Дж. Р. Р. Толкин: автор века. Филологическое путешествие в Средиземье - Страница 86

Центральное место в обеих версиях произведения об утраченном пути занимает фраза (на древне- или прагерманском языке, которого не существует или который может быть восстановлен лишь гипотетически, «со звездочкой»): «Westra lage wegas rehtas, nu isti sa wraithas» — «На запад лежал прямой путь, теперь он искривлен»^[119] (отметим здесь зловещее прилагательное wraithas — «искривлен»). Кроме того, Толкин неоднократно цитирует строки из подлинной древнеанглийской поэмы «Морестранник» (The Seafarer) о страстном желании выйти в море, которую он дополнил строками собственного сочинения, чтобы превратить влечение к морю в стремление пересечь его и доплыть до «wlitescéne land, / eardgeard ælfa and ésa bliss» («земли светлой и прекрасной, родины эльфов, блаженства богов»). В последней строке складно сочетаются все три основных элемента имен толкиновских персонажей: Ælf-, Os-, Ead- (эльф, бог, блаженство).

Можно признать, что в двух вариантах сюжета об утраченном пути у Толкина есть трогательные моменты. В первом из них есть эпизод, когда Альбойн читает своему отцу Освину строки из «Морестранника»: «Немногие ведают тоску того, кому старость не дает вернуться (eftsíth)». Отец смотрит на него и отвечает, что старики прекрасно знают о невозможности вернуться, но хоть им и нельзя пойти назад (eftsíth), никто не мешает пойти forthsíth — дальше, вперед; под этим он имеет в виду смерть. Это путь, в который ему предстоит отправиться, как Нигглю или как Фириэли — это имя вновь появляется в «Утраченном пути» безо всяких объяснений. В «Записках клуба „Мнение“» Толкин упоминает о том, что персонаж, аналогичный Освину, отыскал Прямой Путь на своей лодке «Эарендель» (если только не подорвался на мине), однако речь идет о Великом Бегстве (см. «Поражение Саурона»). Две истории об утраченном пути, которые Толкин так старался написать в 1936 и 1944 годах одновременно с «Хоббитом» и «Властелином колец», как и «Фириэль» и «Безумец», посвящены страху и принятию смерти; их персонажи видят рай на земле, но отвергают его.

Однако эта тема никак не вписывалась в приключенческий сюжет. В самой законченной и совершенной форме она раскрыта в стихотворении «Имрам», написанном в 1955 году (перепечатано в томе «Поражение Саурона»). В ста тридцати двух строках святой Брендан рассказывает юноше о своих странствиях: он видел гору (останки Нуменора), остров, где росло Древо (возможно, Тол Эрессэа), и Звезду (Сильмарил, который находится на краю утраченного Прямого Пути): «С карниза там мир обрывался вниз, / и вел на неведомый брег»^[120]. Но сам он не идет по Прямому Пути, Звезда остается только «в памяти» — даже святой Брендан разделяет общую участь людей:

В Ирландскую землю, где колокола

в Клуан-ферта на башне бьют,

где лес темнеет под сводом небес

и туманы стеной встают,

пришли корабли из дальней земли,

откуда пути нет назад —

сюда святой Брендан пришел навсегда,

и здесь его кости лежат.

Народные сказания, лэ и «антисказание»

В «Фермере Джайлзе из Хэма» — единственном безусловно успешном произведении Толкина, помимо серии о хоббитах, — нет ни намека ни на одну из вышеупомянутых тем. Судя по всему, замысел этой сказки родился примерно в то же время, что и замысел «Хоббита», когда дети писателя были еще маленькими, а в своем окончательном виде она оформилась к 1938 году. Как я отмечал выше (см. стр. 130), корни ее лежат в толковании топонимов. В других публикациях (см. «Дорога в Средьземелье») я также писал о возможности трактовки этого произведения как аллегории и набрасывал ее вероятную схему. Однако готов признать, что во мне, наверное, говорит furor allegoricus, или одержимость аллегорией: сказка «Фермер Джайлз из Хэма» ценна сама по себе, безо всяких аллегорий, и, кроме того, совершенно легкомысленна.

Отчасти ее веселый характер можно объяснить тем, что она не основана ни на реальных событиях, ни на мифологии Толкина — ее сюжет опирается исключительно на псевдоисторические источники, которые в течение долгого времени принимались за чистую монету, но уже давно признаны вымыслом: «Брут, или Хроники Британии», «Сэр Гавейн», «Король Лир» и даже детские песенки про «старого короля Коула» — все они так или иначе упоминаются в тексте.

События разворачиваются в настоящей Нетландии, и автор не относится к своей истории всерьез. Таким образом, у нас есть основной персонаж — фермер Джайлз (своего рода анти-Беовульф — очень уж по-любительски он готовится выйти на дракона), несколько лучших в литературе примеров беседы с драконом, с которыми можно сравнить разговор между Бильбо и Смогом, и целый ряд комических персонажей второго плана — от пса Гарма до гордого тирана Малого Королевства Августуса Бонифациуса Амброзиуса Аврелиануса Антониуса, мельника, великана, кузнеца по прозвищу Весельчак Сэм, серой кобылы и священника.

Однако в этой истории имеется мораль, которая утверждается довольно-таки активно, что, впрочем, не противоречит общему легкомысленному тону. В шуточном предисловии от редактора (Толкину очень полюбился этот прием) говорится о том, что текст построен по принципу «Песен» Маколея, написанных на основе гипотез, то есть составлен гораздо позднее описываемых событий и представляет собой «позднюю компиляцию», в основе которой «лежат не исторические анналы, а народные песенки, на которые часто ссылается автор».

Это и в самом деле так: народные мотивы упоминаются в тексте как минимум пять раз. После случайной победы над великаном Джайлз становится «Местным Героем» и по пути домой с ярмарки распевает «старинные боевые песни» — вполне возможно, это те самые «простонародные баллады», в которых подаренный фермеру Джайлзу меч именуется Хвосторубом. Мужество сразиться с драконом Джайлзу придают «истории о Белломариусе», знаменитом драконоборце. Дракон нападает на рыцарей, когда те поют «балладу» — сочиненную давно, еще до эпохи турниров, в которую они живут, — очевидно, им следовало быть внимательнее. А после того как Джайлз бросил вызов королю, «запретить все песни о его деяниях было совершенно невозможно», и именно поэтому король не стал собирать армию. Конечно, к моменту написания предисловия все эти песни, истории и баллады уже стерлись из народной памяти, как обычно и бывает с такого рода творчеством. Но в сказке они ассоциируются с Джайлзом, с «народным языком», с «простыми тяжелыми мечами», такими как Хвосторуб, которые ковались не для красоты, а для дела, с вышедшими из моды вещами. Королевский двор, напротив, ассоциируется с напыщенностью, с книжной латынью, с погоней за формой в ущерб содержанию (вспомнить хотя бы поддельный драконий хвост, который делает кондитер) и с нежеланием всерьез воспринимать древние легенды. Нет никаких сомнений в том, какая из двух сторон победит, и понятно, что конфликт между ними гораздо серьезнее, чем между Джайлзом и Хризофилаксом, тем более что в конечном счете эти двое заключают союз.

Можно также сказать, что ситуация, которая складывается в «Фермере Джайлзе из Хэма», аналогична ситуации в Озерном городе в момент прибытия туда Бильбо в главе 10 «Хоббита». У правящей верхушки и официальных лиц нет времени на «старинные боевые песни» и упомянутых в них существ — их заботят только деньги; королевские рыцари же считают драконов мифическими существами (и драконы, конечно, отвечают им взаимностью). Есть и те, кто помнит древние традиции, но толкует их совершенно превратно: в «Хоббите» это люди, которые ждут, что в долину немедленно потекут золотые реки, а в Хэме — те, кто толпится вокруг Джайлза, величая его «Героем Всей Округи» и рассуждая о «Славе Сословия Йоменов, Опоре Страны» и так далее. Между ними стоят такие персонажи, как Джайлз и Бэрд, — одновременно верные традициям и практичные. У всех у них были прообразы в ХХ веке, в котором жил Толкин, и очевидно, что он высмеивал одновременно и «здравый и рациональный вкус» своих современников, подвизавшихся на поприще литературы (см. статью «Чудовища и критики»), и пристрастие к непритязательным фантастическим историям, которое позднее стало еще более распространенным.