Эдельвейсы — не только цветы - Страница 61

Один из солдат побежал по траншее, выполняя приказание. А через каких-нибудь, пару минут новенький письмоносец уже стоял перед командиром. Козырнув, он расставил руки и запросто бросился к Головене.

— Вано! Дорогой! — обрадовался капитан, сжимая солдата в своих объятиях.

Но вот оттолкнул его:

— Дай-ка со стороны гляну… На том свете побывал… А вдруг там тебя подменили? — и перевел разговор. — Постой, как же так? Как же я тебя на тропе не увидел? Ты, выходит, пешком?

— Можно бы ехать, да я спешил.

— Так это ж замечательно! Герой Орлиных скал Вано Пруидзе выздоровел! — капитан положил руку на плечо и уже другим тоном сказал: — Ну, а теперь рассказывай, как дела, письмоносец? Люди жалуются: ни писем, ни газет…

— Газеты принес, — пояснил Пруидзе. Он посмотрел себе под ноги и с грустью добавил: — Вам-то будут письма…

Капитан понял: нелегко солдату говорить о письмах, а тем более вручать их другим: у Вано не осталось ни родных, ни близких и ему, пожалуй, никто не пришлет весточки. Хотелось сердечно поговорить с ним, поддержать словом, а сказал так:

— Письма — это пусть кто другой… А вам, товарищ Пруидзе, принять взвод. Сегодня же принять.

Вано казалось, что на него все смотрят; повернулся, начал разглаживать складки на гимнастерке: что ж, если надо, он готов. Вот только военной школы не кончал… Трудно, наверное, будет. Но глаза говорили другое: он прошел эту школу — и котлы, и отступления, и с бутылкой в руках на фашистские танки ходил. Наконец, падал в пропасть… Все испытал!

Головеня подошел к штабу.

Рыжеусый боец, сидевший у штабной землянки, посмотрел на него, однако не поднялся, продолжал строгать ножом суковатую палку. Другой, рядом, бренчал на балалайке. Остальные, собравшись в кружок под деревом, скучали.

— Чем занимаетесь? — спросил капитан.

— Солдат спит, а служба идет, — ответил за всех рыжеусый.

— Тяжело служить?

— Вроде ничего, да спать надоело.

— О, да вы, ребята, веселые! — улыбнулся Головеня. — С такими не пропадешь.

Узнав, что рыжеусый был разведчиком-наблюдателем, подсел к нему:

— Так вот, товарищ Трембач, так, кажется, ваша фамилия? Хочу вам настоящую работенку предложить. Тем более, что вам спать надоело.

Кто-то чмыхнул.

— А я что — с удовольствием, — отозвался Трембач. — Меня хоть полковником назначьте — согласен.

— Сколько тебе, говоришь, двадцать? У тебя все впереди. В полковники ты сам можешь выйти, а вот разведчиком назначу я, командир батальона.

Солдаты потянулись к капитану: вот, оказывается, кто новый комбат! Тихая, или как выразился Трембач, «швейцарная служба» тяготила многих. Хотелось туда, где погорячее.

Немцы отступили. Но можно было не сомневаться: хотя фашистская машина изрядно подпортилась, они еще попытаются атаковать. Враги отступили, но, уходя, они всячески избегали стычек, увертывались и, что самое главное, несли незначительные потери. Это заставляло думать, коротать ночи без сна, быть начеку.

Все эти дни батальон Головени шел в авангарде: то настигал фашистов, навязывая им бои, то вынужден был выпускать их из виду, отставать — кончались боеприпасы, продукты. Густая низкая облачность не давала возможности использовать самолеты. Патроны, мины, сухари — все это доставлялось на ишаках, на лошадях, а то и на солдатском горбу.

Все выше поднимался батальон, все медленнее продвигался вперед. Налетали резкие, порывистые ветры, обдавая бойцов ледяным дыханием. Вчера несколько раз за день срывался снег, а сегодня ни снег, ни дождь — сырость, и негде укрыться от промозглой слякоти, которая, казалось, проникала в самую душу.

На высоте три тысячи метров неожиданно разыгралась метель. С ревом и свистом набрасывалась она на людей, слепила, сбивала с ног. А надо было идти, взбираться на кручи, пересекать впадины, где порой не разглядишь, куда поставить ногу, где легко оступиться, шагнуть в пустоту.

Выбившись из сил, солдаты, наконец, остановились у разбросанных по снежному полю камней. Камни-валуны — неплохое укрытие от пуль, но как спастись от холода? И опять думалось, что хорошо бы оказаться в лесу, у костра, забраться в шалаш из еловых лап и хоть немного, пусть даже сидя, вздремнуть.

Два-три дня назад еще попадались на пути лески, а сегодня даже кустика не увидать — котелок воды согреть и то не на чем.

К утру метель улеглась и впереди открылся угрюмый ступенчатый ландшафт. И тут и там, напялив снежные башлыки, молчаливо теснились сонные горы.

— Узнаешь? — беря Пруидзе за плечи, спросил командир.

— Как же. Ледник!

Вано не один раз бывал здесь. По его словам, ледник все такой же, как и много лет назад, — не постарел, не помолодел — те же глыбы льда, трещины, через которые не перепрыгнуть. Рядом, выпирая из-под снега, поднимались камни-валуны, которым не было числа.

— Морена, — оказал начальник штаба Мацко, в прошлом учитель географии.

Вторая и третья роты заняли огневые позиции на обратном скате, не дойдя до морены. Первая — под командой теперь уже старшего лейтенанта Иванникова пробралась дальше, вперед, затаилась среди камней. Сзади, в овраге, минометчики…

Поздно ночью в штабную палатку вошел Донцов. Капитан ждал его и очень обрадовался, увидев старого друга, на плечи которого легла теперь нелегкая ноша забот и ответственности. Проведший более суток в непосредственной близости от немцев, Донцов валился от усталости. Отказавшись от еды, он ткнулся головою в угол палатки и сразу заснул. Но не прошло и часа, как командир разбудил его. Они склонились над картой и долго уточняли передний край противника.

Гитлеровцы засели в скалах и, как видно, не собирались оттуда уходить. В их руках оказались главенствующие высоты и очень выгодный рубеж обороны. Альпийские стрелки имели за плечами богатый опыт войны в горах. И если здесь, в районе ледника, находится только батальон, то это не что иное, как уловка. Где-то сзади, а может быть, слева или справа, наверняка стоят два-три таких же батальона, готовые ринуться в бой.

Но как бы там ни было, а воевать с ними все равно надо; надо идти вперед, создавать им нетерпимые условия, гнать, громить…

Головеня тронул за плечо сидевшего рядом телефониста:

— Свяжитесь с «Волгой».

Солдат потянулся к ручке телефона, повернул ее несколько раз:

— «Кама»! «Кама»! Мне — «Волгу»!

«Волга» не отзывалась.

Солдат хватался за ручку, крутил снова, дул в трубку. Аппарат шипел, будто внутри у него поджаривалось сало. Головеня ждал: может, опять повреждение? Нет, на этот раз нет. «Сало дожарилось», и «Волга» заговорила. Солдат передал трубку командиру, улыбнулся: видите, связь как часы!..

В трубке послышался низкий знакомый голос: говорил начальник штаба. Он заявил, что первый (командир полка) отсутствует и будет нескоро. Что же касается его приказаний, то Головеня должен знать, они остаются в силе, надо выполнять.

— Высоту брать! — подчеркнул он. — Брать любой ценой!.. Понятно?

Все это было понятно, но как быть с минами, которых в батальоне маловато, с патронами? Головеня так и сказал, разница была лишь в том, что мины назвал «дынями», а патроны — «орехами».

— Ни дынь, ни орехов нет! — отрезал начальник штаба. Но тут же смягчился. — Ладно уж, ради высоты… Ждите самолеты…

Не успел Головеня положить трубку, как поблизости начали рваться немецкие мины. А немного погодя, в противоположном конце морены показались альпийские стрелки. Они бежали, подгоняемые холодом, в каскетках, на которых нашита эмблема — белый цветок эдельвейс.

Иванников понял, что основные силы гитлеровцы бросили на его роту. Приказал взводу Пруидзе отойти правее, в обход, чтобы ударить с фланга. Взвод успешно оправился с этой задачей, но сам оказался в тяжелом положении. Иванников бросил ему на помощь группу автоматчиков. Замысел врага был сорван. Все, казалось, идет хорошо, но вот и с Горбатой горы хлынула волна гитлеровцев. От взрывов качнулся воздух. Задымился снег. Поднялись, пошли навстречу врагу вторая и третья роты батальона.