Эдельвейсы — не только цветы - Страница 48

Успокоив жену, он прошел в большую комнату, где уже сидели немецкие офицеры. Показалось, что его ждали. Но вскоре понял, что он здесь чужой. Офицеры не обращали на него внимания. Лишь Хардер, войдя в комнату, кивнул ему, показал на стул: садись. Алибек оживился. Ну и пусть их, офицеров. Сам командир батальона пригласил его на ужин. Он так и сказал: «Прошу, друг!»

Алибек положил большие загорелые руки на стол. Но, решив, что это не хорошо, стал прятать их под скатертью: руки у него черные, мужицкие, не то что у господ офицеров.

Между ним и Хардером свободный стул. Показав на него, капитан заговорил о хозяйке: она должна быть здесь, это ее место.

Взглянув на дверь, за которой находилась жена, Алибек подумал: «Незачем ей быть здесь» — и пояснил офицеру, что на Кавказе есть заведенные обычаи, которые ни в коем случае нельзя нарушать.

Хардер на ответил, поднялся с бокалом в руке:

— За великого фюрера!

Потом пили за великую Германию, за храбрых немецких солдат и прекрасных фрау. Хардер поднялся снова:

— А еще выпьем за тех, кто бросил русское оружие и стал нашим другом! За старосту Алибека!.. Чем больше будет алибеков, тем скорее мы укрепим нашу власть в горах!

— За полную победу!

— За конец войны в этом году!

Звякнули бокалы. Затем опять заговорил Хардер. Это был уже не тост, а, скорее, наставление: он стал поучать подчиненных, как вести себя среди кавказского населения.

— Надо быть хозяином, — подчеркнул он. — Там, где прошел немец, все стало его достоянием. Леса, горы, люди и это синее небо — все внесено в реестр Третьего рейха!.. Не сегодня-завтра, — продолжал гауптман, — падет Сталинград. Это облегчит нам борьбу в горах. — Он поднял бокал и предложил выпить за железного орла Германии — генерал-полковника Паулюса, за то, чтобы Паулюс в этом месяце потопил русские войска в Волге.

— За Паулюса!

— За Сухуми! — перекричал всех молодой офицер.

Услышав слово «Сухуми», Алибек оживился. Это было единственное слово, которое он понял. И он заулыбался, повторяя, как попугай: «Сухуми! Сухуми!»

Пили до поздней ночи.

Но вот офицеры поднялись из-за стола. Приложив руку к сердцу, раскланялся и Алибек. Его ждала жена. Уже сутки, как он дома, а еще не наговорился с нею, не обласкал как следует. Он заулыбался, отходя задом к двери. Но гауптман остановил его:

— Найн!

Снова усадил за стол. Предложил сигарету.

Чуть приоткрылась дверь из маленькой комнатки, показалось бледное лицо Асият. Хозяин хотел было встать, но гауптман задержал его: подождет.

У жены горца — большие черные глаза, тугие косы и очень тонкая талия. Хардеру она напомнила француженку, с которой он встречался в Париже. «О, как давно это было!» — пожалел он. Трудно сказать, когда он будет там снова. И опять, повернувшись на скрип дверцы, увидел жену Алибека. Совсем юная, перетянутая пояском, она показалась даже лучше француженки. Потушив сигарету о ножку стола, задумался. Да, собственно, что тут думать. Победителю все позволено. Вот только как быть с Алибеком? Стоит ли портить отношения? А зачем, собственно, портить? Разве нельзя иначе?

Хардер налил полный бокал:

— Пей, друг!

Староста хотел было отказаться, но тут же понял, что этого делать нельзя. Лучше, пожалуй, не допить — это другое дело, но отказаться… Ведь угощает сам герр гауптман, от которого теперь зависит все. Кроме того, уж больно искристое вино. Такого ординарец еще не подавал. Насквозь светится. Подняв стакан — была не была — Алибек выпил до дна.

Немец одобрительно захлопал в ладоши. И вдруг снова:

— Давай жену за стол!

Староста покосился на комнатку, где беззвучно, как мышь, ступала Асият, опять заговорил об обычаях.

— О, понимайт. Раньше — паранджа…

— Паранджи нет. Обычай есть, — пояснил Алибек.

Капитан сделал серьезное лицо:

— Мы, германски официр, понимайт всякий обычай. Мы не позволяй, чтобы кто нарушаль его. Обычай есть святость.

Алибек оживился, повеселел. А Хардер потянулся к бутылке и доверху наполнил бокал старосты:

— Пей!..

Алибек положил в тарелку недоеденный шашлык, поднял бокал, рассматривая его на свет: вино, как алмаз! Вот жизнь настала: пей — не хочу! И почему немец так угощает его? То есть как это — почему? Да потому, что Алибек — староста, местная власть! Без старосты немцам никак нельзя. А раз так, надо выпить: что там завтра будет — неизвестно, а сегодня — выпить!

Ординарец откупорил еще одну бутылку, высокую, с узким горлышком и непонятной голубой наклейкой. Это было чужое вино: такого Алибек еще не пил. Как не попробовать?

— За него… За фю… фюю… — Не сумев выговорить, выпил. Зашатался и, падая, ухватился руками за скатерть. Загремела посуда, полилось вино.

— Гут. Харашо! — усмехнулся немец.

На шум выбежала Асият. Напуганная, склонилась над мужем. Он совсем пьян. А Хардеру нет дела до Алибека. Потянулся к хозяйке. И неважно, о чем она думает, что у нее на душе. Важно, что она здесь, в этом доме.

Солдат-ординарец поднял отяжелевшего старосту и, поддерживая его, повел на свежий воздух: без слов понял он своего шефа. В сенях Алибек уперся в притолоку, замычал как буйвол. Душила рвота.

— У-у, швайн! — солдат столкнул его с крыльца.

Алибек рухнул на землю. Жена поспешила к выходу: что там с мужем? И столкнулась с офицером. Тот схватил ее за руку. Асият рванулась изо всех сил, бросилась назад в комнатку. Однако не успела захлопнуть дверь — Хардер ввалился следом.

В комнатке полутемно и от этого еще более страшно. Прижалась к стене, не зная, как избавиться от такого гостя. Немец, пошатываясь, приближался — высокий, плотный. От его шагов скрипнули половицы. Со стола что-то упало, наверное горшок с кактусом.

Еще шаг, и фашист набросился на нее. Женщина попыталась крикнуть, позвать на помощь, но широкая плотная ладонь зажала ей рот. Она поняла — случится то, чего не могла допустить, живя без мужа. Теперь муж дома. Какой позор!.. Нет, это невозможно! Это — смерть! Алибек сам убьет ее… Напрягла силы, вырвалась, скользнула в угол, но в тот же миг ощутила на себе тяжелые руки: фашист обхватил за плечи, норовя повалить. Пьяный, взбешенный, он тяжело дышал, обдавая винным перегаром. Непокорство еще более разжигало в нем дикое желание.

Асият притихла, как бы смирилась. Так, по крайней мере, показалось ему. «Ну и хорошо, все они такие», — Хардер почти доволен. А она и не думала смиряться. Дотянулась рукой до ковра, где издавна висели дедовы кинжалы: самодельные, старые… Еще одно усилие — рванула из ножен крайний, с размаху ударила немца в живот.

Не помня себя, будто в бреду, выскочила во двор. Муж стоял, опершись на изгородь. Увидев ее, шагнул навстречу. Одно слово — и он отрезвел. Злоба перекосила лицо. Он будто и не пил. Легко вскочил по ступенькам в дом, сцепился с ординарцем. Тот вскинул приклад, намереваясь ударить Алибека, и неожиданно угодил по висевшей лампе. Лампа упала на пол, вспыхнуло пламя, побежало по ковру, по занавескам. Но Алибеку не до пожара. Схватил жену за руку — надо уходить!

Еще немного, и они бы скрылись в густом лесу, что подступал почти к дому. Но тут грянул выстрел, за ним второй: выскочив на крыльцо, ординарец открыл огонь по убегающим.

— Скорее! Скорее!

Но жена будто нарочно медлит, отстает. Вот она добежала до дерева, раскинула руки, пытаясь обхватить ствол, и упала.

— Асият! Асият!

Над головой Алибека чиркали пули, впивались в стволы деревьев. Но что ему пули! Опустившись на колени, он подхватил жену за плечи — скорее туда, в чащу! И вдруг понял: мертвая.

Ничего не видя и не слыша, побежал к лесу. Пусть чиркают, пусть свистят пули! Так долго шел домой, к жене, боялся, что не дойдет… Нет, он и мертвую не оставит ее!.. Бросился назад, к жене. Уже готов был взять ее на руки, но тут пуля сорвала папаху. Упал, прижался к земле: будь ты проклят, фашист! Еще не время умирать! Жена мертва — не воскресить. А ему надо мстить. Таков закон предков. К этому зовут горы!