Дж. Р. Р. Толкин: автор века. Филологическое путешествие в Средиземье - Страница 95
Совсем иначе дело обстоит с серией Стивена Дональдсона о Томасе Кавинанте — по общему признанию, это куда более оригинальная работа, которая в конечном счете стала своего рода критикой Толкина и даже попыткой поспорить с ним (см. статью о Дональдсоне в «Энциклопедии фэнтези» Клюта и Гранта, которая уже упоминалась выше, и монографическое исследование творчества Дональдсона, проведенное Уильямом Сениором). Но глубокое влияние Толкина в этом произведении все равно заметно. Основное различие точно спланировано: центральный персонаж ничуть не похож на хоббита — это молодой американец, больной проказой, который потом становится насильником (трудно представить себе героя, более далекого от Бильбо и Фродо). И никакое братство вокруг этого антигероя на этот раз не формируется, в отличие от имитации, созданной Бруксом. Сходство между Толкином и Дональдсоном состоит скорее в ландшафте, по которому проходит антигерой — точнее, в наборе персонажей.
Первый том серии, «Проклятие Лорда»[130], также опубликованный в 1977 году, начинается с того, что Камневый Червь завладевает неким талисманом (как Горлум — Кольцом), при этом упоминается герой-калека по имени Берек Полурукий (cp. Берен Однорукий). Вместо Кольценосцев в романе присутствуют Опустошители (Ravers — не самый удачный выбор названия[131]); вместо Элберет герои то и дело поминают Меленкурион («Ты произнесла имя, которое не призвал бы на помощь Опустошитель», cp. с репликой Сэма Скромби: «Я скажу „Элберет“ — эльфийское имя, ни один орк его не знает»); древесные жилища Лориэна воплощаются в образе настволья Парящего, а душный лес гворнов — в образе Зломрачного Леса; группа всадников именуется Third Eoman (третий Дозор) по аналогии с третьим эоредом, которым командовал Эомер; в романе есть даже сцена с откусыванием пальца. Особенно узнаваем образ великана, который зовется Сердцепенисто-солежаждущий Морестранственник, и его народа — они почти полностью соответствуют толкиновским онтам: великан похож на «могучий оживший дуб», глаза у него «маленькие, глубоко сидящие», а пронзительный взгляд — словно «отблеск мыслей, рождающихся в недрах его огромного мозга». Он поет «на языке, понять который Кавинант не мог», поясняет, что переводить с него трудно, потому что истории на языке великанов рассказываются очень долго, и сожалеет: «У нас так мало детей».
В то же время, по словам Сениора, Дональдсон сказал (и я, например, ему верю):
«Толкин сильно повлиял на меня в том смысле, что вдохновил на создание фэнтези. Но когда я начал писать серию о Кавинанте, то держался как можно дальше от его книг — насколько позволяла моя собственная история».
Противоречие между наблюдаемыми фактами и заявлением автора можно устранить, если обратить внимание на то, что Дональдсон использует ряд слов, которые были как минимум очень малоупотребительными (особенно в Америке) до того, как их ввел в оборот Толкин, — например, gangrel (бродяга), eyot (островок) и dour-handed (с суровой дланью) (последнее — это точно заимствование). Но люди часто не помнят, где или когда они узнали то или иное слово, и не считают его чьим-то еще. Предположу, что в некоторых случаях — даже во многих случаях, как у героини Дианы Уинн Джонс, — толкиновские слова и образы врезаются в память очень рано и очень прочно (возможно, в результате навязчивого желания постоянно перечитывать его книги) и так становятся своими и даже личными и не воспринимаются как плагиат. Это явление было распространено в эпоху баллад и однотипных устных преданий, когда наряду с пассивными носителями традиций были и те, кто активно участвовал в их развитии. В эпоху творческого индивидуализма и защиты авторского права подобные заимствования удивительны, но не то чтобы совершенно нежелательны.
Последний пример взаимосвязи между Толкином и его поклонниками, взявшимися за перо, — еще один литературный дебют, роман Алана Гарнера «Волшебный камень Бризингамена», написанный в 1960 году. Из перечисленных здесь авторов Гарнер похож на Толкина одновременно больше всех и меньше всех. Он англичанин, создал несколько выдающихся своей оригинальностью романов для юношества, а недавно выпустил и книгу для взрослых — «Стрэндлопер» (Strandloper). Гарнер родился в графстве Чешир, и действие большинства его книг происходит в деревне Олдерли-Эдж, которая была для него столь же значимой и полной волшебства, как Западный Мидленд для Толкина. «Стрэндлопер» пестрит скрытыми и прямыми цитатами из автора «Сэра Гавейна», который, по мнению Гарнера и большинства критиков, тоже был уроженцем Чешира (я с ними не согласен, см. стр. 319).
Итак, сюжет «Волшебного камня Бризингамена»[132] разворачивается в Олдерли-Эдж в наше время, хотя начинается он с пересказа древней местной легенды. В нем нет никаких хоббитов: главные герои — двое детей. Однако, как и Фродо, они случайно оказались владельцами важнейшего талисмана, который ищет повелитель темных сил — в отличие от толкиновского антагониста он стремится уничтожить этот артефакт, чтобы разрушить защитные чары белого чародея Каделлина. Познакомившись с Каделлином, дети встречаются с гномами, троллихой и аналогами орков, которые зовутся «мортбруды» (орки тоже очень прочно ассоциируются с Толкином, хотя и не являются столь бесспорным его изобретением, как хоббиты). Сюжетное сходство с «Властелином колец» здесь минимально (в отличие от Брукса), а персонажи с таким же успехом могли быть заимствованы из традиционных волшебных сказок, а не из воссозданных Толкином легенд (в отличие от Дональдсона). И все же влияние Толкина чувствуется — и в отдельных эпизодах, и еще больше в отдельных фразах. Вполне возможно, что сам Гарнер подражал ему совершенно неосознанно. Ползая по туннелям, гном Фенодири рассказывает детям:
«Здесь некогда копали глубоко — так глубоко, что прикоснулись к сокровенным тайнам земли. <…> Тут в древности были прорыты первые копи нашего народа. За целые два века до появления Фундиндельва. Мало что осталось от них сейчас, только верхние проходы, не более того. В этих местах царит ужас, даже для нас, гномов».
Это словно отзвук того, что Глоин говорил о Мории, Черной Бездне: «…они вгрызались в горные недра, добывая драгоценные камни и металлы, пока не выпустили на поверхность земли замурованный в огненных безднах Ужас». Каделлин рассказывает о прежней победе над «Черным Властелином» волшебного камня: когда он бежал, «люди ликовали, считая, что зло на земле побеждено навсегда», однако потом враг вернулся и теперь «навевает злые мысли из своего лежбища в Рагнароке». Элронд тоже вспоминает о том времени, когда Великая Соединенная Дружина «разгромила мрачный Тангородрим, и эльфы решили, что разделались с Врагом, но вскоре поняли, что жестоко ошиблись», и Гэндальф подтверждает его слова, говоря, что еще во времена Бильбо Некромант «потянулся за ним [Кольцом] своей черной думой». Звуки, которые издает троллиха, — «тоненький голос, напоминавший жалобный крик ночной птицы. Но было в этом крике что-то холодное и безжалостное, как в тех горных вершинах, что высились у них за спиной» — напоминают «протяжный вой, цепенящий, злобный и унылый», возвещающий приближение Кольценосца. За детьми в некоторых сценах следуют черные вороны, похожие на стаи птиц-соглядатаев, шпионивших за Хранителями в главе «Путь на юг».
Чему Гарнер научился у Толкина, так это, пожалуй, лишь приему стилистических вариаций, позволяющему раскрасить речь некоторых персонажей и часть повествования с помощью архаизмов (у Гарнера — диалектизмов), так что текст становится необычным, но при этом остается понятным. Кроме того, обращаясь к толкиновским источникам, он, так сказать, делает несколько совершенно не толкиновских вещей. Думаю, Толкин вряд ли одобрил бы то, как Гарнер вырывал из контекста подлинные древнескандинавские слова и использовал их просто как имена собственные. Например, Настронд у Гарнера — это имя темного властелина, тогда как в «Младшей Эдде» Стурлусона так называют Берег мертвых — место, куда после смерти отправляются грешники. Еще один пример: Гарнер именует крепость главного злодея Рагнароком, тогда как в скандинавском эпосе Рагнарёк — это конец света, «сумерки богов». «Бризинга мен» (в два слова) — скандинавское название ожерелья богини Фрейи, а Гарнер использует его исключительно ради эффекта необычности. И при этом своими заимствованиями Гарнер поддерживает теорию Толкина о том, что люди способны отличить подлинное от фальшивого, даже если речь идет о придуманных именах. Поэтому изобретать их не стоит: если вы не можете вписать имена в какой-нибудь вымышленный язык (например, квенья или синдарин), лучше заимствовать их из реального языка. Так что, даже не соглашаясь со своим предшественником или отходя от его принципов, Гарнер проявляет к нему определенное уважение.