Джихад. Экспансия и закат исламизма - Страница 6

Вопреки надеждам одних и опасениям других в последнее десятилетие XX века прогнозы 80-х годов не подтвердились.[13] На авансцену международной жизни вышли такие экстремистские группировки, как алжирская ВИГ и афганские талибы, не говоря уже о пресловутом Усаме бен Ладене. Громкие теракты, совершенные активистами движения, потрясли Париж и Нью-Йорк. Тем не менее исламизм как конгломерат различных социальных групп, спаянных общей идеологией, начинал терпеть поражение, что ускорило наступление заката движения. Конец 90-х годов прошел под знаком насилия и распада.

Детонатором этого процесса стало вторжение в Кувейт иракской армии Саддама Хусейна в августе 1990 года. Развязав войну с целью прибрать к рукам кувейтский сейф, хозяин Ирака, разоренного восьмилетним противостоянием с Ираном, сумел стать символом дела, в борьбу за которое могли вступить многие арабы и мусульмане, особенно неимущие, из ненависти к эгоизму и роскоши нефтяных монархий. Угрожая Саудовской Аравии, вынужденной призвать на помощь международную коалицию во главе с США, он ставил под сомнение религиозную легитимность династии. Последней пришлось пригласить войска «неверных», чтобы те топтали священную для всех мусульман землю этой страны. Эр-Рияд уже не мог претендовать на сохранение контроля над Святыми местами ислама. Тем самым иракское наступление взорвало исламистский консенсус, который старательно выстраивал саудовский режим и который ему удалось сохранить в водовороте иранской революции. Всё радикальное крыло исламистского движения, равно как и бедная городская молодежь, отождествлявшая себя с ним, повернулись против королевства и контролируемых им международных сетей, в которые были вовлечены в основном набожные средние классы мусульманских стран. Помимо «инакомыслия во имя Аллаха», проявившегося в 1991 году на самой саудовской земле, распад исламистского конгломерата дал о себе знать в полную силу в деятельности отправившихся в Афганистан «джихадистов», которые, укрывшись на своей базе в Пешаваре, отныне не контролировались никем и кусали руки кормивших их американцев и арабов. Опьяненные джихадом, уверенные в том, что именно они, в одиночку, «свалили» Советский Союз, эти группы перенесли афганский опыт на весь мир и вообразили, что смогут ускорить падение «безбожных» режимов на планете, начав с мусульманских стран, включая Саудовскую Аравию. После перехода Кабула под власть ряда партий моджахедов в апреле 1992 года «джихадисты» разъехались из Афганистана, избрав в качестве основных маршрутов три страны — Боснию, Алжир и Египет. В каждой из них они попытались превратить местный конфликт в джихад, который намеревались возглавить. В Боснии им не удалось «реисламизировать» гражданскую войну, и Дейтонские соглашения декабря 1995 года зафиксировали их поражение. В Алжире благодаря своему участию в партизанской войне «джихадисты» смогли оказать исламистским боевикам неоценимую услугу в плане опыта ведения военных действий, но распространяли в стране ультраэкстремистскую идеологию. Это приводило к бесчинствам, что в конце концов породило к ним негативное отношение в той социальной среде, которая ранее была к ним наиболее благосклонна. В Египте после первого шока, вызванного их насилием, от них также отвернулось население, которое не приняло их методов и доктрины, вызревшей в лагерях под Пешаваром. Во всех трех случаях признаки провала начали проявляться с 1995 года — после террористических акций, в которых сам успех их технической реализации оборачивался против политических намерений их авторов. Влияние выучки, полученной у «афганцев», сказывалось и во Франции, где также побывали самые подготовленные активисты, арестованные после терактов 1994 и 1995 годов. Это несовпадение между экстремизмом оторвавшихся от реальности «джихадистов» и теми социальными, политическими и культурными чаяниями, которые выразились в поступательном продвижении исламизма на всем протяжении 80-х годов, тормозило его триумфальное шествие. Приход к власти талибов в 1996 году в Кабуле, сопровождавшийся введением ими жестких мер в отношении женщин и массовыми казнями «грешников», фанатизм учеников радикализированных суннитских медресе Пакистана, которые с одинаковой ненавистью к нечестивцам убивали своих соотечественников-шиитов и индусов из индийского Кашмира — всё это привело в ужас набожные средние классы. А в Турции пребывание в течение года у власти коалиции во главе с премьер-министром-исламистом Н. Эрбаканом (1996–1997 гг.) лишь ускорило распад союза, который эти средние классы заключили с бедной городской молодежью на политической платформе воинствующего исламизма.

И действительно, с весны 1997 года стали давать о себе знать некоторые признаки того, что многие социальные актеры исламистской коалиции пытались найти выход из того тупика, в который, по их мнению, она их завела. Избрание президентом Ирана Хатами, произошедшее вопреки воле клерикального истеблишмента Исламской Республики, но при массированной поддержке молодежи, родившейся после революции, и городских средних классов, стало самым ярким символом этого желания перемен и признаком новой тенденции, которая, похоже, с тех пор лишь крепла. Аналогичные примеры можно найти в большинстве стран, где существовали мощные исламистские движения и где на смену их слабевшей идеологии приходили поиски нового социального пакта — с теми светскими средними классами, которые раньше предавались анафеме. Этот пакт выстраивался вокруг темы уважения к правам человека, а также стремления к мусульманской форме демократии — этого «западного» термина, еще недавно подвергавшегося проклятию в исламистских кругах. В Индонезии после падения диктатуры Сухарто, далеко зашедшего в своем флирте с исламистской интеллигенцией, был избран президент-мусульманин — поборник светскости. В Алжире правительство, сформированное президентом Бутефликой, объединило светских деятелей и умеренных исламистов. В Пакистане премьер-министр Наваз Шариф, покровитель исламистского движения, был свергнут генералом, считавшим себя последователем Ататюрка. В Судане другой генерал прогнал «серого кардинала» режима Хасана ат-Тураби. Все эти факты свидетельствовали об ослаблении исламистской идеологии и классового союза, который она цементировала. Остается посмотреть, в какую сторону будет эволюционировать движение и сумеют ли правящие элиты, имеющие исторический шанс построить демократию в подконтрольных им странах, воспользоваться случаем и принести необходимые жертвы для расширения своей социальной базы или же властные режимы будут и впредь следовать логике «присвоения» государства — логике, предвещающей новые бури и катастрофы.

Двадцать девятого августа 1966 года в насеровском Египте окончил жизнь на виселице шестидесятилетний Сайид Кутб, теоретик современного исламизма. Это событие удостоилось лишь нескольких строк на страницах мировой печати и вскоре забылось. Оно вызывало протесты лишь со стороны сочувствующих и бывших «Братьев-мусульман» — организации, распущенной 12 лет назад и, как полагали в редакциях и правительственных канцеляриях, принадлежащей истории. И всё же эта казнь усилила разрыв между торжествовавшим тогда национализмом, воплощением которого — в его социалистическом варианте — являлся Насер, и исламизмом, родоначальником коего был Кутб. В конце следующего десятилетия соотношение сил между этими двумя идеологиями радикально изменится и исламизм станет, новой мобилизирующей утопией. Многие — одни с энтузиазмом, другие с разочарованием — будут думать, что ему предстоит определять будущее мусульманского мира. Вклад Кутба сыграет здесь решающую роль, наряду с вкладом двух других крупных фигур — пакистанцем Маудуди (1903–1979) и иранцем Хомейни (1902–1989). Маудуди и Кутб, идеи которых перекликаются, оказывали влияние прежде всего на суннитский мир, тогда как Хомейни, идеология которого разрабатывалась в иной среде, действовал прежде всего в рамках шиитского ислама. Все трое разделяли единую, преимущественно политическую, концепцию ислама и призывали к созданию исламского государства. В этом смысле они выступали противниками как светского национализма, преобладавшего в 60-е годы, так и традиционных концепций ислама, которые не отдавали абсолютного приоритета политической борьбе. Однако они принадлежали к трем различным течениям: Кутб проповедовал радикальный разрыв с установленным порядком, что привлекало к нему часть молодежи — как образованной, так и неимущей, — но делало его идеи неприемлемыми для большинства представителей духовенства и средних классов. Маудуди, по мнению которого построение исламского государства должно происходить постепенно, увлекал часть средних классов, но был не в состоянии заразить своими идеями пакистанское население. Что касается Хомейни, то ему удалось повести за собой и обездоленных, и средние слои, и радикально настроенных интеллектуалов, и духовенство. Отчасти этим будет объясняться то, что исламская революция победит лишь в Иране.