Дзюрдзи - Страница 2

В 1885 году Э. Ожешко пишет повесть о белорусской деревне под названием «Дзюрдзи». В центре произведения — необыкновенное событие: четверо крестьян по фамилии Дзюрдзи в глухую зимнюю ночь убивают молодую кузнечиху Петрусю, твердо уверовав в то, что она ведьма. С первых же страниц повести Э. Ожешко убеждает читателя, что виновниками преступления являются не эти представшие перед судом «труженики с орошенным потом челом, по своей чистоте и величавому спокойствию равным увенчанному лаврами челу», а в преступлении повинно буржуазно-помещичье общество, обрекавшее миллионное крестьянство на голод и вымирание, культивировавшее с помощью церкви темноту и фанатизм, дикие суеверия времен глухого средневековья.

Бедность, темнота и невежество крестьян — вот почва для суеверий. Сирота Франка, желая выйти замуж за богатого Клеменса, полагается на всемогущество колдовства; Петр Дзюрдзя верит, что его сын выздоровел благодаря победе добрых сил над злыми. Там, где существует бедность и нищета, существуют и суеверия: падающая звезда обозначает путь черта, летящего к своей жертве; болезнь любимого сына, большую любовь объясняют в деревне колдовством; того, кто знает толк в травах, обвиняют в связях с дьяволом. В этих условиях вполне закономерно убийство Петруси – «ведьмы». Ведь Дзюрдзи поступили согласно неписанным законам села, признающим уничтожение «ведьм» делом необходимым и даже почетным. Власть тьмы настолько завладела умами, что даже Петруся, наделенная трезвым взглядом на жизнь, поддастся влиянию суеверий и в долгие зимние ночи расспрашивает свою бабку Аксену, не было ли на самом деле какого-нибудь случая у черта завладеть ее душою?

Героиня повести — Петруся, безродная сирота, всю свою молодость работала на богачей. Щедро одаренная природой, эта простая крестьянская девушка любит труд, который приносит ей радость и удовлетворение, людей, которым она помогает по мере сил, любит песню, в которой изливает радость и горе. Петруся — один из удачнейших женских образов в творчестве Ожешко. В этом образе нашли свое воплощение лучшие, типичные черты крестьянки: честность, трудолюбие, богатство душевного мира.

Интересен образ кузнеца Михала — мужа Петруси. Жизнь в солдатах, скитания по свету расширили его кругозор, освободили от многих предрассудков, сковывавших его односельчан. В таком просвещенном, трудолюбивом крестьянине, мастере на все руки, видела писательница свой идеал, считая, что в приобщении крестьян к культуре — залог процветания деревни. Однако ее волнующая повесть говорила о невозможности улучшения жизни крестьян в рамках существующего строя.

В этой повести Э. Ожешко творчески использует фольклор, вплетая в повествование чудесные белорусские песни и мудрые поэтичные народные легенды.

Тема белорусской деревни, с огромной силой художественного обобщения начатая в «Низинах» и «Дзюрдзях», нашла свое завершение в романе «Над Неманом» и повести «Хам».

И поныне не утратили своего интереса реалистические произведения Э. Ожешко, раскрывшие кричащие противоречия современной ей действительности, страдания нищего, обездоленного крестьянства, экономическое и духовное вырождение шляхты, бесправие женщины в буржуазном обществе.

Г. Вервес

В огромном высоком зале машина правосудия предстала во всем своем грозном величии. Был зимний вечер. Спускавшиеся с потолка люстры и ряды ламп, горевших вдоль белых гладких стен, заливали потоками света красное сукно на окнах и столах и пестревшую разнообразием лиц и одежды необычно многочисленную сегодня публику. На возвышении в глубине зала восседали члены суда, сбоку у стены, на двух высоких, с резными спинками скамьях уже заняли свои места присяжные заседатели. У одного окна сидел прокурор; склонившись над ярко освещенным столом, он внимательно читал раскрытую страницу свода законов, у другого окна секретарь суда перелистывал ворох бумаг. Наблюдающий за порядком судебный пристав в мундире с золотым галуном, быстро и неслышно ступая, прошел по залу и сел в стороне с пером в руке. В глубокой тишине, не нарушаемой даже затаенным на миг дыханием нескольких сот людей, председатель суда громко и внятно прочитал обвинительный акт. Это было больше чем преступление, это было злодеяние, одно из тех чудовищных злодеяний, какие, подобно зловещим кошмарам, порой встают перед глазами потрясенного человечества. Кто они, к какому слою населения принадлежат, как выглядят эти несчастные и страшные люди, которые совершили его? Несколько сот глаз одновременно обратилось в сторону подсудимых.

Против высоких, покрытых резьбой скамей присяжных сидел официальный защитник. Он был чем-то встревожен и, задумавшись, нервно набрасывал карандашом на клочке бумаги какие-то бессвязные фразы. Позади него, за высоким барьером, стояли залитые светом четыре мужские фигуры в длинных серых арестантских халатах. Их только что ввели сюда через низкую дверь, за которой на мгновение открылся темный внутренний коридор. Казалось, они вышли из бездны. Низкая дверь тотчас же захлопнулась за четырьмя вооруженными солдатами, которые встали по обе стороны скамьи, вонзив торчавшие над головами штыки в ослепительно яркий свет. Между поблескивавшими остриями штыков, в потоках света, который отчетливо выявлял каждую их черту и чуть не каждую морщинку, подсудимые, застыв в неподвижных, выжидательных позах, лицом к лицу со своими судьями, отвечали на обращенные к ним вопросы председателя.

— Фамилия?

Четыре мужских голоса довольно внятно и громко ответили по очереди:

— Петр Дзюрдзя.

— Стефан Дзюрдзя.

— Шимон Дзюрдзя.

— Клеменс Дзюрдзя.

— Звание?

Крестьяне — землепашцы и землевладельцы. Только последний, сын и наследник Петра Дзюрдзи, еще не имел собственной земли, зато отец его не только был землевладельцем, но еще недавно занимал у себя в деревне важную в общественной жизни крестьян должность старосты.

Теперь самый интересный вопрос.

— Признают ли себя подсудимые виновными?

И снова четыре голоса по очереди — одни тише, другие громче, но все одинаково внятно ответили одно и то же:

— Признаю.

Признают. Значит, уже нет сомнения в том, что они совершили это злодеяние. Не нищие, не бездомные бродяги, живущие в отравленной атмосфере жгучей зависти и бесчестной наживы, а пахари, которым божий ветер приносит бодрость духа и здоровье... Крестьяне, которым собственная земля родит пышные колосья... Труженики с орошенным потом челом, по своей чистоте и величавому спокойствию равным увенчанному лаврами челу... Что же это значит? Родились ли они такими чудовищами? Или еще в колыбели напоил их своим дыханием гений зла? Или не было у них ни совести, ни сердца, а в груди их никогда не звучали те струны доброты, милосердия и справедливости, которые веками и с таким трудом вырабатывало в себе человечество? Может быть, это были безумцы, идиоты, глупцы, не способные различать добро и зло?

Непостижимо! Тщетно несколько сот глаз вглядывалось в их лица: нельзя было уловить связь между ними и тем, что они совершили. Не были они похожи ни на людей, уже явившихся на свет с преступными задатками, ни на безумцев, ни на идиотов.

Первый из них, тот, что назвался Петром Дзюрдзей, был высокого роста, худощавый и немолодой, но еще крепкий и сильный человек. Темнорусые с проседью волосы, очень густые и длинные, падали на воротник его арестантского халата. Бледное лицо в рамке этих длинных седеющих волос и коротко подстриженной бороды привлекало мягким и серьезным выражением. Щеки, вероятно ввалившиеся уже в тюрьме, не искажали правильного, мягко очерченного овала, губы под русыми усами слегка дрожали, на узком лбу чернели глубокие морщины, а серые задумчивые глаза, запрятанные под густыми, нависшими бровями, медленно обводили зал серьезным и очень печальным взглядом. Когда он подошел к скамье подсудимых, можно было заметить, как, подняв руку к груди, он едва уловимым движением перекрестился, а потом, ответив на все вопросы, положил сплетенные руки на барьер и поднял глаза кверху. На лице его появилось мечтательное выражение, выдававшее смиренную, из сокровенной глубины души возносимую молитву. Вскоре, однако, полные мольбы глаза его закрылись, спина согнулась, голова упала на грудь, и так, со сплетенными руками, серьезный, кроткий и очень печальный, он уже стоял до конца.