Дьявольское кольцо - Страница 97

В одном месте зашуршала вдруг солома… с четверть минуты еще непонятно было, что происходит. — просто крыша внезапно словно бы осветилась изнутри. Потом огонь пополз по соломенной крыше, с гудением поднялся, начал охватывать бревна венцов, полез на другую сторону крыши…

Крик словно бы взметнулся к небу, а в тревожном, мечущемся свете проявились, обрели объем прыгающие, беснующиеся силуэты — и обычные, и совсем странные, в каких-то мохнатых обрывках, рогатые, с непонятными длинными предметами в руках, словно бы палки, увенчанные какими-то изображениями.

Видны были и другие, лежащие в запятнанной одежде, с растекшейся вокруг черной жидкостью.

Впрочем, если жители города и знали, кто напал, то для ученых-то сохранялась совершеннейшая неясность.

И это заставляло просить:

— Камеру… опять на церковь бы, а?

А на паперти вокруг Ульяна столпилось уже несколько людей.

— Спасайся, батя! — твердил человек с рассеченным лбом, в разорванной, запятнанной рубахе. Ульян махнул на него рукой, спросил другого, длинного:

— Звонить умеешь?

— Умею, батюшка!

— Тогда — набат! — скомандовал Ульян, и человек метнулся к колокольне.

Вдали разгорались пожары, подсвечивали церковь, дом отца Ульяна. Происходящее вокруг рассмотреть становилось все проще. К церкви стекался ручеек людей — двигались целыми семьями — и становилась ясна, так сказать, диспозиция. В саму церковь шли женщины, старые и малые. К батюшке подходили мужики, парни покрепче. Городу было чем обороняться. Мало у кого были мечи; луки — явно маленькие, охотничьи. Но копья, топоры были у всех.

Ульян стоял, широко расставя ноги, подбоченясь, и его нахмуренное, крайне серьезное чело отражало его новую, еще незнакомую ипостась — руководителя и полководца.

— Спасайся, батюшка, укройся! — просили уже не один человек, несколько. — Вон их сколько ломит, из деревень… Они как подошли, тогда только и набросились… Не выдюжим! И хану сил не хватит!

— Мне ли, алтарю предстоящу, от поганых, от язычников бежать? — тихо, душевно отвечал отец Ульян, укоризненно качая головой. — Что советуете, ироды? Я как перед Богом ответ нести буду, а? Мне что Богородица скажет, если я храм Ее брошу?

И это прозвучало куда серьезнее, чем если бы он орал, топал ногами, бесновался.

Народ зашевелился, закряхтел, брался за бороды, лез в затылки…

— Да и что вы тут базлаете? Ягаете[19], как дети малые! Первый ли раз? Человечно вам говорю, можем еще и отбиться.

На звоннице брякнул колокол, второй раз… И уже громко, уже уверенно поплыл над городом, над пожаром и ночью набат.

— Ты, ты и ты, — разделял Ульян своих людей, — ко мне в дом идите. То, что исписал, бумагу — все в сундуки. Сундуки — сюда. Ванюшу разбудите, принесите. Да коровник отворите — тверичи Рязань брали, пожгли, у бати Глеба скот сгорел. За что им, бессловесным-то? Отворяйте.

— Ты, ты, и ты, — продолжал Ульян. — бревна несите, колокольню заложите. Победим — выпустим Акима. Нет — его так и так убьют. А вы, остальные, — за мной!

Люди действовали быстро, молча. Явно имели опыт, как вести себя в общей беде. Война была чем-то обыденным; не повседневной, но привычной частью жизни; как ярмарка, как урожай, как рождение детей.

А в церкви, в тесном пространстве между колонн, скопилось до нескольких десятков человек. Целые семьи. И располагались они не спеша, спокойно. Садились прямо на каменный пол, на ветошь. Женщины кормили младенцев, вели разговоры друг с другом, с подростками, старцами.

Лица у всех были напряженные, но в общем довольно спокойные. Никто особенно не переживал по поводу предстоящего, всем явно было не впервой.

Зажигали свечи и лампады. Свет в самой церкви начал бороться со струившимся из окон — неровными, преобразуемыми витражами отсветами пожара.

Ульян присел на пол позади алтаря, вынимал прямо из пола прямоугольные отесанные камни. Постепенно обнажался правильный каменный четырехугольник, сверху облицованный мелкой каменной плиткой, как весь пол. Четырехугольник поддели уже втроем, — зацепили ломом, крякнули от усилий. Открылся темный, узкий лаз. Какой ни узкий, но человек мог пролезть. Ульян спрыгнул вниз, стал подавать стоящим наверху мечи, топоры, копья, щиты. Люди разбирали, примеряли на руку оружие, как-то очень по-хозяйски разбирались.

Раздался страшный стук — притащили сундуки Ульяна с книгами, еще какие-то вещи, привели уже одетого Ванюшу, маленького сынишку Ульяна.

Вошли и еще какие-то люди, уже не из бежавших с семьями. Пришли двое бывших в бою, — порезанных, поколотых, тяжело дышавших.

Оказалось, язычники открыли городские ворота. Дружинников было двое, и нападения они не ждали. Захватили солецкий конец, оттуда много людей пытались выйти, их прижали, стали искать кресты на шеях. У кого были кресты — рубили на месте, только детишек отбирали и девок помоложе.

Асиньяр с воинами на них поскакал, рубиться, а там толпа горожан, они обратно побежали, на дружину. А на их плечах — язычники, во главе же их — мерьские жрецы, ведуны, кощеи, ягачие бабы, кикиморы и какие-то еще, никому незнамые и неведомые.

Так что Асиньяр передает — он сейчас рубится, попробует оторваться, а потом с тылу ударить на нечисть. Получится — хорошо. А если нет — верхами уйдет из города, в Рязань, — поднимать тамошнее войско. Ополчение против язычников сюда придет через неделю, вряд ли больше.

К церкви пробиться ему так и так не удается, и пусть Ульян с кем может пробивается к детинцу, он пока там.

Ульян думал недолго, быстро вскинул опущенную было голову.

— Яко мыслите, чада, — пробьемся к детинцу?

— Вестимо, нет… Уже давно не пробиться… Уже все… С бабами не пройти… Знать бы раньше… Опоздали… — раздавались голоса.

Опять было видно, что война — дело привычное, понятное, что все в нем понимают.

— А вы, — обратился Ульян к прибежавшим, — тоже назад не ходите. Здесь тоже биться надо. Может, и пересидим.

Оказалось, эти двое — уже последние. Больше беженцы не подходили, и почти сразу закричал наблюдатель, что видит, подходят «оружные».

— Дверь затворите! — велел Ульян. Пошарил под алтарем, достал здоровенный ключ, отправился к двери — закрыть. Во всех его движениях, во всем поведении была красивая, спокойная торжественность. И она передавалась людям.

— Молебен Матушке служить будем! — сказал Ульян. — Васятко, пошли, с облачением поможешь!

Подросток прошел вместе с ним, другие ставили свечи, расчищали приалтарную часть церкви.

Вроде бы и правда был шанс пересидеть — десяткам вооруженных, возглавленных, в каменном теле церкви. Тем более, что над зданием была звонница, большая четырехугольная площадка, поднятая над землей метров на шесть. И несколько человек с луками уже поднялось на нее, готовые к отражению штурма.

Но судя по звукам снаружи, в город ворвались и правда несметные полчища. За гулом набата слышен был шелковистый шорох пожара, более грубый, зато повсеместный шорох движения человеческих толп. Этот шорох, бряцанье оружия, звуки речи, смех, дикий крик — но отдаленный, в другом месте, составляли словно бы фон. Фон того, что делалось в городе. На этом фоне явственно выделялись то отдельный жуткий вопль, то уже хорошо слышные, близкие звуки ударов твердого по мягкому.

Издалека слышалось ржанье, азартные оклики — там рубился хан Польца, Асиньяр.

Камеру переместили на площадь, где скапливалось языческое войско. Первые еще стояли в улицах, не решаясь выйти на простор Соборной площади. Пожары освещали их, безмолвных, тихих… Сотни людей. Наверное, почти все мужские население Полецкой земли — близких к городу мест, при тогдашнем-то малолюдстве XV века.

Орали, бесновались в основном колдуны и ведуны. Теперь стало видно, что это за палки с расширениями: это были шесты, на вершине которых искусно изображались птицы, звери, неведомые чудища — наверное, боги. На некоторых шестах, впрочем, насажены были жертвенные мертвые животные — рябчики, глухари, кошки, белки, поросята.