Единственный свидетель
(Юмористические рассказы) - Страница 1

Читатели часто спрашивают меня в письменной и устной форме: «Как вы стали писателем-юмористом? Почему вы пишете именно юмористические и сатирические короткие рассказы?»

Начинающий писатель, как правило, никогда не знает, в каком жанре литературы в будущем он найдет себя.

Годы поисков у разных писателей проходят по-разному.

Бывает и так, что иной писатель ищет себя сначала в поэзии, потом в прозе, потом заглядывает в драматургию и в конце концов находит себя… в архитектуре.

Такие люди достойны всяческого уважения. Нужно обладать мужеством и твердостью духа, чтобы в один далеко не прекрасный день сказать самому себе: «Нет, из меня не выйдет писателя» — и круто повернуть руль своей жизни.

Я, подобно многим, начал «искать себя» в поэзии.

Стихи я писал еще на школьной скамье. Конечно, это были подражательные, ученические творения. В них слышалась то блоковская флейта, то брюсовское фортепиано.

В 1921 году в Краснодаре, где я тогда жил, проводился конкурс «на лучшее стихотворение».

Я послал на конкурс свои стихи о французской революции, в которых с гимназическим жаром воспевался «санкюлот, веселый и рыжий».

Эти стихи, к моему большому удивлению, получили на конкурсе премию, какую не помню, кажется — вторую.

В качестве премии мне в маленьком магазинчике на Красной улице по ордеру жюри конкурса выдали пять бутылок красного вина. Вряд ли устроители конкурса считали, что Пегаса надо поить не «водою трезвой», а более крепкими напитками, вернее они были просто стеснены в своих материальных возможностях в то трудное и суровое время. Помнится — первый советский кубанский альманах «Огни», в котором были напечатаны мои «Санкюлоты», представлял собой тощую и очень бедненькую по внешнему виду тетрадку.

Стихи я писал примерно лет шесть, печатаясь в краснодарских и ростовских газетах и журналах: «Лава» и «На подъеме». Под стихами подписывался фамилией матери — Солнцев, считая — по молодости лет — свою паспортную фамилию Попов слишком обыденной для поэта.

В 1925 году я пошел работать в краснодарскую газету «Красное знамя» сначала репортером, а потом фельетонистом. Тогда и появился мой настоящий литературный псевдоним — Леонид Ленч. Он очень быстро и очень прочно прирос ко мне.

Газетная работа вообще и работа над фельетоном в частности и определила мой дальнейший литературный путь.

Искусство фельетона в то время находилось на большой высоте. На газетной полосе фельетон (так же, как и очерк) был подлинной литературой. Мне особенно нравились фельетоны Михаила Кольцова и украинца Остапа Вишни. Изящество формы, отточенный памфлетный стиль, живое настоящее остроумие и боевой темперамент кольцовских фельетонов, лукавый и очень народный юмор Вишни действовали на мое юношеское воображение. Получилось так, что весь свой лирический запал, который раньше я отдавал стихам, довольно туманным и в общем оторванным от действительности, перекочевал в мои фельетоны.

Доброй и строгой отцовской рукой газета взяла меня за шиворот и бросила в реку жизни: плыви!

У человека, который в результате такого броска оказывается в воде, есть только три выхода: поплыть — пер-вый, утонуть — второй, кричать, в расчете на то, что кто-то схватит за волосы и вытащит на берег, — третий.

Я поплыл.

На Кубани тогда шла великая битва за хлеб, в станицах кипела классовая борьба с кулачьем, в своих змеиных норах таились последыши «разбитого вдребезги» белогвардейского движения.

Я был сотрудником газеты, которая изо дня в день боролась за осуществление ленинского плана построения социализма. В этом была моя идейная закалка.

Лаконичная форма фельетона, необходимость сказать о многом коротко (так, чтобы «словам было тесно, а мыслям — просторно») требовали напряженной работы над словом. В этом была моя художественная закалка.

Переболев стихами, как корью, я совсем перестал писать их. Интересно, что к стихотворной форме я обратился лишь через пятнадцать лет, в 1941 году, во время войны, когда, находясь на Брянском фронте, работал во фронтовой газете «На разгром врага». Я написал тогда несколько сатирических стихотворений и небольшую поэму «Крайняя хата» — о дезертире. Иначе как в стихах я не мог выразить свои мысли и чувства в этот грозный начальный период войны. Да к тому же у нас в редакции после ранения И. Уткина одно время некому было писать стихи, и в порядке «боевого взаимодействия» разных родов литературных войск мне пришлось «тряхнуть стариной».

К периоду моей газетной работы в Краснодаре относятся мое знакомство с Владимиром Маяковским и Евгением Петровым. Эти встречи оставили в моей душе след поистине неизгладимый. С Евгением Петровым впоследствии мы сблизились, и на протяжении всей своей недолгой и прекрасной жизни он оказывал мне дружескую поддержку, в которой нуждается начинающий писатель. Надо сказать, что эта поддержка у Е. Петрова всегда сочеталась с высокой требовательностью и прямой — в глаза! — критикой.

Маяковский прогремел в Краснодаре как гулкая летняя гроза — с веселым громом и яркими, чистыми молниями. В поэзию его я был по-мальчишески влюблен, а сатирические стихи меня просто оглушили.

Я сидел в зале, слушал Маяковского и думал:

«Вот это — фельетоны! Мне бы так… с такой же силой!»

Именно Маяковский — его работа в сатире — толкнул меня на путь сатирического обобщения отдельных фактов современной жизни, осмысленных с позиций борьбы за коммунизм, за «отечество, которое будет!»

На газетной работе я пробыл до 1934 года. Работал фельетонистом, очеркистом и спецкором на Кубани, в Средней Азии, в Москве. Сотрудничал в периферийных и центральных газетах. Печатался в «Правде». Во время Великой Отечественной войны был спецкором «Известий».

С теплым чувством вспоминаю я годы своей газетной работы, поездки по стране (самолетом, поездом, пароходом, автомобилем, верхом на коне), общение с огромным количеством самых разнообразных людей от узбека-хлопкороба до полярника — капитана дальнего плавания включительно; вспоминаю товарищей и друзей — журналистов, веселых работяг, остроумных, задушевных собеседников. Работа в газете дала мне как писателю тот запас знания жизни, без которого нельзя написать ни одной мало-мальски стоящей строчки и который нужно восполнять ежедневно, чтобы не остаться «с сухим дном».

С 1934 года я стал постоянным сотрудником журнала «Крокодил».

«Крокодил» — удивительный журнал. Он всегда был и останется журналом народным, тесно связанным с самыми широчайшими читательскими массами. «Крокодил» можно увидеть и на столе академика и в хате колхозника, в руках генерала и в солдатской казарме. «Крокодильский» читатель тоже особенный читатель — это и читатель и сотрудник одновременно. Он активно вмешивается в работу журнала, пишет письма писателям и художникам, одобряет и порицает, дает советы и подсказывает темы. Я испытал все это на себе, когда систематически начал печататься в «Крокодиле». Стоило мне написать рассказ удачный, бьющий точно в цель, — читатели откликались на него теплыми, дружескими письмами; стоило сорваться — и сейчас же приходило письмо «кусачее», «крокодильское». Потом, когда у меня стали выходить книжки рассказов, я читал о своем творчестве критические статьи в газетах и журналах; это были полезные для меня и во многом справедливые статьи, но читательские письма, которые я получал и продолжаю получать, дали мне не меньше для ума и уж во всяком случае больше для сердца.

Юмористический и сатирический короткий рассказ пришелся мне по нутру потому, что он, как и фельетон, основанный на факте, непосредственно, активно, ощутимо воздействует на сознание читателя.

Ведь писатель-юморист пишет не только для того, чтобы посмешить читателя (хотя такую задачу он тоже волен ставить перед собой), нет, главная его цель — ободряющей улыбкой, смехом, «родившимся от любви к человеку», как сказал Н. В. Гоголь, поддержать хорошее, новое в жизни, а своей саркастической насмешкой — пристыдить, унизить, иногда уничтожить плохое, отжившее, не желающее по доброй воле сходить с жизненной сцены.