Эдельвейсы — не только цветы - Страница 47

Алибек снова думал о доме, о жене. Нет, что ни говори, — приятно вернуться домой. Считай, больше года не был. Как там, сберегла ли жена скот?

В мирное время ему не пришлось служить в армии. Он стал солдатом на втором месяце войны. Трудно было вначале. Сидя в окопе, не раз задумывался, как избавиться от всего этого. Намеревался даже прострелить палец на руке, чтобы уйти с передовой. Слышал, надо через котелок с водой — ожога не будет. Самострелов только по ожогам и узнают. Все продумал, а решиться не мог.

Потом началось отступление. Как-то вернулся с линии связи и не застал штаба на месте: снялся, видать, поспешно, о чем можно было судить по оставленной повозке и раненой лошади, которая паслась тут же. Алибеку стало не по себе. Поправил катушку за спиной и, оглядываясь, торопливо пошел к оврагу, где расположилась кухня. Но и там никого не было. Сам виноват, ведь ему же передавали — скорее!..

Выйдя из оврага, неожиданно увидел немцев. Как бешеные мчались они на мотоциклах. Скрылся в кустах и только тогда понял — тяжелая катушка больше не нужна.

Шел по ночам, держась подальше от дорог. На день устраивался в лесочке или овраге, а то зарывался в стог сена. Думал выбраться из вражеского тыла, разыскать свой полк. Да где там! Больше всего боялся попасть в плен. Семь ночей шел, а вокруг все немцы. На восьмую вышел из кустарника — тишина. Ни гитлеровцев, ни своих. Напился молока на хуторе и пошел к югу, к горам, к дому…

Нет, Алибек не считал себя виноватым: отступление начал не он. Но все больше задумывался над своей судьбой. Хардер сказал, что назначит старостой. Хорошо ли это? Конечно, если служить немцам — не обидят… Заживет в довольстве, в сытости. Кроме службы, свое хозяйство — птица, скот. Быть старостой даже лестно. В его руках власть: как захочет, так и сделает, что скажет, то и будет. Это щекотало его самолюбие, но Алибек и побаивался: в селении есть коммунисты, комсомольцы. Да разве только они? А члены правления, депутаты, активисты… Не захотят они старосты. Но как это не захотят? Там же будет комендант. Будут солдаты… И привиделось: живет он в новом доме, полы, стены в коврах. У жены — шелковые платья..

— Алибек, швайн! — послышался голос ординарца. — Быстро пшел! Гауптман зовьет!

Алибек согрелся, сидя под деревом, и ему не хотелось вставать, но, услышав приказ, вскочил, одернул пиджак.

— Шнель! Шнель! — забубнил ординарец.

Подведя горца к землянке, немец ощупал его карманы и, хлопнув по спине, втолкнул внутрь. В землянке тепло, горит плошка. За небольшим походным столиком сидит Хардер и запивает бутерброды вином. Увидя вошедшего, налил стакан, прикрыл бутербродом:

— Прошу, господин Алибек.

Горец удивился: такого еще не было. Сам командир батальона пригласил его в гости. Он сперва даже растерялся.

— Пей, — сказал капитан, подвигая стакан.

Придется выпить, — решил Алибек, взглянув на Хардера.

— За ваше здоровье, — и опрокинул стакан в обросший черной щетиной рот. Почти не разжевывая, проглотил бутерброд. Немец покосился на горца, но второго бутерброда не предложил.

— Твое селение много большевик, — начал Хардер. — Надо все капут. Как мы обещал, так и будет. Мы есть точный нация: немец сказал — сделал!

Горец кивал головою. Выпитое вино разожгло аппетит. Он алчно поглядывал на тарелку с бутербродами, но протянуть руку не решался. А капитан, наполнив его стакан, как нарочно, не предлагал закуски. Заговорил о скорой победе над Россией, после которой начнется новая жизнь. Алибек, косясь на еду, почти не слушал его. Опьянев, он забыл об этикете, потянулся через стол к бутербродам.

— О, извиняйт! — ухмыльнулся немец и пододвинул к нему тарелку. — Кушал на здоровье! Немецкий армия хватал кушай.

Помолчав, Хардер заговорил о том, ради чего вызвал Алибека.

Ночью ему предстояло провести в селение немецких солдат. Что там будут делать солдаты — Алибека не касается. Он лишь доведет их до места и покажет некоторые дома. За выполнение задания — награда и пост старосты… Тыча пальцем в черный кружок на карте, Хардер произнес:

— Твой Сху. Понимаешь, Сху!

Алибек не разбирался в карте, но понимал: фашисты готовятся взять его селение. Что ж, без него не обойтись. Он хорошо знает, как зайти в селение с юга, то есть с той стороны, откуда русские не ожидают нападения.

— В селении, — продолжал Хардер, — капитан Колнобоки. Моя разведка все знает. Ты ведешь солдат, где живет Колнобоки. Нет, не убивайт! Его будем повесийт. Все большевик повесийт.

Поднявшись из-за стола, Алибек ощутил слабость в ногах: понял — давно не пил. Да и питание какое — ложка консервов, бутерброд… Ничего, обойдется. Через два-три часа он будет дома. В Сху. Однако душу точил червячок: все ли будет так, как задумал?

Батальон отступал. Все попытки капитана Колнобокого остановиться, задержать врага, были тщетными. Немцы наседали, шли по пятам, нередко накрывали отходивших минометным огнем.

Ряды батальона редели. Мелкие группы солдат, прибывающих из госпиталей, не восполняли потерь. И все же воины цеплялись за каждый выгодный рубеж, встречали противника метким огнем, забрасывали гранатами, сдерживали. Такую встречу готовили фашистам и на окраине Сху. Солдаты ночью, под дождем, отрыли окопы, оборудовали огневые точки, успели даже заминировать дорогу. Но когда гитлеровцы приблизились — это было на рассвете — и завязался бой, Колнобокий понял, что выстоять будет нелегко.

Весь день и всю ночь батальон удерживал селение и, пожалуй, не сдал бы его, если бы… Подняв солдат в контратаку, Колнобокий оставил открытым свой тыл. И не потому, что так хотел, он понимал, что рискует, но другого выхода не было: не хватало людей. Приходилось рисковать. Собрав для контратаки всех способных держать оружие, вплоть до писарей, поваров и даже легкораненых, комбат сделал последнюю ставку. Первая рота, некоторую только что принял лейтенант Иванников, начала теснить фашистов, пытавшихся захватить окраину, и с криком «ура» погнала их к лесу. И в этот момент — удар в спину. Сперва подумалось, кто-то ошибся, полоснул по своим. Бывало и такое: в бою линия фронта быстро меняется и порой трудно понять, где свои, а где чужие.

Но ошибки не было.

— Немцы в тылу! — услышал Колнобокий в телефонной трубке. А вскоре и сам увидел их. Они бежали по долине, растянувшись цепью и стреляя на ходу. Сержант, первым увидев фашистов в тылу батальона, не дожидаясь команды, открыл по ним огонь из пулемета. Это заставило немцев залечь. Чтобы очистить тыл, Колнобокий повернул назад первую роту, а это сказалось на ходе контратаки. Она стала затухать, свертываться и вскоре захлебнулась.

Видя, что Сху не удержать, комбат приказал отступить.

Хардер въехал в селение на гнедом дончаке. Его сопровождала целая свита, как будто это был не батальонный командир, а сам шеф дивизии «Эдельвейс».

Став старостой, Алибек надел новый бешмет, напялил на голову белую папаху. Власть есть власть. Две лучших комнаты в своем доме он отвел Хардеру, в третьей, тесной и темной, разместился сам с женой.

Оглядев двуспальную кровать и ощупав ковры, Хардер остался доволен. Ординарец принес желтое кресло, обитое кожей, повесил на стену портрет фюрера.

Жена Алибека, робкая, пугливая, как серна, Асият, повозившись на кухне, скрылась в тесной комнатке. Она была рада возвращению мужа и в то же время боялась за него, боялась того, что он связался с немцами. Хотя и офицер и солдаты ничего дурного пока не сделали, но их взгляды настораживали. Она зазвала мужа в комнатку и поделилась с ним своими сомнениями. Алибек рассмеялся: этот немецкий капитан спас ему жизнь. Больше того, дал ему власть. Асият просто ничего не понимает.

Асият верила мужу и все же не могла избавиться от тревоги, которую принесли эти, пришедшие бог весть откуда, чужие люди.

— А придут наши, что тогда? — спросила Асият.

— Были наши, да теперь нет, — усмехнулся Алибек. — Мертвого не воскресить!