Джанки. Исповедь неисправимого наркомана - Страница 4

Тем же вечером позвонил Рой.

– Я насчет того, о чем мы договаривались намедни. Коробка пойдет за четыре доллара, возьму пять прямо сейчас. Ты занят? Я могу приехать к тебе. Полагаю, что придем к рабочему соглашению.

Прошло всего несколько минут, а он уже стучался в дверь. На нем была шотландка и темный, кофейного цвета свитер. Обменялись приветствиями. Безучастно оглядевшись, Рой сразу высказался о наболевшем:

– Не возражаешь, если приму одну прямо сейчас?

Я в знак согласия открыл коробку. Вытащив ампулу, он набрал раствор и втерся в ногу. Проворно спустив штанину, выложил двадцать долларов на кухонный стол, где уже лежали пять упаковок.

– Придется распотрошить… Слишком уж неудобно с ними таскаться. – И Рой принялся перегружать ампулы в карманы куртки. – Надеюсь, не побьются… Слушай, я звякну через денек-другой, как с ними разберусь, и будет чуток побольше денег.

Он нахлобучил шляпу на свой неровный череп.

– До встречи.

Вернулся на следующий день, вмазался и выложил сороковник. Я достал десять коробок, две отложил в сторону:

– Останется для личного пользования.

Рой удивленно уставился на меня:

– Разве ты тоже?

– Иногда.

– Чертовски вредная штуковина. – Он покачал головой. – Худшее из того, что может случайно произойти с человеком. Сначала мы уверены, что можем ее контролировать. А когда-нибудь уже не захотим этого делать. – И добавил с усмешкой: – По такой цене я возьму все, что ты сможешь достать.

Заявился и на следующий день. Спросил, не хочу ли передумать и продать ему те две коробки. Я отказался. Тогда он купил две ампулы по баксу за каждую и, втерев обе, отчалил, сообщив, что нанялся на корабль на двухмесячный рейс.

В течение месяца были пущены в расход непродажные восемь ампул. Страх, испытанный мною после первой, был уже не заметен после третьей. Хотя изредка это ощущение появлялось, когда, отплавав, просыпался наутро. Где-то через шесть недель звякнул Рою, не рассчитывая, правда, что он вернулся из своего рейса, но неожиданно услышал в трубке его голос.

– Послушай… У тебя есть что-нибудь на продажу? Из той серии, что я раньше тебе продавал?

Наступила выжидательная пауза.

– Да-а. Я могу уступить тебе шесть, но только по цене три бакса за… Пойми, у меня их немного.

– Хорошо. Дорогу ты знаешь. Приезжай и привози.

Двадцать одна полграновая таблетка в тонкой стеклянной трубке. Заплатил ему восемнадцать долларов, получив повторные извинения за такую розничную расценку.

На следующий день он откупил два грана назад.

– Теперь стало довольно трудно доставать, даже по самым крышесносящим ценам, – заметил Рой, подыскивая на ноге подходящую вену. Наконец попал и пустил раствор вместе с пузырьками воздуха в шприце.

– Если бы пузырьки могли хоть кого-нибудь прикончить, в живых не осталось бы ни одного джанки.

В тот же день Рой показал мне аптеку, где без лишних вопросов продавали шприцы (очень немногие продавали их без рецептов), и объяснил, как из бумаги, для более плотной посадки иглы на глазную пипетку, делать «воротник».

Глазная пипетка гораздо удобнее для вмазок, особенно внутривенных, чем обычные машинки для внутримышечных инъекций.

Спустя несколько дней Рой послал меня к врачу с телегой про камни в почках, рассчитывая раскрутить его на морфяной рецепт. Несмотря на противодействие докторской жены, захлопнувшей дверь прямо перед моим носом, мы в конце концов своего достигли – Рою удалось проскочить мимо нее, а раскрутить врача на десятиграновый рецепт оказалось проще простого.

Офис этого медицинского светила, находившийся на территории джанки, размещался на Сто второй улице, в сторону от Бродвея. Сам он – дряхлый старикашка, физически не мог препятствовать нашествию в свой кабинет наркоманов, бывших, по сути дела, единственными его пациентами. Очевидно, каждодневное наблюдение толпы мнимых больных придавало ему ощущение собственной значимости. Я полагаю, он достиг того уровня, когда явления внешнего мира предстают перед тобой в полном соответствии с твоими эстетическими запросами, так что, выглядывая в приемную, вместо сборища жалких торчков, пришедших раскрутить его на рецепт, видел довольно известных и обеспеченных клиентов, одетых в соответствии со стандартами высшего общества начала века.

Рой отправлялся в плавание через каждые две-три недели. Эти рейсы, как правило, краткосрочные, были связаны с перевозками военных грузов. Как только он сходил на берег, мы в обычном порядке спускали по назначению несколько рецептов. Поскольку старый коновал-маразматик со Сто второй в итоге окончательно рехнулся, ни в одной аптеке больше его рецептов не принимали. Но жизнь продолжалась, и Рой откопал новый источник рецептов – врача-итальянца из Бронкса.

Я кололся периодически, до подсадки было еще далеко. Зато переехал – моим новым обиталищем стала квартира на Лоуэр-Ист-Сайд. Многоквартирный дом, дверь открывалась в кухню.

Вечерами стал зависать в баре «Энгл», иногда пересекаясь с Германом. Я сумел растопить холод недоверия от нашей первой встречи и вскоре спонсировал его на жратву с выпивкой, а он, помимо того, регулярно стрелял у меня мелочевку. Сесть к тому времени Герман еще не успел, да и по жизни садился редко, пока не объявлялся какой-нибудь очередной спонсор. Но вот просто под кайфом или в полной прострации находился постоянно – будь то от дури, бензедрина или дураколов. С Уайти, здоровенным кретином-ханки (поляком), он каждый вечер захаживал в «Энгл». В тамошней тусовке уже было четверо Уайти, что способствовало всяческой путанице. Новоприбывший сочетал в себе болезненную восприимчивость невротика с психопатической тягой к насилию, пребывая в непоколебимой уверенности, что он никому не нравится. Это обстоятельство, казалось, доставляло ему ужасное беспокойство.

Как-то во вторник вечером мы с Роем стояли в «Энгле» за стойкой, в самом дальнем углу. Тут же ошивались «Метрошный» Майк с Фрэнки Доланом, слегка косым на один глаз ирландским недомерком, специализировавшимся на пошловатых остротах и зверских избиениях беззащитных пьянчуг, сваливая потом все на своих сообщников. «У меня же совести нет и не было, – мог заявить он с полным на то правом, и, хихикнув, добавить: – Я ведь законченный подонок».

У «Метрошного» Майка было широкое бледное лицо и длинные зубы. Он напоминал особую разновидность подземных животных, добычей которых становятся наземные зверьки. Репутацию квалифицированного «бухолова» ему изрядно подгадила крайне подозрительная внешность. Увидев его, любой полицейский автоматически делал стойку. Так что Майк хорошо был известен дежурящим в метро фараонам и почти половину своей жизни провел на Айленде, отбывая «пять-двадцать девять» за грабеж.

Этим вечером Герман отрубился, закинувшись «нембиз», лицо «размазало» по стойке. Уайти, пытаясь сесть на халяву, прохаживался вдоль стойки, цепляясь абсолютно ко всем. Ребята за стойкой напряженно замерли, судорожно сжимая свои недопитые стаканы и рассовывая по карманам мелочь. Услышав, как Уайти сказал бармену: «Будь столь любезен, сохрани это для меня», – я повернулся и заметил, что тот передал через стойку большой складной нож. Сидевшие рядом притихли, приуныли. Натянутая атмосфера придала флюоресцентному освещению бара особый зловещий оттенок. Все, за исключением Роя, боялись Уайти. Рой же мрачно потягивал пиво. Его глаза светились своим особенным блеском, длинная нескладная фигура нависала над стойкой. Он смотрел не на Уайти, а в противоположную сторону, где были отдельные кабинки, проронив за все время единственную фразу: «Он пьян не больше меня. Просто хочет нажраться за чужой счет».

Уайти стоял посередине бара со сжатыми кулаками, по лицу текли слезы.

– Во мне же ничего хорошего, – повторял он. – Ничего хорошего. Ну может ли кто-нибудь понять… Я ни хрена не просекаю из того, что делаю…

Посетители старались убраться от него как можно дальше, по возможности не привлекая к себе внимания.