Дьявол в быту, легенде и в литературе Средних веков - Страница 63
не обижай». Это сделалось между запорожцами, а от них уже и к нам перешло…»
Еще страннее просто доброго черта черт, который верует, молится, исполняет религиозные обряды. В Житии св. Иоанна Гвальберта повествуется о черте, который, войдя в тело одной старушки, пел гимны, псалмы, «кирие элейсон» и пр. В лубочной о Фаусте, «последний ведет с Мефистофелем длинный богословский разговор. Демон весьма обстоятельно и правдиво рассуждает о красоте, в которую облечен был на небе его повелитель Люцифер и которой лишился он, за гордость свою, в падении мятежных ангелов: об искушениях людей дьяволами; об аде и его ужасных муках.
ФАУСТ. Если бы ты был не дьявол, но человек, что бы ты сделал, чтобы угодить богу и быть любимым людьми?
МЕФИСТОФЕЛЬ, усмехаясь. Если бы я был человеком, тебе подобным, я преклонился бы пред богом и молился бы ему до последнего моего издыхания, и делал бы все, что от меня зависит, чтобы не оскорбить его и не вызвать его негодование. Соблюдал бы его учение и закон. Призывал бы, восхвалял бы, чтил бы только его и, чрез то, заслужил бы, после смерти, вечное блаженство.
Есть чудесный малороссийский рассказ о чертяке, который влюбившись в молоденькую девушку, попавшую в ведьмы не по собственной охоте, а по наследственности от матери, не только помогает этой бедняжке разведмиться, но и продает себя в жертву за нее мстительным своим, товарищам… Таким образом, народному черту оказывается доступной даже высшая ступень христианской любви и готовность положить душу свою на други своя. Мало того, бывают черти, которые добрыми своими качествами значительно превосходят людей и зрелище человеческой подлости и жестокости приводит их в искреннейшее негодование и ужас. Так в народной английской сказке, рассказанной Диккенсом, Сатана вышел из себя от грубости, тупости и нелюдимости безжалостного могильщика Грубба. Чрезвычайно любопытна в этом отношении фламандская легенда о «Притворщике Матвее», злодее — монахе, удивившем ад безграничной подлостью своего лицемерия. Есть литовская сказка о бесе, который никак ни мог поссорить крепко любящих друг друга супругов. Старая баба взялась устроить ему это за пару башмаков и разожгла, между мужем и женой ненависть и подозрения в один день. «Черт все это видел и глазам, не верил; после взял он длинный шест, нацепил на один конец обещанные лапти и пару башмаков и подал их старухе издали: «Я ни за что не пойду к тебе ближе, — сказал нечистый: — не то, пожалуй, ты и меня обморочишь; ведь ты куда хитрее и лукавее меня». Отдал ей башмаки и лапти, бросил шест и быстро исчез, словно выстрел из ружья. Рассказ этот известен и между нашим простонародьем (Афанасьев). Бесчисленные рассказы о чертях, страдающих от злых жен, которые то выживают их злобой своей из ада на землю, то заставляют бежать с земли в ад.
Но самый добропорядочный, милый и любезный из чертей, когда–либо вылезавший из ада на свет, конечно, Астарот в поэме Луинджи Пульчи (1432–1484) «Morgante Maggiore». Добрый маг Маладжиджи. предчувствует предательство изменника Ганелона и гибель, грозящую Роланду и другим паладинам в Ронсевале. Тогда, он вызывает Астарота, чтобы узнать, где находится Ринальдо и Ричиардетто. Астарот рассказывает длинную историю их похождений в Азии и Африке. Затем, в обмене беседы, у него срывается с языка обмолвка, будто бог — сын, не знает всего того, что ведомо богу — отцу. Маладжиджи озадачен и спрашивает почему? Тогда дьявол произносит новую, длинную–предлинную речь, в которой очень учено и вполне ортодоксально рассуждает о троице, о сотворении мира, о падении ангелов. Маладжиджи замечает, что кара падших ангелов не очень — то согласуется с нескончаемой благостью божьей. Это возражение приводит демона в бешенное негодование: неправда! бог всегда был одинаково благ и справедлив ко всем своим тварям. Падшим не на кого жаловаться, кроме себя самих. Затем Астарот, прихватив с собой черта Фарфарелло (Мотылёк), отправляется в Египет за Ринальдо и Ричиардетто. На возвратном пути он оказывает им тысячи любезностей, превосходно питает их и успешно борется с коварством другого беса Скварчаферро (Разрыв — трава), посланного враждебным волшебником. Занимает Ринальдо описанием многих странных животных Африки и Азии и, подобно тому, как раньше пред Маладжиджи, разъясняет рыцарю наиболее темные догматы веры, причем настаивает, что
По прибытии в Ронсеваль Астарот прощается с рыцарями словами, вполне им оправданными:
Ринальдо сожалеет о разлуке с Астаротом, как будто теряет в нем брата родного.
— Да, — говорит он, — есть в аду и благородство, и дружба, и деликатность!
И приглашает Астарота, Фарфарелло, а также Скварчаферро, который успел превратиться из врага в друга, побывать к нему в гости, и молит бога — простить этих добрых и милых чертей!
Из семьи добрых чертей происходит и «Хромой бес» Гуэавры (1574–1646), и Лесажа (1668–1747).
Ясно, что добрый черт средних лет — прямой потомок и ближайший родственник кротких стихийных духов древней языческой мифологии, каковы гномы, сильфы, эльфы. Но он, так сказать, редактирован христианством а, со своей стороны, вынудил у христианского богословия снисходительный компромисс, которым дьяволу открывался путь к спасению. Уже во втором, третьем и четвертом веках по Р.Х. вопрос о раскаянии дьявола занимал умы мужей церкви, причем в пользу черта высказались такие силы, как Иустин Философ, Климент Александрийский, Ориген, а в IV веке — Дидим Александрийский и Григорий Нисский. Однако, одержало верх противоположное мнение, — что дьявол раскаяться не в состоянии, и осуждение его вечно и неизменно. Начиная с VI века, это — догмат, суждение единственно православное. Обратное мнение — ересь. В средние века еретическое мнение находит защитника единственно в Скотте Эригене (умер в 886). Наоборот, св. Ансельм (1038–1109) восстает на него самой яркой полемикой, а величайший светоч богословия, св. Фома Аквинат, категорически отрицает возможность для дьявола улучшить свою природу и участь. В Житии св. Мартина, написанном в VI веке Венанцием Фортунатом,
говорится, что дьявол, если бы мог раскаяться, то, конечно, был бы спасен, но в том–то и дело, что раскаяться он никак не может. Чтобы доказать невозможность эту, а в то же время сохранить за дьяволом свободу воли, которой он одарен не в меньшей степени, чем человек, сочинялись истории странные и тонкие.
Например, утверждали, будто дьявол потому неспособен к покаянию, что покаяние есть путь совершенствования от плоти к духу, а у дьявола не двойная натура, как у человека, но одна — духовная. Тема «может ли дьявол грешить?» — до сих пор занимает схоластические умы. О ней, к слову заметить, упоминает и наш Помяловский в своих «Очерках бурсы». Народ был всегда добрее ученых и стоял, чутьем благости, выше богословов и философов. Он просто не понимал и не принимал вечного проклятия, жалел черта, сочинял ему пути к избавлению от вечного проклятия, и — справедливо говорит Артуро Граф, — если бы народ имел в том право голоса, то некоторые черти преотлично были бы спасены и оказались бы даже святыми. «Святой черт» — великолепно прозвал недавно бывший инок Илиодор своего сотоварища — шарлатана «старца» Григория Распутина. В этом случае народ близок к восточным идеям. Возвращение дьяволов в ангельский вид пророчит и учение раввинов и Коран. Ад когда–нибудь потеряет свой ужас и станет святым местом. Популярная поэма Томаса Мура, «Рай и Пери» (из «Lalla Roukh»), переведенная Жуковским, красиво отразила один из примеров такого совершенствования из беса в ангела путем покаянных даров деятельного добра.
Желание возвратить себе утраченное небо и раскаяние в нелепом возмущении высказывали многие дьяволы. Об одном из них, весьма достойном сожаления, сообщает неистощимый Цезарий. В старой английской поэме «The develis parlament or parlamentum of feendis» Дьявол сперва борется против Христа, пришедшего освободить души из ада но, убедившись, что не в силах ему противосстать, молил: