Дж. Р. Р. Толкин: автор века. Филологическое путешествие в Средиземье - Страница 77
Можно утверждать, что еще один значимый толкиновский сюжет с участием людей, легенда о Берене и Лютиэн, представляет собой полную противоположность истории Турина. Это история любви человека и эльфийки, а не рассказ об инцесте. В ней повествуется о поражении Моргота и возвращении Сильмарила, а не о достижении злодеем своих целей. Более того, эта история имеет счастливое продолжение, потому что именно внучка Берена и Лютиэн по имени Эльвинг становится женой Эарендила, который убеждает валаров вернуться в Средиземье, тогда как Турин не оставил потомства. Лютиэн побеждает и судьбу, и смерть, о чем Турин не мог и мечтать. И последним словом в поэтической версии этой истории, балладе, которую Арагорн поет в томе «Хранители» (глава 11 книги I), стало слово sorrowless (беспечальный). Впрочем, хотя в этой истории, как мы уже упоминали, есть и бегство от смерти (Берен восстает из мертвых, воскрешенный пением жены), и бегство от бессмертия (Лютиэн получает дозволение избрать смертный удел, чтобы присоединиться к своему супругу и пройти «за пределы Кругов Мира»), в ней нет ничего от «комедии» даже в том смысле, который в это слово вкладывал Данте.
Однако для Толкина она была особенно дорога, и все его версии этой легенды (а их даже больше, чем вариантов истории о Турине, если включить в этот список балладу в исполнении Арагорна и первую редакцию стихотворения, опубликованную отдельно, в 1925 году) в конечном счете наводят на мысль об избыточности элементов и даже об отклонении от основной линии повествования. В ней присутствует множество мотивов, явно заимствованных из старинных сказок: это и волколаки с вампирами, и целебная трава, и веревка, которую Лютиэн сплела из собственных волос, чтобы выбраться из башни (как в сказке про Рапунцель), и песенное состязание магов (как в финской «Калевале»). В основе всей истории, судя по всему, лежит обещание, которое Берен опрометчиво дает Тинголу: «И когда мы встретимся вновь, в руке моей будет Сильмарил!» Он свое слово сдержал, пусть и по форме, а не по содержанию: в итоге Берен продемонстрировал Тинголу обрубок своей правой руки, которую вместе с зажатым в кулаке Сильмарилом отгрыз волк Кархарот. Впрочем, смертные и обитатели волшебного царства частенько давали друг другу опрометчивые обещания: об этом свидетельствуют и история сэра Орфео (в которой смертный спасает свою жену из загробного мира благодаря слову, данному королем фэйри), и легенда про сэра Гавейна и Зеленого рыцаря (в которой смертный обещает вернуться, чтобы соперник смог нанести ему ответный удар), а с сюжетом об откушенной волком руке мы знакомимся еще в «Младшей Эдде» Снорри Стурлусона, где в схватке сошлись бог Тор и гигантский волк Фенрир.
Толкин, разумеется, с удовольствием обращался к старинным сказочным сюжетам, стараясь вдохнуть в них вторую жизнь, и в ответ на мои критические замечания (см. «Дорогу в Средьземелье») о том, что «Сильмариллион» 1977 года производит впечатление сборника отдельных легенд и отличается избытком персонажей и сюжетов, Кристофер Толкин отмечал: именно таким «Сильмариллион» изначально и задумывался — как сборник легенд, составленный в конце Третьей эпохи Средиземья. Часть более ранних материалов в нем была существенно сокращена, но некоторые их элементы, например цитата из Песни «Лейтиан», которая приводится в главе 19 «Сильмариллиона», все же сохранились (см. «Книга утраченных сказаний. Часть II»).
Возвращаясь к предыдущим комментариям по поводу трудов лорда Маколея, с легкостью можно допустить, что «Квента Сильмариллион» 1937 года была призвана выполнить те же задачи, что «История» Тита Ливия, а «Песни Белерианда» (включая «Лейтиан»), положенные в ее основу, представляли собой те самые утраченные «предания» и творения «старых поэтов», к которым потомки обращались «только для создания чего-то нового».
Таким образом, литературные устремления Толкина и его интерес к таким темам, как смерть и бессмертие, печаль и утешение, не вызывают никакого сомнения, а его верностью им на протяжении многих лет нельзя не восхищаться. Впрочем, следует также признать, что все эти темы и сюжеты явно не годились для привычных литературных форм и уж точно не могли претендовать на коммерческий успех. Когда Стэнли Анвин осторожно намекал на то, что материалы «Сильмариллиона» следовало бы использовать для написания новых книг, подобных «Хоббиту», он, несомненно, делал это из лучших побуждений, но трудно представить себе, как Толкин мог бы воспользоваться этим советом. Если Бильбо успешно сосуществовал на одних страницах с Торином Дубощитом, а Фродо — с Бродяжником, то свести истории Турина и Берена к «низкому миметическому модусу», характерному для современных романов, вряд ли представлялось возможным.
Ангелы и Евангелие
Все редакции «Сильмариллиона» завершаются повестью об Эарендиле, которая представляет собой еще одну историю побега из Средиземья, причем на сей раз речь идет сразу и о людях, и об эльфах, поскольку Эарендил является потомком и тех, и других. В этой повести Толкин вновь черпает вдохновение в древней мифологии, отказавшись от прежних форм жизнеописания героя. Подобно святому Брендану Эарендил беспрестанно исследует западные моря в надежде отыскать Бессмертные Земли. За время его отсутствия оставшиеся в живых сыновья Феанора нападают на Гавань, где живет народ Эарендила, стремясь заполучить назад Сильмарил, который достался его жене Эльвинг по наследству от ее бабушки Лютиэн. Им не удается добиться желаемого, потому что Эльвинг с Сильмарилом на груди бросается в море. Однако (и здесь мы видим, как мифологическая составляющая снова берет верх) валары превращают ее в птицу, и в этом обличье, по-прежнему с Сильмарилом на груди, она разыскивает корабль своего мужа далеко в море. Благодаря Сильмарилу им удается преодолеть преграды, возведенные валарами: их корабль проходит мимо Зачарованных Островов, через Затененные Моря, и достигает берегов Амана. Там Эарендил бросает якорь и в одиночку отправляется в Благословенные Земли, в Валинор, где его приветствует посланник Манвэ:
«Привет тебе, Эарендил, несущий свет предсолнечный и предлунный! Величье Детей Земных, звезда во тьме, алмаз заката и сиянье рассвета!» (‘the looked for that cometh at unawares, the longed for that cometh beyond hope! …bearer of light before the Sun and Moon… star in the darkness, jewel in the sunset, radiant in the morning!’) («Сильмариллион», глава 24).
За счет библейских оборотов и древних грамматических форм (таких как окончание — eth) это приветствие отчасти напоминает обращение Орла к народу Гондора в «Возвращении короля», когда тот возвещает жителям благую весть: оба текста написаны в стиле псалмов и отличаются явной двусмысленностью. Эта двусмысленность, судя по всему, присутствовала у Толкина с самого начала.
Имя или слово «Эарендель» заинтересовало Толкина еще в 1914 году, когда он впервые обнаружил его в древнеанглийской поэме, которую сегодня принято называть (весьма незатейливо) «Христос I». Там есть такие строки: «Привет тебе, Эарендель, ярчайший из ангелов над Средиземьем, посланный к людям» («Eala earendel…»), однако даже имеющийся контекст не позволяет понять, что означает слово «Эарендель» и является ли оно именем собственным.
Впрочем, Толкин вскоре осознал — и в этом ему, очевидно, помогли источники вроде классического издания этой поэмы и «Тевтонской мифологии» Гримма (как и в случае со Светлыми и Темными эльфами), — что в его распоряжении оказался готовый материал для творческой литературной реконструкции, причем такой, с помощью которого можно было вновь попытаться «сберечь свидетельства». Во-первых, древнеанглийская поэма (если не брать в расчет слово «эарендель») представляет собой перевод известного антифона, который написан на латыни и начинается словами «О Oriens…» («О Восход…»). Этот антифон как на латыни, так и на древнеанглийском наряду с несколькими другими символизирует восклицания патриархов и пророков, пребывающих во аде в ожидании пришествия Христа, Который освободит их, и взывающих к Спасителю о тех, кто «сидит во тьме и тени смертной», или звучит из уст пророка, предрекающего пришествие Спасителя. Антифон «О Oriens» обычно относится к Иоанну Крестителю. В любом случае, что бы ни значило слово «эарендель», оно ассоциируется с людьми, которые преисполнены печали и вглядываются в темноту в надежде на спасение и на проблеск света.