Эфесская волчица - Страница 12

– Господин, я должна рассказать вам о недоразумении, что произошло со мной… – она осторожно подбирала слова. – Дело в том, что я не рабыня…

Сатир выслушал весь её рассказ, получившийся ещё более подробным, чем в первый раз, в полном молчании. Его лицо не выражало никаких эмоций, и ей стало страшно, что она ошиблась, поверив в его добросердечие. Кербер с Виктором также не выдавали своих чувств, они были похожи на каменные изваяния, от коих веяло смертью.

– Прошу помочь мне вернуть доброе имя, – закончила, наконец, Клеопатра, опасаясь поднять на ланисту глаза.

– Родственники у тебя в Херсонесе остались? – спросил хозяин. – Кто может подтвердить твоё происхождение?

– Отец мой погиб, а следы брата затерялись, – замялась девушка. – Домом управляет наш слуга, Гелон. Он всегда был верен семье…

– Я верю твоему рассказу, – сказал Сатир. – Мне сразу показалось, что ты не та, за кого тебя выдают, а я неплохо разбираюсь в людях. Свободных людей обращают в рабство за горсть монет… да, я верю в это, ибо я видел жизнь. Однако я не могу восстановить твоё доброе имя.

– Но вы могли бы написать магистратам, что была ошибка…

– Наместник вынес приговор и никогда не признает своей ошибки, никогда не поставит на кон свой авторитет. Никто из магистратов не будет оспаривать его решения, ибо каждый там повязан с другим, – ответил ланиста. – Кто-то мог бы обратиться в суд от твоего имени, но процесс будет тяжёлым, потребуется много денег на хороших адвокатов, ибо магистраты будут всё отрицать. Так или иначе, но у тебя нет ни денег, ни поручителя.

– Но это же бесчестно и незаконно, – прошептала она.

– Да, это так, но именно так и бывает, – Сатир посмотрел на неё, погладив бороду. – Не думай, что я злой человек или желаю тебе недоброго. Я велю, чтобы с тобой обращались хорошо. Виктор проследит. Я никогда не заковываю своих рабов в кандалы, если они не совершают явного преступления, я не ставлю клейм и не применяю плетей, если они сами того не заслужили. Это всё, что я могу тебе обещать.

– Разрешите мне написать письмо Гелону, дабы он приехал и свидетельствовал перед вами, – ухватилась за последнюю надежду Клеопатра. – Он мог бы выкупить меня из рабства.

– Ты понимаешь, что я потратил немалые средства на тебя и не могу позволить себе разбрасываться деньгами…

– Наш дом не беден, и он соберёт достаточную сумму, чтобы компенсировать все ваши расходы, – уверила она. – Могу я написать письмо?

– Напиши…

С самого утра было ясно, что день выйдет замечательным, так как небо синело непорочной чистотой, и тёплый ветерок с юга едва шевелил листву деревьев. Диокл всегда любил ходить в город, а таким утром прогулка обещала быть особенно приятной, поэтому он охотно увязался за господином, намеревавшимся посетить деловых партнёров в Эфесе.

Он считал себя уже взрослым. Это не было чем-то необычным для детей его положения, и в городе он часто видел сверстников за прилавками и в ремесленных мастерских, а кое-кто спускался в шахты, не достигнув и десяти. Видел он и других детей – тех, что росли в состоятельных семьях, – они только учились, занимались в палестре и праздно проводили время. Обычно он чувствовал своё превосходство над ними, ещё не познавшими истинной жизни. Быть же взрослым означало одно – работать и думать о серьёзных вещах, вроде его будущей карьеры. В глубине души он всё же стыдился нынешнего положения, ведь даже пекарь или горшечник казались достойнее раба, что вынужден лишь помогать другим в мелких делах. Он жил надеждой – скоро он станет гладиатором, и тогда все пекари и горшечники умрут от зависти, ибо их заботы ничтожны в сравнении с выступлениями на арене.

Впрочем, у него был один секрет, который он не желал открывать никому. На самом деле иногда ему всё же хотелось быть ребёнком. Хотелось играть и дурачиться, забыть об обязанностях, мечтать и уноситься в воображении очень далеко. Он корил себя за это, однако ничего не мог поделать. Работая в школе, он редко встречал других детей, поэтому сам придумывал для себя игры. Больше всего он любил узнавать маленькие тайны тех, кто жил в лудусе, и ему было даже не важно, идёт ли речь о самом хозяине или о простой рабыне. Ему думалось, что рано или поздно эти секреты могут помочь, ибо много знать всегда полезно. Он научился скрываться и подслушивать, будто маленькое привидение, а школу изучил как немногие.

Диокл никогда не знал своего отца, не знал даже его имени. Временами он представлял в качестве отца того или иного гладиатора, особенно же Ареса, хотя тот и не подходил по возрасту. Кто-то сказал ему однажды, что он – плод случайной связи его матери с безвестным бойцом из другого лудуса, о чём она потом жалела. Тот мальчишка жестоко поплатился за свои слова. Он боготворил свою мать и точно знал, что она всегда делала лишь то, что нужно. Ему казалось, что он помнит, как сидел у неё на коленях, помнит её низкий голос и смех. Он жадно впитывал все истории о ней, рассказываемые другими обитателями лудуса, и в этих историях она представала для него легендарным героем старых времён. Когда-нибудь он надеялся стать достойным её.

– Ты куда собрался? – сказал ему Кербер, увидев, как он выскользнул из ворот школы. – Чем ты поможешь хозяину? У тебя нет ни меча для защиты, ни сильных рук, чтобы таскать тяжести.

– Зато я умею читать и помню имена почти всех важных людей в городе, – ответил мальчишка. – Разве хозяин запретит мне идти?

Кербер знал, что не запретит, поэтому отступил, хотя и демонстрировал своим видом полное презрение. Этот мрачный сириец, длинными волосами и каменным лицом напоминавший демона смерти, не любил детей, особенно же выскочек, но он ничего не мог поделать с тем, что парень нравился ланисте. Диокл был рабом, однако Сатир с самого детства держал его рядом с собой, выделяя среди прочих обитателей лудуса и обучая даже грамоте, будто собирался сделать из него секретаря.

Хозяин любил прогуливаться пешком, вот и сейчас он бодро шёл по мощёной дороге, поддерживая полу белоснежной тоги левой рукой. Справа его сопровождал всегда внимательный Виктор, Кербер держался чуть позади, Диокл не отставал от них ни на шаг, ещё двое рабов замыкали процессию. Дорога была пуста, лишь на дальних холмах темнели пятна овечьих стад, да пастухи весело перекликались между собой.

– Что ты думаешь о ней? – Сатир повернулся к бывшему гладиатору. – Я всегда советуюсь с тобой, когда дело касается боёв. Мне кажется, что она хороша.

– Да, Алкиона очень талантлива, – согласился Виктор, – я видел её бои ещё в старом лудусе. У нас она может раскрыться в полную силу. Хороша на ногах, весьма быстра, игру ведёт хладнокровно.

Он говорил как всегда уверенно, не заискивая перед хозяином, но всегда помня о дистанции. Мысли формулировал коротко, словно бросал тяжёлые камни в воду. Диокл немого побаивался его сурового взгляда, хотя пожилой боец никогда не проявлял к нему жестокости.

– Она могла бы встать вровень с Леэной, только она. Я прежде возлагал надежды на Мелусу, однако ей всё же не достаёт умения, – продолжал Сатир. – Всегда лучше иметь пару ведущих бойцов, чем одного. Согласись.

– Толпа узнаёт её, – кивнул раб.

– А ты что думаешь, Кербер?

– Дерзкая девка, но с львицей ей не сравниться, – отозвался сириец.

– Нужно будет выставить больше людей на следующих играх, – сменил тему хозяин. – В этом году мы ещё не брали хороших денег, а цены растут… Сколько там теперь стоят еда и вино для лудуса? Не отвечай, я и сам знаю. Будем надеяться, что город нынче не поскупится на праздники, хотя император и навалился налогами на все провинции.

– За войну приходится платить, – заметил Виктор.

– Особенно за проигранную. Чтобы выплатить персам огромную дань, Филипп обдирает Империю до нитки… но Эфес всё же богатый город.

– Можно не давать так много в долг, – заметил раб, как всегда отличавшийся прямотой.