Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 3 - Страница 120
— А много есть о чем рассказать?
— Порядочно.
— Что ж, Марджори, ты помнишь, что я тебе говорил?
— Да, дедушка, но я не совсем согласна. Я лично отнюдь не хочу быть символом.
— Ну, значит, ты исключение; но от исключений-то весь вред и происходит.
— Если б еще люди допускали, что есть кто-то лучше их. Но сейчас так не бывает.
— Это, положим, неверно, — перебил маркиз. — А каково у тебя на душе?
Она улыбнулась.
— Подумать о своих грехах не вредно, дедушка.
— Новый вид развлечения, а? Итак, ты с ним порвала?
— Ну да.
— У тебя есть долги?
— Есть.
— Сколько?
Марджори Феррар колебалась. Убавить цифру или не стоит?
— Говори правду, Марджори.
— Ну, около пяти тысяч.
Старый пэр вытянул губы и меланхолически свистнул.
— Большая часть, конечно, связана с моей помолвкой.
— Я слышал, что на днях твой отец выиграл на скачках?
Старик все знает!
— Да, но, кажется, он уже все спустил.
— Очень возможно, — сказал маркиз. — Что же ты думаешь предпринять?
Подавив желание задать ему тот же вопрос, она сказала:
— Я подумывала о том, чтобы пойти на сцену.
— Пожалуй, тебе это подходит. Играть ты умеешь?
— Я не Дузе.
— Дузе? — маркиз покачал головой. — Ристори — вот это игра! Дузе! Конечно, она была очень талантлива, но всегда одна и та же. Значит, выходить за него ты не хочешь? — Он пристально на нее посмотрел. — Пожалуй, ты права. У тебя записано, сколько ты кому должна?
Марджори Феррар стала рыться в сумочке.
— Вот список.
Она заметила, как он сморщил нос, но что ему не понравилось — запах духов или сумма, — она не знала,
— Твоя бабка, — сказал он, — тратила на свои платья одну пятую того, что ты тратишь. Теперь вы ходите полуголые, а стоит это дорого.
— Чем меньше материи, дедушка, тем лучше должен быть покрой.
— Ты отослала ему его подарки?
— Уже упакованы.
— Отошли все, ничего не оставляй, — сказал маркиз.
— Конечно.
— Чтобы выручить тебя, мне придется продать Гэйнсборо, — сказал он вдруг.
— Ох, нет!
Прекрасная картина кисти Гэйнсборо — портрет бабки маркиза, когда та была ребенком! Марджори Феррар протянула руку за списком. Не выпуская его, старик снял ногу с ящика, посмотрел на нее блестящими, проницательными старыми глазами.
— Я бы хотел знать, Марджори, можно ли заключить с тобой договор. Ты умеешь держать слово?
Она почувствовала, что краснеет.
— Думаю, что да. Зависит от того, какое я должна дать обещание. Но, право же, дедушка, я не хочу, чтобы вы продавали Гэйисборо.
— К несчастью, — сказал маркиз, — у меня больше ничего нет. Должно быть, я сам виноват, что у меня такие расточительные дети. Других такая напасть миновала.
Она удержалась от улыбки.
— Времена сейчас трудные, — продолжал маркиз. — Имение стоит денег, шахты стоят денег, этот дом стоит денег. А где взять деньги? У меня вот есть одно изобретение, на котором можно бы разбогатеть, но никто им не интересуется.
Бедный дедушка, в его-то годы! Она вздохнула.
— Я не хотела надоедать вам, дедушка, я как-нибудь выпутаюсь.
Старый пэр прошелся по комнате. Марджори Феррар заметила, что на ногах у него красные домашние туфли без каблуков.
— Вернемся к нашей теме, Марджори. Если ты смотришь на жизнь как на веселое времяпрепровождение, как ты можешь что-нибудь обещать?
— Что я должна обещать, дедушка?
Маленький, слегка сгорбленный, он подошел и остановился перед ней.
— Волосы у Тебя рыжие, и, пожалуй, из тебя выйдет толк. Ты действительно думаешь, что сумеешь зарабатывать деньги?
— Думаю, что сумею.
— Если я заплачу твоим кредиторам, можешь ли ты дать мне слово, что впредь всегда будешь платить наличными? Только не говори «да» с тем, чтобы сейчас же пойти и заказать себе кучу новых тряпок. Я требую от тебя слова леди, если ты понимаешь, что это такое.
Она встала.
— Вы, конечно, имеете право так говорить. Но я не хочу, чтобы вы продавали Гэйнсборо.
— Это тебя не касается. Быть может, я где-нибудь наскребу денег. Можешь ты это обещать?
— Да, обещаю.
— И сдержишь слово?
— Сдержу. Что еще, дедушка?
— Я бы тебя попросил больше не бросать тень на наше имя, но, пожалуй, это значило бы переводить часы назад. Дух времени против меня.
Она отвернулась к окну. Дух времени! Все это очень хорошо, но о чем он говорит? Бросать тень? Да нет же, она прославила родовое имя — вытащила его из затхлого сундука, повесила у всех на виду. Люди рот раскрывают, когда читают о ней. А раскрывают они рот, когда читают о дедушке? Но этого ему не понять. И она смиренно сказала:
— Я постараюсь. Мне хочется уехать в Америку.
Глаза старика блеснули.
— И ввести новую моду — брать в мужья американцев? Кажется, этого еще не делали. Выбери такого, который интересуется электричеством, и привези его сюда, У нас найдется дело для американца. Ну-с, этот список я у себя оставлю. Вот еще что, Марджори: мне восемьдесят лет, а тебе сколько, двадцать пять? Не будь такой стремительной, а то к пятидесяти годам тебе все наскучит; а люди, которым все наскучило, безнадежно скучны. Прощай!
Он протянул ей руку.
Свободна! Она глубоко вздохнула и, схватив его руку, поднесла к губам. Ой, он смотрит на свою руку. Неужели она запачкала ее губной помадой? И она выбежала из комнаты. Славный старик! Как мило, что он взял этот, список! Сейчас она пойдет к Бэрти Кэрфью, и вместе они начнут новую страницу! Как он смотрел на нее вчера вечером!
XI ЗА БОРТ
Майкл не пытался ни убеждать, ни спорить: вопрос был слишком серьезен. Может быть, мысли о Ките заставят Флер изменить решение или ее удержат какие-нибудь другие препятствия — хотя бы мысль об отце. Но ясно было, что рана, нанесенная ей, глубока. Флер отказалась от всех обязанностей, налагаемых светской жизнью, — в течение этой тяжелой недели она нигде не бывала и никого не приглашала. Она не дулась, но стала молчалива, апатична. И часто она очень серьезно посматривала на Майкла, и иногда во взгляде ее было что-то похожее на озлобление, словно она заранее знала, что он ей откажет.
Ему не с кем было посоветоваться: ведь всякому, кто не был рядом с Флер в течение всей этой томительной истории, ее настроение показалось бы непонятным, даже смешным. Он не мог ее выдать; не Мог даже пойти к Блайту, пока не решится на что-нибудь. Ход его мыслей еще осложняло всегдашнее сомнение — так ли уж он нужен фоггартизму. Вот если бы возгордиться! Он даже не обольщал себя мыслью, что категорический отказ произведет на Флер впечатление; она считала, что его работа нужна, чтобы выдвинуть его в обществе, но никакой пользы стране не приносит. В вопросах политики она была по-обывательски цинична: реагировала только на то, что угрожало собственности или Киту. Майкл понимал весь комизм дилеммы: будущее Англии — или настоящее молодой женщины, получившей щелчок в светской гостиной! Но в конце концов только сэр Джемс Фоггарт и Блайт связывали фоггартизм с будущим Англии, а теперь, если он отправится в кругосветное путешествие, и эти двое утратят свою веру.
Неделя кончилась. Утром, так ни на что и не решившись, Майкл перешел реку по Вестминстерскому мосту и побрел по улицам Сэрри-Сайд. Он не знал этих мест, идти было интересно. Вспомнил, что тут жили когда-то Бикеты; Бикеты, которым не везло здесь, не повезло, как видно, и в Австралии. Нет конца этим гнусным улицам! Вот откуда выходят все Бикеты. Захватить их побольше, пораньше, захватить, пока они еще не стали Бикетами, еще годятся для работы на земле; дать им случай заработать, дать им воздух, солнце — дать им возможность проявить себя! Безобразные дома, безобразные лавки, безобразные трактиры! Нет, не годится. Нечего впутывать в дело красоту. В палате на красоту не реагируют. Там реагируют только на вполне понятные эмоции — «англосаксонская раса», «патриотизм», «империя», «моральная выдержка» — не отступать от штампов! Он постоял перед зданием школы, послушал монотонное гудение урока. Англичан с их мужеством, терпением, чувством юмора загнать в эти гнусные улицы!