Эдельвейсы — не только цветы - Страница 45

— Как ваше имя? — спросил он.

— А не все ли равно, — бросила томный взгляд. — Виолетта. Виола…

Ей было все равно, куда идти, лишь бы не сидеть здесь, не вдыхать этот пропахший карболкой и солдатским потом воздух. Наталка видела, как они поднялись и ушли куда-то вместе. Задумалась о судьбе новой знакомой. Виола, в сущности, неплохая, умная, а вот не повезло в замужестве и после этого все кувырком… Наталка сидела на полу среди молчаливых старух и уже жалела свою спутницу. Не надо было уходить от нее. Не надо отпускать одну. Да разве она послушает? Отмахнулась от этих мыслей и стала вспоминать Сергея, бой в Орлиных скалах. Не заметила, как склонилась на плечо старухи и заснула. Спала недолго, догадалась об этом потому, что не хотелось просыпаться. А кто-то настойчиво, ласково будил ее. Наконец открыла глаза и удивилась — над ней склонилась Виола. Она была не одна: рядом вертелся военный, а с ним еще один, такой же коренастый, молодой. Виолетта обняла Наталку и стала шепотом уговаривать поехать с ними.

— Уже все есть, — пояснила она, — дело за тобой… Поедем, мне одной скучно.

Наталка молчала.

— Ну, чего боишься? Съедят тебя, что ли?

Девушка рванулась из объятий, не желая слушать. Но та обхватила еще крепче, прижалась к разгоряченному лицу:

— Что с тобой, душенька? Не нравится? Хочешь, я тебе своего уступлю. Ты глянь — красавчик.

— Иди от меня!

— Брось, я пообещала…

— Ты, может, продать меня хочешь? — зло произнесла Наталка высвобождаясь. — Уходи!

— Душенька…

— Пошла ты со своей душенькой!.. — и с силой оттолкнула распоясавшуюся спутницу.

— Дура! — презрительно бросила та и, гордо вскинув голову, направилась к выходу.

Двое военных тотчас подхватили ее под руки.

Наталке ничего не оставалось, как дожидаться утра, сидя на вокзале. После того, что произошло у нее с Виолеттой, она уже не могла уснуть.

В шесть утра прозвонили московские куранты, и диктор начал читать сводку Совинформбюро. Солдаты, опавшие на полу, на скамьях, все как-то сразу проснулись. Даже дремавшие в углу старухи насторожились, сняли платки: события на фронтах волновали всех. В сводке говорилось о Волге и Кавказе, и Наталка поняла, что эти направления стали главными. Немцы теснили Красную Армию в горы, прижимали к Волге, и страшно было подумать, чем все это может кончиться.

Мальчишки показали Наталке здание школы, где сейчас размещался госпиталь.

— У вас брат ранен? — спросил один из них.

— Нет, я на работу.

— Вон, тетенька, объявление… Принимают!

Слово «тетенька» пришибло ее. Бросила строгий взгляд на мальчишку, но ничего не сказала, лишь подумала: «Неужели я так постарела?»

Начальник госпиталя долго рассматривал справку, выданную Наталье Нечитайло на пересыльном пункте. Но, узнав, что девушка пришла с оккупированной Кубани, а будучи в горах, ухаживала за ранеными, что сейчас у нее нет никаких средств для существования, приказал оформить санитаркой.

Наталка обрадовалась. Сделано самое главное: устроилась на работу. Теперь ома обязательно разыщет Сергея. Ведь он где-то здесь, в Сухуми. И откладывать поиски нельзя.

В первый же день подошла к сестре-хозяйке, еще не старой, хмурой на вид женщине, и стала спрашивать, не лежит ли в госпитале молодой лейтенант… Черные усики у него… ранен в голову. Сестра-хозяйка посмотрела на новенькую и еще больше нахмурилась.

— Его фамилия — Головеня, — дополнила санитарка.

Сестра-хозяйка вспыхнула:

— Сперва о работе подумала бы! — и, повернувшись к сотрудникам, заговорила еще громче: — Видали? Не успела и дня проработать, а уже шуры-муры с лейтенантами! То одна, теперь другая!.. Между прочим, здесь не вертеп, а военный госпиталь!

Наталка пожалела, что заговорила с этой грубой и, видимо, несчастной женщиной. Чего доброго, раздует из мухи слона да еще с работы выгонит. Ищи потом, где устроиться.

Из дальней палаты донесся голос — звали санитарку. Прихватив на ходу судно, поспешила туда. Затем мыла полы, протирала окна, двери. Закончила работу поздно вечером. Сестра-хозяйка, которой было поручено устроить новенькую на ночлег, не стала утруждать себя. А может, просто забыла: мало ли у нее всяких дел! Наталка расстелила одеяло под лестницей, сунула под голову сапоги и быстро заснула.

Утром санитарка поднялась на второй этаж и тихонько постучала в дверь, на которой еще висела табличка: «9-й «А» класс».

— Ну чего там, как кот скребешься? — послышалось изнутри. — Входи!

Наталка отворила дверь.

— Ух, ты, — попятился солдат, стоявший посреди комнаты в одном исподнем. — Прошу прощения! Думал — кот, а выходит — кошка! — и, шагнув к койке, принялся натягивать тесный халат. — Да вы садитесь, — показал рукою без пальцев на койку. Усмехаясь, сам опустился рядом. Подошел еще один, на костылях, и тоже подсел к девушке. Лежавшие подняли головы: интересно, что за новое лицо?

— Вы, извиняюсь, по докторской линии аль насчет агитации? — подмигнул беспалый.

— Ни то и ни другое.

— Гм… стало быть, третье. Что же у нас может быть третье? А понятно, насчет судна и всяких прочих уток!..

— Угадали, — рассмеялась девушка. — Я по этой части, только на первом этаже.

— Ничего, держись, милая, — вел свою линию беспалый. — Придет время — повысят, на второй этаж переведут!

В палате вставал хохот. Санитарка тоже не могла удержаться от смеха.

— Одно запомни… извиняюсь, не знаю, как тебя кличут, — повернулся беспалый к девушке.

— Наталкой.

— Так вот, Наталья, — не моргнув глазом, продолжал солдат, — нелегко будет на третий этаж перебраться. Тут, скажу тебе, экзамент надо сдавать. Диплом, так сказать, на подметайлу получить…

— Я и без диплома как-нибудь.

Солдат бросил на нее лукавый взгляд и вдруг спохватился.

— Слухай, сестричка, чи не можешь ты письмо накатать? Как ни пробую левой — что курица лапой. Профессор и тот не прочитает.

Наталка взяла бумагу, карандаш:

— Диктуйте.

— Под диктовку и дурак напишет, а ты сама сочини.

— Могу и сама.

— Шучу я. Постой, не порти бумагу. Письмо не к кому-нибудь, а к Настеньке. Ты только глянь на нее, — он вытащил из-под подушки фотокарточку. — Да ты смотри. Смотри как следует! — настаивал беспалый. — Бригадиром работает… Тут, понимаешь, дипломатом надо быть. У меня, видишь, пол-ладони отсутствует. А ей про это — ни слова. В общем, начинай так. Милая моя Настенька!.. Написала? Ну вот… А теперь пиши — лежу я в лазарете и думаю: скоро меня выписывать начнут, а куда мне такому деваться? Для войны я так же пригоден, как, скажем, верблюд для балета. А все потому, что нет у меня правой руки и левой ноги. Вот и смекай — всего наперекрест искорежило. И куда мне теперь податься, не знаю…

— Зачем же так, — оторвалась от письма Наталка.

— Не твое дело, — задвигался солдат. — Пиши!.. И весь я теперь, милая, как лежачая колода… Да ты чего не пишешь-то?

— Зачем же обманывать? — подняла грустные глаза санитарка. — Девушке, небось, и так нелегко, а вы еще с таким письмом…

— Пиши, тебе говорят, — настаивал солдат. — Тут важно, как ответит. Напишет — приезжай, значит любит… И вот я приезжаю в родное село, смотрит она, а у меня и руки, и ноги, и все такое прочее на своем месте! Окромя вон энтих пальцев… Сущая малость. Пустяки.

Санитарка слушала, а сама писала не отрываясь. Наконец отложила карандаш — готово. А когда стала читать, солдат ахнул: из того, что он диктовал, не попало в письмо и крупинки. В нем были совсем иные слова. Насторожившийся было беспалый с половины письма уже сиял. А услышав заключительные строки, полные любви к Настеньке, решил расцеловать санитарку — уж больно складно получилось. Но та вскочила на ноги и так посмотрела, что он опешил.

Собираясь уходить, девушка спросила: не лежит ли здесь, на втором этаже, лейтенант, которого тяжело ранило в горах. По фамилии — Головеня…

— Головеня? — переспросил солдат с усиками. — Не слышал.