Единственные - Страница 17

В троллейбусе Илона с Ромой уселись на самое заднее сиденье, и Илона объяснила Роме ситуацию с «Аншлагом».

– Это для тебя так много значит? – удивился он.

– Очень много, Ромка. Понимаешь, я всю жизнь считала себя бездарью. А там у меня все стало получаться.

– Но – почему? Почему бездарью?

– Наверно, потому, что дома ругали за тройки. А там меня и ругают, и хвалят. У меня очень хорошо пошла первая сцена – где Мэгги…

Илона вместо делового разговора стала пересказывать пьесу «Большеротая».

– Значит, этот Буревой открыл в тебе талант.

– Понимаешь, он в ком угодно откроет талант! Это такой режиссер!

Илона была счастлива – нашелся человек, с которым можно говорить о Буревом, не скрывая восторгов. С Лидой она пыталась – но Лида все сводила к будущему замужеству. Она действительно не понимала – как можно любить, не думая о браке и семье.

Конечно же, если бы Буревой посватался, Илона была бы счастлива беспредельно. Но она понимала, что до сватовства – еще долгий путь. То, что он может обнять за плечи, конечно, замечательно, однако любовью и не пахнет. А как добиваться его любви – Илона не понимала. Она ведь до сих пор не выяснила, кто главная соперница по имени Элечка. А расспрашивать Веронику она не могла – и так ей казалось, что студийцы обо все давно догадались.

– Ты его любишь? – вдруг спросил Рома.

Скрывать правду Илона не хотела – и даже была рада сказать:

– Ромка, я его люблю.

Рома повесил голову. И после этого стал никуда не годным собеседником, не придумал, как отговорить Варвару Павловну от ее замысла, и вообще засобирался домой.

Они расстались в каком-то тягостном состоянии – может, оттого что вспомнили про Лидино горе.

Лиду и мать Илона обнаружила в прихожей, возле телефона. Они пытались по междугородке дозвониться до Березина, до тех соседей, у которых имелся телефон, но междугородка была занята – первое января! Потом Лида и мать стали думать, имеет ли смысл на ночь глядя ехать на автовокзал, чтобы мчаться в Березино. Попытка дозвониться до справочной и узнать время рейсов тоже оказалась бесполезной. Илона присоединилась к дискуссии – и решили, что Лиде нужно ехать на автовокзал с раннего утра. В конце концов, если человек помер в новогоднюю ночь, хоронить его второго января точно не станут – нужно же сперва оформить все документы.

– Сколько твоему папе было лет? – спросила Илона.

– Семьдесят.

Илона удивилась, что так много, но ничего не сказала.

Потом она вместе с Лидой съездила в Савеловку, чтобы вернуться оттуда с дорожной сумкой; мать правильно сказала, что лучше на автовокзал ехать от них, чем из Савеловки, потому что спозаранку оттуда выезжает рабочий класс в большом количестве, затолкают и на беременность не поглядят. А от Илониного-с-мамой дома до автовокзала можно даже пешком дойти, если есть такое настроение.

– Я провожу тебя, – пообещала Илона. И честно дотащила до автовокзала сумку.

– У тебя замечательная мама, – сказала на прощание Лида.

– Угу, – ответила Илона, пытаясь понять – что это за просветление на мать снизошло.

Может быть, если бы она видела, как мать на работе поливает цветы, как изменяется ее лицо, что-то бы и оформилось в слова. Но Илоне было всего двадцать лет – не лучшая пора для психологических рассуждений. И мысль о том, что матери теперь, в почти сорок четыре, был нужен кто-то слабый и полностью от нее зависящий, пусть хоть ненадолго, прийти в Илонину голову еще не могла.

Лида приехала через четыре дня.

Илона и Регина разбирали в корректорской гранки, Варвара Павловна писала докладную – бригада 31 декабря раньше времени начала праздновать, из-за чего полосы пришлось переверстывать. Открылась дверь, вошла женщина, по виду – ровесница Варвары Павловны, только ниже ростом и иного телосложения: если у Варвары Павловны, при всей ее монументальности, талия присутствовала, то эта женщина, не имея слишком много лишнего веса, фигурой была мужиковата. Вслед за ней вошла Лида.

– Здравствуйте, Варвара Павловна, я Лидина мама, – сказала женщина.

Об этом можно было сразу догадаться – Лида походила на нее и лицом, и фигурой.

– Здравствуйте, – ответила Варвара Павловна. – А к вам как обращаться?

– Зовите Анной Ильиничной, – подумав, сказала Лидина мама. – Хотя с отчеством как-то непривычно, меня по отчеству редко зовут. Я вот с доченькой приехала, посоветоваться надо.

– Кыш отсюда, – велела Варвара Павловна Илоне и Регине.

Они пошли в маленькую корректорскую и там ждали, пока за ними не явилась Лида.

– Варвара зовет.

Варвара Павловна и Анна Ильинична явно поладили.

– Одна она у меня, что же делать? – говорила Анна Ильинична, когда Илона с Региной вошли. – Все для нее, все для нее…

Илона смотрела на Лидину мать и не понимала – отчего подруга так ее боялась. Эта мать, кажется, даже была рада, что скоро станет бабушкой.

– Так, значит, красавицы. Анна Ильинична будет жить с Лидой, чтобы помогать ей. Это очень кстати. Но в Савеловке растить ребенка – лучше уж в лесу землянку выкопать. Спрашивайте всех – не сдается ли комната.

Илона поняла – переговоры насчет комнатушки в общаге потеряли смысл, потому что Анну Ильиничну туда разве что в гости пустят.

– Работу для Анны Ильиничны я уже нашла – будет дежурить у нас на телетайпе. Сейчас поведу ее к Бекасову. Там, правда, спятить можно, но ничего другого придумать не могу.

В телетайпной стояли шесть агрегатов, и когда все сразу начинали трещать и гнать ленту – уши закладывало.

Потом Лида рассказала:

– Мама в Березине только затем оставалась, чтобы за папой смотреть. А теперь… теперь – вот… папы больше нет… У нас там домик, она его продаст, попробуем встать на очередь на кооперативную квартиру.

– Она тебя не ругала? – спросила Илона, имея в виду беременность.

– Ну, поругала немного, потом сказала: что мы, вдвоем твою ляльку не поднимем? И все, больше даже не вспоминала.

Илона поймала себя на зависти – ее собственная мать, узнав про беременность дочки, устроила бы из этого праздник на весь город. И слово «аборт» твердила бы двадцать четыре часа в сутки.

Потом Илону позвали к телефону.

Звонил отец, предлагал встретиться. И встретиться было просто необходимо – Илона по нему скучала. До нее понемногу стало доходить, что семья держалась лишь на доброте и уступчивости отца.

Он встретил дочку возле редакции и вручил картонную коробку, завернутую в газету и перевязанную веревочкой с петлей, чтобы удобнее нести.

– Вот, с Новым годом, значит… Ты как-то говорила, что хочешь, ну так получай…

– Что это, папа?

Открывать на улице, под снегопадом, было как-то не с руки.

– Увидишь. Как там мама?

– Да никак…

Мать действительно была «никак» – ходила на службу, смотрела телевизор, с дочерью говорила лишь по мере необходимости, всем видом показывая: я хотела, как лучше, а меня незаслуженно обидели. И по вечерам, сидя перед телевизором, демонстративно резала газеты на квадратики – для туалета. Раньше эту работу выполнял отец. А сейчас она стала чем-то вроде символа незаслуженного женского одиночества.

– Илуська, ты там с ней помягче… Я тебя знаю, ты характером не в меня, а скорее в нее уродилась.

– Лучше бы в тебя. Папа, у тебя пуговица вот-вот оторвется.

– Я знаю.

Отец сам оторвал пуговицу и сунул в карман. Илона подумала: сколько же лет он носит это зимнее пальто, эту шапку-ушанку из искусственного меха? Неужели за все время существования семьи не удалось выкроить денег хотя бы на новую шапку?

Это был очередной этап поисков материнской вины перед семьей, перед отцом, перед ребенком.

– Давай я провожу тебя, – сказал отец.

Илона еще днем уговорилась встретиться с Яром. И сейчас ей пришло в голову, что показывать Яру отца, одетого по-нищенски, пожалуй, не стоит. Яр-то всегда был одет с иголочки. Сразу же стало стыдно за эту мысль.

– Давай лучше я тебя провожу до остановки, – предложила она.