Джура - Страница 4

— А, Натанбай, опять на базар вышел?

— Ассалам алейкум, товарищ начальник! — Сапожник неожиданно ловко поднялся, приложил руки к груди. — Здоровы ли? Добро пожаловать, садитесь! — он вытер кусочком бархата стул и пододвинул его к Джуре. — Это — младший брат? — он кивком указал на меня. — Очень похож на вас, товарищ начальник.

Джура не сел, продолжал спрашивать:

— Что это тебя не было видно, Натан?

— Э-э-э, товарищ начальник, — сапожник покачал головой, — как не видно, по делам ходим… Революция нам счастье дала: еврей, ты тоже человек, сказала, свободный человек, — вот и ходим за хлебом насущным… Пятеро детей у меня, знаете, товарищ начальник, все есть просят — как не ходить за хлебом? А ваше как здоровье, товарищ начальник, не было вас несколько дней, не заболели?

— В Тангатапды ездил, — объяснил Джура. — Работа, понимаешь, Натан…

— Да-да-да-да, у вас тоже работа, товарищ начальник, трудная работа… — сапожник сочувственно вздохнул. — Врагов кругом много, сегодня работаешь, все спокойно, а завтра где душа твоя будет летать?

— А что ты там делал, Натан, а?

— Я? В Тангатапды? — сапожник высоко поднял брови, округлил глаза.

— Видел тебя.

— Зачем смеетесь, товарищ начальник! Нехорошо, я ведь тоже человек. Что мне делать в Тангатапды? В Ахангаране был, кожи привез, не смейтесь над бедным евреем. Сам болен, жена больна, пятеро детей кушать просят. Революция нам счастье дала…

— Когда видел Ураза, Натан?

— Ай, товарищ начальник! — Натан развел руками и улыбнулся. — Все видите, все знаете! Ровно месяц прошел, как видел его, две кожи мне принес, я купил — аллах надо мной! — деньги отдал…

— Не лги, Натан.

— Товарищ начальник, ай-яй-яй, я тоже человек, почему — лгу?

— Три дня назад тебя видели с Уразом.

— Зачем мучаете, товарищ начальник! — На глаза сапожника навернулись слезы. — Революция нам счастье дала… Дом мой, вы знаете, раньше был у базара, теперь живу напротив ГПУ. Пусть аллах простит оговорившего меня!

— Ну ладно, видно, я ошибся, — согласился Джура и глянул исподлобья: — Может, это был другой человек, правда, Натан?

— Истина говорит вашими устами, товарищ начальник! — Сапожник заметно оживился. — Человек похож на человека, все мы одинаковы, все сыны Адама… Конечно, ошиблись, товарищ начальник!

— Сколько взял с него за сапоги?

Натан побледнел.

— Товарищ начальник, Джура-ака… Я еще… не брал я…

— Когда Ураз придет?

— Завтра… Завтра ночью… товарищ начальник! — Сапожник прижал руки к груди, склонился к Джуре и хотел было еще что-то сказать, но тот не дал:

— Я только это хотел узнать…

С этими словами Джура двинулся дальше.

Я ничего не понял из услышанного разговора. Кто такой Ураз? Какое отношение имеет к хитрому сапожнику? Хотел было спросить Джуру, но он уже подошел к чайхане, а я был так голоден, что отложил ради обеда все свои вопросы.

Обедали мы дыней, хлебом и чаем — в общем, небогато. Потом вернулись в ГПУ.

И там я спросил:

— Кто такой Ураз?

— Старый мой знакомый… Умен и смел, но сбился с пути, пристал к басмачам…

Вот что рассказал мне Джура.

Раньше Ураз был чабаном — смотрел в горах за отарой ташкентского бая Абдукадыра, известного богача, торговца чаем. Когда в Туркестане установилась советская власть, бай собрал свое богатство и бежал в Кабул. Пастухи бая гнали отары в сторону границы, и вот тут, у границы, Ураз исчез, но не один — прихватил несколько сот баранов. Богатым стать хотел… И сейчас еще хочет — сдать баранов государству отказывается, но и жить в открытую не может… Вот и связался с басмачами — от таких, как Натан, везет Худайберды последние новости, от самого же курбаши доставляет Натану награбленные вещи, а тот сплавляет еще дальше…

— Почему же мы не арестуем Натана? Раз вы столько о нем знаете?

— Нет оснований. Знаю, но не видел.

— Так вы же сказали о сапогах!

Я не понимал! Ведь ГПУ должно бороться со всякой контрой, а Джура не хочет арестовать врага, которого можно взять голыми руками, — значит, тот и дальше будет помогать басмачам? А может, натворит еще чего похуже? Как объяснить Джуре? А может… может, он с ними заодно? — подумал я — и сам испугался своих мыслей.

— Верно спрашиваешь, говорил я о сапогах. Видел Ураза в сапогах. Натан сшил, Ураз носит. А может, украл их у Натана, а? Докажи, что нет. Натан так бы и сказал, и нам нечего ему ответить… Натан дал важные сведения, ценные. Если поймаем Ураза, многое узнаем… Тогда и о Натане подумать можно. Как говорю — верно?

Я пожал плечами: трудно сказать…

— Подумай еще… За что арестовывать сейчас Натана? За связь с басмачами? Тогда мы должны арестовать в кишлаке всех, к кому заходили басмачи… И певиц тех не должны были отпускать — вдруг тоже на басмачей работают? Нельзя таким подозрительным быть. Натан — трус, значит, ты понимать должен: мы ему скажем — сделает, басмачи скажут — тоже сделает. Все сделает, сам слышал — пять человек детей, шестая жена, все кушать просят… — Джура улыбнулся, положил мне руку на плечо: —С ними жить надо вместе, Сабир… Натана сажать не надо, пусть помогает нам — вот что надо. Со временем может стать нашим человеком. А посадил — ему плохо, жене, детишкам плохо, и нам не хорошо — кто об Уразе скажет?

В комнату вошел Зубов.

— Составь протокол по тангатапдинскому делу, прокурор просит.

— Составим… Слушай, Костя, кажется, Ураз попался…

— Дану?

— Натан сказал. Завтра Ураз к нему собирается.

— Ай да сапожник твой, хорош!

— Хорош-то хорош, да трусит больно, дрожит, как овечий хвост. Будешь возле базара, похвали, подбодри его, ладно?

— Это можно… — Зубов пошел было, но задержался в дверях: — Кого возьмешь?

Джура кивнул на меня.

— Шукуров… — Зубов задумчиво теребил ус.

Я не привык, чтобы ко мне обращались по фамилии, и снова напомнил:

— Сабир.

— Да, Сабир, — подтвердил Зубов. — Сабир Шукуров… Хорошо. Только будь осторожен — в первый раз идет.

— Постараюсь, — сказал Джура.

Зубов вышел.

Я был ужасно рад — вот она, начинается, настоящая, полная приключений жизнь! — но старался казаться невозмутимым и сдержанным: еще подумают, что мальчишка.

В этот первый день мы работали до полуночи: составили, как обещали Зубову, протокол тангатапдинского дела. Джура диктовал, я писал. Так у нас и повелось, — правда, иногда он и сам писал протоколы, но, видно, находил, что мой почерк лучше, — и оформление документов легло на мои плечи.

Вот что случилось в Тангатапды.

Басмачи налетели под вечер, согнали всех — мужчин, женщин, стариков, старух, детей — на площадь. А чтобы не сказали о них люди — мол, совсем озверели, проклятые аллахом, — вынесли из домов и колыбели-бешик с грудными детьми, отдали детей матерям — пусть кормят, если нужно… Потом снова пошли по домам, брали лучшие вещи и грузили на коней… И угнали весь скот: корову, что не могла ходить, тут же и зарезали, взяли с собой тушу… Увели с собой двух девушек и восемь молодых джигитов…

В Алмалык весть о нападении пришла утром на следующий день. Джура с группой милиционеров тут же отправился в путь, и в полдень они въехали в кишлак. Люди все сидели на площади. Увидели милиционеров — и заплакали женщины, закричали дети и еще раз прокляли бандитов мужчины… Покидая кишлак, басмачи стрельнули для острастки в воздух и приказали: всем сидеть, не двигаться с места до их возвращения или — еще лучше — подождать, пока милиция глаза протрет… Посмеялись и уехали — увезли добро, угнали скот, увели людей…

Выяснилось — наведались джигиты курбаши Худайберды.

— Из всех басмачей они самые жестокие. Любят издеваться — просто так, без смысла, для развлечения. Не щадят никого. Говорят, Худайберды мстит каждому встречному и поперечному, всем, кто не с ним, кто признает власть, — мстит за утраченное богатство и за отца — никого не жалеет.

— А отец что, жив?