Дыхание новой жизни (СИ) - Страница 1

Анна

Жарко… жарко… Как же жарко!

Раскалённый воздух пустыни обжигает лицо и руки. Нежная белая кожа, привыкшая к зимнему климату, моментально обгорает, покрываясь волдырями, но от фиолетовых лучей огромной чёрной звезды, повисшей в зените, некуда спрятаться.

Кругом сплошной раскалённый песок. Огромные горы песка! А на подсвеченном фиолетовым сиянием небе ни облачка. Над раскалённым бурым песком дрожит воздух настоящего пекла.

Очень хочется пить. Горло пересохло и болит так, словно я проглотила горсть битого стекла. Невозможно пошевелить ни языком, ни потрескавшимися губами.

Хочется плакать, но слёз давно не осталось. Глаза полны соли от так и невыплаканных слёз.

Всюду пыль, бурая пыль. Она везде. В одежде, в волосах, на коже. Пыль въелась во все поры и трещинки открытых участков тела, забилась под ногти, застилает собою глаза. Из-за неё невозможно нормально дышать. Дышу через раз сквозь упрямо сжатые зубы, на которых похрустывает песок. Жар пекла опаляет измученное тело. Яркий свет слепит глаза.

Что это за место? Как я попала сюда? Здесь невозможно выжить!

"Сама прошла сквозь врата"

Пытаюсь возмутиться, сказать хоть пару слов, что не этого хотела, хочу выразить свои мучения, но не получается произнести даже пару звуков, а из горла вырывается только глухой невнятный хрип.

Чувствую, что жизнь уходит из меня по капле…

Уходит жизненная энергия…

Хочу открыть слипшиеся глаза, но это так тяжело. Слишком тяжело для измученной меня. Веки придавило пудовой тяжестью, словно они налились свинцом.

Какой-то монотонный звук режет слух. Пи-пи-пи, через равные промежутки времени.

Осознаю, что сухих губ что-то касается. Какой-то чужеродный предмет во рту мешает произнести хотя бы звук. Начинаю задыхаться — инородное тело проникло в горло и трахею, и не даёт вдохнуть. Пытаюсь избавиться от этого, но давлюсь ещё сильнее. Рвотный рефлекс сжимает горло спазмом.

Не хочу умирать!

Хочу жить! Дышать! Пить!

Неимоверным усилием открываю глаза…

Перед глазами кружится огромное пустое белое пространство. Парю в невесомости. Сквозь слипшиеся ресницы невозможно ничего разглядеть. Снова пытаюсь вдохнуть, но ничего не получается. Инородное тело в горле не пропало. И звук. Мерный шипящий звук нагнетаемого воздуха. Тонкий раздражающий комариный писк где-то возле уха. Монотонное пи-пи-пи через одинаковые промежутки времени.

Хочу поднять руку, чтобы убрать то, что мешает дышать, но ничего не выходит. Нет сил. Стараюсь пошевелить хотя бы пальцами рук, чтобы почувствовать тело, имею ли над ним власть. Это мне удаётся, хоть и с трудом.

Где я?

Начинаю понемногу двигать конечностями. Надо подняться. Освободиться от этой гадости, которая не даёт нормально дышать.

Чуть повернув голову замечаю обычную больничную койку с лежащей на ней немолодой женщиной. На ней маска, от которой отходит трубка с кислородом. Рядом приборы. Кардиомонитор. Писк идёт от него. На мониторе бегут циферки и пишется кардиограмма.

Наконец, осознаю, что я в больнице и лежу на такой же койке, что и эта женщина, и подключена ко всем приборам и к аппарату ивл.

Почему никто не приходит? Я же задохнусь!

Начинаю шевелиться активнее. С пальца спадает датчик, и приборы начинают непрерывно пищать.

Мгновенно в палату влетает медсестра в белом халате. Взглянув на меня расширенными глазами, моментально бросается вон. Что такого удивительного она увидела? Видимо, я выгляжу не очень! Похожа на ходячий труп.

А, нет. Медсестричка побежала за доктором, который появляется через минуту. Энергичная женщина средних лет в синей больничной форме подходит к монитору, потом снова подключает ко мне датчик. Она в шапочке, в перчатках и маске. Лица совсем не разглядеть. Глаз не видно за бликами стёкол очков. Неужели она не понимает, что я задыхаюсь?

Опять пытаюсь дотянуться, чтобы убрать наконец трубку ивл из горла.

— Не шевелись! — командует врач. — Ты себе только навредишь!

В ответ я пытаюсь что-то членораздельное промычать, в надежде, что она поймёт, что я не могу дышать.

Наконец, трубка аппарата ивл осторожно извлекается из горла. Я мужественно терплю, но давлюсь и закашливаюсь, Потом снова пытаюсь вдохнуть. Наконец-то получается! Дышу часто и тяжело.

— Спасибо, — шепчу, напрягая голосовые связки.

— Не за что! Молодец, что дышишь сама. Продолжай в том же духе, девочка. При поступлении ты практически не дышала, но отчаянно боролась за жизнь. Ты сильная и обязательно выкарабкаешься. Так, сейчас подтвердишь своё имя. Если я назову его правильно, кивни.

— Где я? Что со мной? — через боль, пронзающую горло при каждом слове, спрашиваю я.

— Ничего не говори. Побереги горло. Ты в больнице, девочка. Теперь с тобой будет всё хорошо.

— На Земле? — шепчу сухими губами.

— А ты думала, что очнулась на Луне, девочка? — смеётся врач и медсестра улыбается вместе с ней. — Итак, Колесникова Анна, двадцать лет, правильно?

Я киваю. В это время врач вливает что-то шприцем в пакет капельницы, и мои глаза снова начинают закрываться сами собой.

— Отлично. Отдыхай, девочка. Спи. Теперь всё будет хорошо.

В следующий раз я пришла в себя уже вечером. Приглушённый свет больничной палаты не сразу позволил разглядеть спящую, сидя на стуле рядом с моей койкой, женщину. Она уснула, наклонившись над кроватью и опираясь на неё у моих ног. Мерно дыша, женщина вдруг повернула ко мне своё усталое лицо, и, не веря своим глазам, я узнала маму. Это правда она? Меня охватила радость — мамочка здесь, со мной! Сколько же она так просидела? Устала бедняжка! Или это всего лишь видение той, по которой я долгое время скучала?

— Мама, мамочка моя! — тихонько прошептала я, стараясь не спугнуть видение, если это оно. Горячие слёзы потекли по щекам. Думая, что она не услышит, сквозь слёзы старалась наглядеться на родное лицо, но мама поднялась, растирая помятое ото сна лицо и поправляя волосы, упавшие на глаза. Взглянула на меня, и родное лицо засияло от радости.

— Доченька моя! Ты проснулась? Моя родная! Как ты себя чувствуешь? — мама с любовью смотрела на меня. Встала, наклонилась надо мной и осторожно обняла, легко касаясь плеч.

— Мамочка, пожалуйста, не уходи! — прохрипела я. А слёзы всё текли и текли, застилая глаза, отчего маму всё хуже было видно. Я даже испугалась, что она исчезнет, словно её и не было, и это видение всё же окажется сном. — Не оставляй меня одну…

— Я никуда не собираюсь, Анечка! Буду с тобой, сколько надо. Не плачь, доченька моя родная! — мамин голос дрожал, но она старалась держаться, чтобы не расплакаться вместе со мной.

— Горло болит, — прошептала сквозь слёзы.

— Ты не разговаривай, милая! Врач предупредила, чтобы ты поберегла своё горло. Через пару дней сможешь уже нормально говорить. После ивл всегда так, моя хорошая.

— Мамочка, что со мной? Почему я в реанимации? — превозмогая боль, спросила я.

— Да что же ты непослушная-то такая? Молчи, родная моя. Молчи. А я, что знаю, всё тебе расскажу. Если согласна, кивни, хорошо?

Я кивнула. Хотелось о многом её расспросить. В каком городе я находилась? Как здесь оказалась? Как вернулась? Вернулся ли Алекс со мной? Как она меня нашла? Но я решила повременить с этим. Неизвестно было, что мама знает, а что нет. Я решила сначала выслушать её версию.

— Вот, умница. Доченька моя дорогая, мы с папой и Ванечкой очень волновались о тебе. Кстати, мы все вместе приехали в Омск. Папа с Ваней сейчас в гостинице. Мы по очереди дежурим. Врачи запрещают всем вместе здесь находиться, — без устали, преувеличенно бодро, трещала мама, и я почувствовала, наконец, что происходящее всё же не сон. — Ты только не волнуйся, дорогая! У нас дома всё хорошо. За хозяйством смотрят соседи. Работы там немного, зима же. Сена дать корове и телку, да воды, кур покормить. Дом пару раз протопить. Вот и вся работа. Не переживай, они справятся. А если нет, для нас дочь всё равно важнее! Так твой отец сказал. Не веришь? Правда, так и сказал: "Нечего тут сидеть, сложа руки, и ждать с моря погоды! Надо ехать самим Анютку искать!" Вот, мы и приехали.