Дзюрдзи - Страница 37

— Клеменс! — кричал он. — Эй, Клеменс! Иди выпей с нами. За здоровье коровы!

Парень осушил поднесенную ему чарку, потом в припадке буйного веселья подбежал к стоявшей в углу бочке и опрокинул ее — вода хлынула на пол.

— Чтоб корова столько молока давала! — воскликнул он.

От взрыва хохота задрожали стены, женщины, с визгом подбирая юбки, разбежались по углам. Широкая струя воды текла от стены к стене, неся по выбоинам неровного пола яичную скорлупу, кожуру огурцов, головы и хвосты селедок. Клеменс скрылся в толпе мужиков, которые окружили его с чарками в руках; оказавшийся среди них Шимон, тоже с чаркой в руке, поминутно тянул его за рукав, бормоча:

— Одолжи денег, Клеменс, смилуйся, одолжи... хоть сколько-нибудь одолжи... Свои я уже все пропил... Ох, горькая доля мне и моим деткам...

Уже совсем стемнело. Корчмарь поставил на столы в разных местах горницы три тонкие сальные свечки в нечищеных медных подсвечниках.

Степан Дзюрдзя до этой минуты громко разглагольствовал в небольшой компании и, видимо, был счастлив, что хоть раз где-то и кем-то мог верховодить. Когда блеснули огоньки свечек, он заметил старшину, серьезно беседовавшего о чем-то с жителями Сухой Долины. Коричневое, сморщенное лицо Степана горело румянцем от выпитой водки и оживленного разговора, в котором он был главным оратором. Однако его заинтересовало, о чем это соседи толкуют со старшиной, и, подвинувшись ближе, он стал слушать.

— Да уж так полагается, господа миряне, — толковал старшина, — иначе нельзя, без этого ничего не выйдет. Выберите уполномоченных, чтобы от всех вас пошли в город и наняли адвоката. Первое дело — это выбрать уполномоченных, а второе — нанять адвоката. Всем миром вы не станете ни к адвокату ходить, ни в суд. Вот ваши уполномоченные и будут ходить. Вы как-нибудь соберитесь у старосты и посоветуйтесь, кого выбрать, кто у вас всех умнее и кого вы всех больше уважаете.

Дзюрдзи, Будраки, Лабуды и еще несколько человек стояли перед сидевшим старшиной и внимательно его слушали. Когда он кончил, раздались голоса:

— А для чего нам откладывать? Мы и сейчас можем выбрать. Пускай старшина будет свидетелем.

— И верно, — подтвердили другие, — это можно, отчего же нельзя?

— Мы тут не все, — возразил кто-то.

— Ничего не значит. Что мы тут постановим, на том и все согласятся, — заверял староста Сухой Долины, Антон Будрак.

— А сколько нужно этих уполномоченных? — спросил Петр.

— Троих, — ответил старшина, — больше не нужно, а троих непременно нужно.

В ту же минуту Степан дернул Петра за рукав и шепнул:

— Петр, скажи, чтобы меня выбрали уполномоченным...

Но несколько голосов заглушило его шепот:

— Перво-наперво просим старосту...

Круглое, толстое, с рыжими усами и вздернутым носом лицо Антона засияло, как месяц в полнолуние.

— Ладно, — ответил он, — согласен, чего ж мне не согласиться? А еще кого?

Степан теперь уже кулаком толкнул Петра в бок.

— Ну, отзовись... скажи, чтобы меня выбрали...

У него глаза загорелись жаждой славы, а может быть, и связанной с нею жаждой кипучей деятельности. Тем временем мужики выбрали вторым уполномоченным старого Лабуду, но тот, почесывая плешь, просил уволить его от хлопот и лучше взвалить их на кого-нибудь из его сыновей. Старший, Филипп, сам заявил, что не откажется; хоть и трудно ему будет бросать хозяйство и ездить в город, он не откажется.

— Пускай будет Филипп, — согласились мужики.

— Ну, а третий? — спросил старшина.

— Третьим пускай уж Петр Дзюрдзя...

Петр выпрямился, как тогда, когда его выбирали старостой, и с сияющим лицом поблагодарил за уважение. Степан снова двинул его кулаком в бок.

— Скажи, чтоб меня выбрали четвертым...

Петр озабоченно взъерошил волосы, однако сказал:

— Может, выберем четвертым Степана?

— Не надо четвертого, — закричали со всех сторон, — старшина сказал, что надо троих, а больше не надо...

— Так, может, вы Степана наместо меня выберете,— предложил Филипп Лабуда. — Мне, наоборот, — прибавил он, — и трудно будет и неохота...

— Не желаем Степана! — загомонили мужики. — На что он нам? Только с другими уполномоченными будет ссориться... и чтоб ему первым быть, и из-за всего...

— Еще адвоката поколотит, — засмеялся кто-то.

Кровь бросилась в лицо Степану, он влез в самую середину толпы и расшумелся. Доказывал, что выборы незаконные, раз не все хозяева Сухой Долины тут были, что должны выбрать в уполномоченные его, Степана, а если нет, он пойдет в суд... Началась ссора, и, наверное, дело дошло бы до потасовки, но тут поднялся старшина и начал кричать на Степана, не скупясь на брань и угрозы. Он счел себя лично оскорбленным.

— Это как же незаконные? — гремел он. — Коли я тут, все законное! Я тут глава всему и что вздумаю, то и могу постановить... Меня сам царь над вами поставил... Захочу — помилую, захочу — на каторгу сошлю...

Степан на минуту смешался, но вскоре оправился, с вызывающим видом крикнул корчмарю, чтобы подали водки, и, усевшись со своими приятелями неподалеку от старшины, стал пить чарку за чаркой.

Между тем Петр, расчувствовавшись от выпивки и оказанного ему почета, на радостях в свою очередь угощал старшину и соседей.

— Спасибо, господин начальник! Спасибо, господа миряне! — без конца повторял он, а потом встал с чаркой в руке перед Антоном Будраком и, зажмурясь, забормотал:— Ты уполномоченный — и я уполномоченный, ты староста — и я староста... так поцелуемся...

И они целовались до того звонко, что, казалось, пробки вылетали из бутылок...

Впрочем, к этому времени уже все перепились, но попойку эту отмечала одна особенность. Людей, напивавшихся, как Шимон Дзюрдзя, в одиночку и без всякой причины, было очень немного. Огромное большинство пило мертвецки, но в компании и по какому-нибудь поводу, а поводом служило все: проданная лошадь и купленная корова, встреча с приятелем и примирение врагов, поминки отца, умершего год тому назад, предполагаемая женитьба сына или замужество дочери. Веселое или грустное событие, прибыль или убыток, дружба или ссора, надежда или скорбь — все служило поводом для взаимного и многократного угощения. В корчме стоял невообразимый хаос всевозможных звуков и движений, выказывавших различные свойства и степень опьянения. В одном месте завязалась драка, окончившаяся тем, что побежденных вытолкали за дверь; в другом — прижали к стене еврея-корчмаря, который то кричал от страха, то ругал мужиков, в свою очередь ругавших его на чем свет стоит; посреди корчмы два парня стояли, подбоченясь, лицом к лицу, как два рассерженных петуха, и, раскачиваясь, монотонно повторяли одни и те же слова. Несколько жителей Сухой Долины с чарками в руках лезли целовать сильно захмелевшего старшину, а тот развалился на лавке, низко надвинув шапку, которая и без того была ему велика, так что из-под нее виднелась только рыжая борода. Однако мужики добрались до щек и, чмокая их, повторяли:

— Ты у нас всему голова, ты всем нам отец...

Шимон — тот, наоборот, чуть не полез к нему драться.

— Ты у меня не смей хозяйство описывать! — кричал он. — А опишешь, убью... как бог свят, убью... хоть ты и старшина, все равно убью... и будет тебе шабаш!

Петр Дзюрдзя стоял против Максима Будрака.

— У тебя дочь, — толковал он, — а у меня сын... И да будет воля господня!

А Будрак одновременно говорил:

— У тебя сын, а у меня дочь... Чего ж ей не быть, господней-то воле... будет... Ты только сватов присылай...

— Присылай! — повторил Петр и, высоко подняв указательный палец, снова начал елейным топом: — У тебя дочь, у меня сын... и да поборют, как говорится, силы небесные бесовскую силу...

Вдруг Клеменс дернул отца за рукав тулупа.

— Едем домой, тятя, — тонким, молящим голосом пропищал он.

Клеменс тоже был пьян, но не до бесчувствия. Ему захотелось вернуться домой, чтобы поскорей отдать образок Настке. Петр с удивлением взглянул на сына и сердито крикнул: