Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 2 - Страница 18

Конечно, мать узнает, что он был там, и ей это покажется странным; но уж тут ничего не поделаешь. Он позвонил.

— Алло, Уормсон, дадут мне у вас пообедать, вы как думаете?

— Сейчас только идут к столу, мистер Вэл. Мистер

Форсайт будет очень рад видеть вас. Он сегодня за завтра, как говорил, что-то вас совсем не видно.

Вэл засмеялся.

— Ну вот я и пришёл. Заколите-ка жирного тельца, да вот — что, Уормсон, давайте шампанского.

Уормсон улыбнулся: он считал Вэла порядочным лоботрясом.

— Я спрошу миссис Форсайт, мистер Вэл.

— Ну, знаете, — пробурчал Вэл, стаскивая пальто, — я уже не школьник.

Уормсон, не лишённый чувства юмора, распахнул дверь позади вешалки из оленьих рогов и провозгласил:

— Мистер Валерус, мэм!

«Черт бы его взял!» — подумал Вал входя. Радушные объятия и «а, Вал!» — Эмили и дрожащее «наконец-то ты пожаловал!» — Джемса вернули ему чувство собственного достоинства.

— Почему же ты не предупредил? У нас сегодня на обед только седло барашка. Шампанского, Уормсон, — сказала Эмили.

И они направились в столовую.

За большим обеденным столом, под которым когда-то вытягивалось столько великолепно обутых ног и который теперь был насколько возможно сдвинут. Джемс сел и» одном конце, Эмили на другом, а Вал посредине между ними; и на него вдруг дохнуло одиночеством, в котором жили старики, его дед и бабушка, теперь, когда все их четверо детей разлетелись из гнезда. «Надеюсь, что я отправлюсь на тот свет прежде, чем стану таким стариком, как дедушка, — подумал он. — Бедный старикан, и какой худой, прямо как жердь». И, понизив голос, в то время как дедушка обсуждал с Уормсоном, сколько сахару нужно положить в суп, он сказал Эмили:

— Дома что-то ужасное, бабушка. Я думаю, вам уже известно все.

— Да, мой милый.

— Дядя Сомс был у нас, когда я уходил. А мне кажется, неужели нельзя чего-нибудь придумать, чтобы избежать развода? Почему он так настаивает на атом?

— Шш, голубчик, — зашикала Эмили, — мы скрываем это от дедушки.

С другого конца стола раздался голос Джемса:

— Что такое? О чём вы там разговариваете?

— О колледже Вала, — ответила Эмили. — Там ведь учился молодой Паризер, ты помнишь. Джемс, он потом чуть не сорвал банк в Монте-Карло.

Джемс пробормотал, что он не знает, что Вал должен следить за собой, а то попадёт в дурную компанию. И он посмотрел на внука с суровостью, в которой недоверчиво сквозила нежность.

— Я боюсь одного, — сказал Вал, глядя в тарелку, — что мне там придётся туго.

Он инстинктом угадывал слабую струнку старика — его постоянное опасение, что внуки не вполне обеспечены.

— Ты будешь получать достаточно, — сказал Джемс и расплескал суп из ложки, — но ты должен держаться в пределах этой суммы.

— Ну, конечно, — тихо сказал Вал, — если она будет достаточная. А сколько это будет, дедушка?

— Триста пятьдесят фунтов; это очень много. У меня никогда не было таких денег в твоём возрасте.

Вал вздохнул. Он надеялся на четыреста, боялся, как бы не оказалось только триста.

— Я не знаю, какой пенсион назначен твоему кузену, — сказал Джемс, он ведь тоже там. Его отец богатый человек.

— А вы разве нет? — дерзко спросил Вэл.

— Я? — забормотал Джемс, опешив. — У меня так много расходов. Твой отец… — и он замолчал.

— Какой шикарный дом у дяди Джолиона! Я был там с дядей Сомсом — замечательные конюшни.

— Ах, — Джемс глубоко вздохнул, — этот дом! Я знал, чем это кончится!.. — И он мрачно задумался, глядя в тарелку.

Трагедия его сына, которая произвела такой раскол в семье Форсайтов, до сих пор бередила его, внезапно одолевая сомнениями и предчувствиями. Валу, которому не терпелось поговорить о Робин-Хилле, потому что РобинХилл — это была Холли, повернувшись к Эмили, сказал:

— Это тот дом, который был выстроен для дяди Сомса? — и на её утвердительный кивок: — Мне бы очень хотелось, чтобы вы мне рассказали о нём, бабушка. Что случилось с тётей Ирэн? Она жива? У дяди Сомса сегодня такой вид, будто он чем-то расстроен.

Эмили приложила палец к губам, но слово «Ирэн» долетело до слуха Джемса.

— Что такое? — сказал он, переставая есть и не донеся до рта вилку с кусочком баранины. — Кто её видел? Я знал, что эта история ещё не кончилась.

— Да полно. Джемс, — сказала Эмили, — ешь, пожалуйста, никто никого не видел.

Джемс положил вилку.

— Ты опять за своё, — сказал он. — Верно, я умру прежде, чем ты мне что-нибудь расскажешь. Сомс собирается разводиться?

— Глупости! — ответила Эмили с неподражаемым апломбом. — Сомс слишком умён для этого.

Джемс, захватив рукой свои длинные седые бакенбарды и оттянув кожу на шее, пощупал себе горло.

— Она… она всегда была… — сказал он, и на этой загадочной фразе разговор оборвался, так как вошёл Уормсон.

Но позже, после того как жаркое сменилось фруктами, сыром и десертом, Вэл, получив чек на двадцать фунтов и поцелуй от деда, не похожий ни на какой другой поцелуй в мире (губы старика прильнули к нему с какой-то робкой стремительностью, словно уступив слабости), попытался в холле вернуться к прерванному разговору.

— Расскажите про дядю Сомса, бабушка. Почему он так настаивает, чтобы мама развелась?

— Дядя Сомс, — сказала Эмили, и голос её звучал преувеличенно твёрдо, — он юрист, мой мальчик. И ему, конечно, лучше знать.

— Вот как? — пробормотал Вэл. — А что случилось с тётей Ирэн? Я помню, она была такая красивая.

— Она… гм… — сказала Эмили, — вела себя очень дурно. Мы никогда не говорим об этом.

— Ну, и я не хочу, чтобы все в Оксфорде знали о наших семейных делах; это просто ужасно. Разве нельзя как-нибудь воздействовать на папу так, чтобы все прошло без огласки?

Эмили вздохнула. Ей, благодаря её светским наклонностям, не чужда была атмосфера развода: многие из тех, чьи ноги вытягивались под её обеденным столом, приобрели своими процессами некоторого рода известность. Однако когда дело касалось её собственной семьи, ей нравилось это не больше, чем другим. Но она была на редкость практичной и мужественной женщиной и никогда не гонялась за призраком в ущерб действительности.

— Твоей маме будет лучше, если она совсем освободится, Вэл. До свидания, мой дорогой мальчик, и не носи, пожалуйста, ярких жилетов в Оксфорде, они теперь совсем не в моде. Вот тебе от меня маленький подарок.

С пятифунтовой бумажкой в руке и с тёплым чувством в сердце — Вэл любил свою бабушку — он вышел на Парк-Лейн. Ветер разогнал туман, осенние листья шуршали под ногами, сияли звезды. С такой уймой денег в кармане он внезапно почувствовал желание «кутнуть»; но не прошёл и сорока шагов по направлению к Пикадилли, как перед ним встало застенчивое лицо Холли, её глаза с шаловливым бесёнком, прячущимся в их задумчивой глубине, — и он снова почувствовал, как рука его сладко заныла от прикосновения её тёплой, затянутой в перчатку руки. «А ну их! — подумал он. — Пойду-ка я домой».

X СОМС ПРИНИМАЕТ У СЕБЯ БУДУЩЕЕ

Для прогулок по реке, в сущности, было поздновато, но погода стояла чудесная и под желтеющей листвой ещё дышало лето. Сомс в это воскресное утро не раз поглядывал на небо из своего сада на берегу реки близ Мейплдерхема. Он собственноручно поставил вазы с цветами в своём плавучем домике и спустил на воду маленькую лодку, в которой намеревался покатать Аннет с матерью после завтрака. Раскладывая подушки с китайским рисунком, он думал: хотелось бы ему покататься вдвоём с Аннет? Она такая хорошенькая — может ли он поручиться, что не скажет ничего лишнего, не выйдет за пределы благоразумия? Розы на веранде ещё цвели, живая изгородь зеленела, и почти ничто не говорило о поздней осени и не расхолаживало настроения; но тем не менее он нервничал, беспокоился, и его одолевали сомнения, сумеет ли он найти нужный тон.

Он пригласил их с целью дать Аннет и её матери должное представление о своих средствах, с тем чтобы они впоследствии отнеслись достаточно серьёзно к любому предложению, которое он вознамерится сделать. Он оделся тщательно, позаботившись о том, чтобы не выглядеть ни слишком модным, ни слишком старым, радуясь тому, что волосы у него все ещё густые и мягкие, без малейшей седины. Три раза он подымался в свою картинную галерею. Если они хоть что-нибудь понимают, они сразу увидят, что одна его коллекция стоит по крайней мере тридцать тысяч фунтов. Он заботливо оглядел изящную спальню, выходившую окнами на реку. Он проведёт их сюда, чтобы они сняли здесь шляпы. Это будет её спальня, если… если все обернётся удачно и она станет его женой. Подойдя к туалету, он провёл рукой по сиреневой подушечке, в которую были воткнуты всевозможные булавки; ваза с засохшими лепестками роз издавала аромат, от которого у него на секунду закружилась голова. Его жена! Если бы только можно было уладить все поскорее и над ним не висел бы кошмар развода, через который ещё надо пройти! Угрюмая складка залегла у него на лбу, и он перевёл взгляд на реку, сверкавшую сквозь розовые кусты за лужайкой. Мадам Ламот, конечно, не устоит перед такими перспективами для своей дочки; а Аннет не устоит перед своей мамашей. Если бы он только был свободен! Он поехал встречать их на станцию. Сколько вкуса у француженок! Мадам Ламот была в чёрном платье с сиреневой отделкой, Аннет — в сероватолиловом полотняном костюме, в палевых перчатках и такой же шляпе. Она казалась немножко бледной — настоящая жительница Лондона; а её голубые глазки были скромно опущены. Дожидаясь, когда они сойдут к завтраку, Сомс стоял в столовой у открытой стеклянной двери, с чувством блаженной неги наслаждаясь солнцем, цветами, деревьями — чувство, только тогда доступное во всей своей полноте, когда молодость и красота разделяют его с вами. Меню завтрака было обдумано с величайшей тщательностью: вино — замечательный сотерн, закуски редкой изысканности, кофе, поданный на веранду, более чем превосходный. Мадам Ламот соблаговолила выпить рюмочку мятного ликёра. Аннет отказалась. Она держала себя очень мило, но в её манерах чуть-чуть проскальзывало, что она знает, как она хороша. «Да, — думал Сомс, — ещё год в Лондоне, при такой жизни, и она совсем испортится».