного уединения стеклянных дверей, ведущих к нашим двум рядам мягких кресел, я слышала приглушенную музыку. Игроки потягивались, и я старалась не смотреть на них сверху вниз, таких маленьких на ярко-зеленой траве. Старалась не замечать, где Люк бросает мяч кому-то в обтягивающих штанах и футболке.

Пейдж не ответила, возясь с пультами и щурясь на телевизор, когда открылось меню.

— Наконец-то, боже мой.

— Пейдж, — фыркнула я, скрещивая руки на своей черной футболке с длинным рукавом. Джой выбрала приталенный фасон с V-образным вырезом в нашем фирменном магазине, что-то новенькое, что мы приобрели на прошлой неделе, потому что она сказала, что оно мне идет. На одном рукаве было написано «Вашингтон», а на другом — «Волки». Над моим сердцем был красно-черно-белый логотип воющего зверя. На мгновение я накрыла его рукой, глупый маленький рисунок, который стал мне так до смешного дорог за такое короткое время.

— Вот, — выдохнула она, когда нашла обратный отсчет футбольного матча, который в данный момент снимался на том самом поле, на которое мы смотрели сверху.

— Серьезно? — спросила ее. — Мы на игре, так зачем нам это смотреть?

Впервые с тех пор, как мы сели в машину, она бросила на меня встревоженный взгляд.

— Я просто… хочу посмотреть интервью Джона Грудена. Мне нравятся его интервью по понедельникам вечером.

— С каких это пор?

— С этого момента.

Я покачала головой и взяла в руки меню, но снова отбросила его, потому что не увидела ничего привлекательного. Впервые за весь сезон мы будем единственными в ложе. Обычно я приглашала разных членов семьи игроков или раздавала пропуска сотрудникам, чтобы они использовали их для друзей и семьи, но Пейдж хотела, чтобы сегодня вечером мы расслабились и не чувствовали себя обязанными развлекать кого-то.

Я опустилась на диван и закинула ноги в кроссовках на кофейный столик, пока дикторы передавали последние новости со всей лиги.

— Для «Волков» важно победить сегодня, — сказал один из них, кивнув в сторону поля позади них. — У них преимущество в двух матчах в своем дивизионе, но они заканчивают сезон одним из самых сложных отрезков в году. Две выездные игры один на один против двух сильнейших защитников лиги. Они сохранили здоровье, что очень важно, но их также беспокоили отвлекающие факторы на поле и за его пределами.

Пейдж посмотрела на меня, и я скрестила руки на животе, решив не показывать, как мне от этого неуютно. Это было то, что Люк ненавидел. Риторика. Обсуждение, которое ты не мог контролировать. Люди, которые не знали вас, анализировали вашу жизнь, ваши средства к существованию, окрашенные их собственными предубеждениями.

— Действительно, так и есть — кивнул Груден. — Единственное, что мы знаем о Люке Пирсоне, помимо его огромной руки и способности управлять игрой, это то, что он не склонен к такого рода отвлечениям. Обычно он избегает таких парней, как я, поэтому, когда он позвонил и спросил, может ли он поговорить со мной, я был более чем немного удивлен.

Я медленно села, мои губы приоткрылись.

Двое других за изогнутым столом рассмеялись.

— Мы тоже, — сказал третий диктор. — Мы думали, ты шутишь.

Груден поднял руки, на его лице сияла широкая приветливая улыбка.

— Я бы никогда не солгал о том, что неуловимый Люк Пирсон просит о встрече один на один. — Он посмотрел прямо в камеру. — Итак, поехали. Мое самое удивительное и откровенное интервью в сезоне.

Сердце подскочило к горлу, я полностью подалась вперед, мои колени подпрыгнули на месте. Камера переключилась на темную комнату, только два стула друг напротив друга с подсветкой позади каждого.

Груден сидел в одном. Люк в другом.

Мне пришлось прикрыть рот дрожащей рукой от того, как хорошо он выглядел. Его волосы были недавно подстрижены. Они были мягкими даже на вид. На нем была простая белая рубашка в светло-голубую клетку, из-за которой его кожа выглядела золотистой и здоровой. Ткань растянулась по швам на плечам, когда он заерзал на сиденье.

— Спасибо, что пригласил меня, — сказал он Джону.

— Я был немного удивлен, чувак. Обычно ты не звонишь мне, чтобы поболтать.

Взгляд Люка был наполовину гримасой, наполовину улыбкой.

— Да, извини за это. Мне не всегда везло с прессой.

— Как же так?

Он глубоко вздохнул, явно собираясь с духом, прежде чем заговорить. По тому, как сжались его челюсти, я могла видеть, насколько ему неловко. Хотелось руками пробить стекло, чтобы добраться до него, хотя я просто видела его изображение, повтор чего-то, что, вероятно, было снято днем ранее. Может быть, даже раньше.

— Я всегда боролся с чувством, что, когда общался с прессой, я защищал себя. Защищал то, как мы играли, как мы не играли, защищал то, что происходило за пределами поля, что могло повлиять на нашу игру. — Он сглотнул и опустил взгляд. — Когда умерла мать моей дочери, это только усилило это чувство, потому что у меня не было желания что-либо объяснять. Для меня это было личное, и было трудно воспринимать мое молчание как молчаливое согласие с выдуманной историей о том, какой была моя жизнь с ней.

— И под этим ты подразумеваешь, что ваши отношения были более серьезными, чем были на самом деле.

— Да. — Люк с минуту смотрел куда-то за плечо Грудена. — Кассандра, мать Фейт, была не из тех, кого я знал так уж хорошо. Не совсем. И я сожалею об этом, особенно из-за моей дочери. Я хотел бы рассказать ей больше о том, какой была ее мать, но не могу. И когда я внезапно застрял в окопах, став отцом-одиночкой, я не был готов открыться, и это действительно повлияло на то, как я начал общаться со СМИ.

Груден откинулся назад, скрестил руки на груди и покачал головой. Я не могла поверить в то, что видела.

— Чувак, а я думал, мы поговорим об игре, о том, как ты так хорошо читаешь блиц.

Люк рассмеялся, и мое сердце совершило кульбит, вялое и томящееся от любви.

— Мы можем это сделать позже.

— Но ты не поэтому хотел посидеть со мной?

Еще один тяжелый выдох, который я почувствовала кончиками пальцев, прилив крови от горячего предвкушения.

— Нет. Это не так.

— Ты хочешь поговорить об Александре Саттон. — Это не вопрос. В глазах нет удивления.

— Кажется, у меня приступ паники, — прошептала я. Пейдж погладила меня по спине. Я поняла, что за стеклом слышу эхо слов Грудена. Мои глаза расширились, и с нарастающим чувством ужаса я поняла, что интервью транслировали на главные экраны поля. Во время разминки. На всеобщее обозрение.

— Святое дерьмо, — выдохнула я. Обеими руками прикрыла рот, и боролась с желанием пойти и запереться в ванной.

Улыбка Люка была мягкой. Мягкой! Это было мило. И он выглядел так, будто его вот-вот вырвет.

Боже, вступай в клуб.

— Я верю, — сказал Люк. Он облизнул губы. — Я не из тех, кто верит, что сожаление — это большое зло, которого следует избегать. Так мы учимся. Если бы мы выигрывали каждую игру, нам никогда не пришлось бы сидеть сложа руки и переосмысливать нашу стратегию, переигрывать наши решения, видеть, где мы могли бы стать лучше, быстрее. Сожаление о возможности познакомиться с Кассандрой — это то, чего я не могу изменить, но могу изменить сожаление, которое испытываю из-за того, что не поговорил со СМИ пару недель назад, когда в нашу с Элли частную жизнь вторглись. Не имеет значения, что нет никаких юридических последствий для человека, который сфотографировал нас в приватный момент, потому что я сожалею, что не защитил того, кого очень уважаю и о ком забочусь.

— Так вот почему мы здесь? Ты хочешь извиниться перед ней?

— И да, и нет, — ответил Люк. — Я уже извинился перед Элли за фотографии, хотя я не тот, кто их делал или продавал СМИ. И я извинился перед своими товарищами по команде за то, что они отвлекли внимание, вызванное этим.

— Драка с Марксом, — сказал Груден.

Люк покачал головой, слегка усмехаясь. Рядом с его губами появилась ямочка, и я поборола желание упасть в обморок. Я не знала, что могу хотеть упасть в обморок из-за паники, но это было так. Вокруг меня порхали маленькие сердечки, и я была беспомощна перед ними.