Двор. Книга 3 - Страница 13

Старуха обиделась, сказала, была бы богадельня, она бы в богадельню ушла, а так хоть на край света беги.

— Ну и бегите, — засмеялась Марина, — так и ждет вас там уголок-теремок!

Марина взяла на работе отгул, собиралась походить по обувным магазинам, может, попадется высокий каблук, у нее все туфли на стопке, но прошло уже чуть не полдня, а никак не выберется в город: то новости из Москвы, от которых, в какую сторону ни повернешь, все не туда, то в собственном доме кавардак с мужем, с матерью, а то с обоими враз.

— Мама, — сказала Марина, — ложитесь, отдыхайте, выбросьте из головы все дурное, а Зиночка пойдет со мной, тапочки будем вместе для бабушки выбирать.

Старуха подозвала к себе внучку, что-то шепнула на ухо, обе развеселились, как будто очень смешно, а Зиночка сказала матери:

— Мама, бабушка говорит, тапочки могут быть любого цвета, только не белые!

Марину шутка покоробила, но мать и дочь, когда увидели кислую ее мину, стали смеяться чуть не взахлеб, заразили своим смехом Марину, и она дала от себя шутке продолжение: не будет выбора — купим и белые тапочки, а надо будет, можно перекрасить в любой цвет.

Старуха то ли в роль вошла, то ли перебор в шутке слишком стал минором отдавать, заявила, что перекрашивать для нее белые тапочки нет резону, а лучше в платяном шкафу место выделить и подождать, сколько придется. А там, даст Бог, она и спаленку свою навсегда обрящет.

Марина сказала, все там будем, а пока, слава Богу, не на улице, имеем крышу над головой, у нее на работе сотрудницы у чужих людей угол снимают, и ничего, трагедий не устраивают.

— Аида, Зинаида, — скомандовала Марина, — а то мы с бабушкой твоей до второго пришествия будем тут квартирный вопрос мусолить. Ты скажи бабульке, что магазины до семи работают, на целый день остается одна в квартире хозяйка, мы спешить с тобой не будем, чтоб побольше удовольствия запасти впрок могла в пустом доме.

Старуха назвала дочь змеюкой, злости в голосе не было, одно брюзжание, а внучке велела, когда будет пересекать трамвайную линию, пусть внимательно смотрит по сторонам, а то за трамваем, бывает, легковая машина или грузовик едет, сразу не увидишь.

Зиночка сказала бабушке, пусть не волнуется, она обязательно смотрит по сторонам, когда переходит мостовую, а насчет легковых машин и грузовиков объяснила, что возле остановки, где ждут пассажиры, запрещено обгонять трамвай. Правило такое.

Правил, махнула рукой бабушка, много, а человека, если зазевался, по правилам и без правила давят.

— Бабушка, — воскликнула Зиночка, — как ты не понимаешь: по правилам не могут давить!

— Балаболка! — Марина обеими руками стала подталкивать дочь к дверям. — Давай выходи! А вы, мама, запишите на бумажке, чего не успели досказать: придем — прочитаем.

Всю вторую половину дня после обеденного перерыва Марина с Зиночкой ходили по магазинам. На улице Ленина, у вокзала, продавщица сказала, что со дня на день ждут партию женской модельной обуви из Австрии, узкий носок, каблук до десяти сантиметров, а пока на полках только местное производство, стопка и широкий носок. Широкий носок для ноги здоровее, а под каблучок, улыбнулась девушка, можно подбить пластмассовую или металлическую набойку. На Малой Арнаутской есть хороший каблучник: Абраша Соловей.

Большой обувной магазин на Карла Маркса угол Дерибасовской ожидал завоза импортной партии, но относительно сроков ничего определенного сказать не могли. Советовали: заходите.

В других магазинах тоже ничего подходящего для Марины не нашли, а Зиночке в Пассаже неожиданно повезло: только что выгрузили детскую обувь, кожаные сан-дальки, верх и низ из чистой кожи, тут же взяли две пары, одну на размер больше, на вырост. Для бабушки тапочек не было, но попались хорошие шлепанцы, плотная кожемитовая подошва, в хорошую погоду в них можно и в садике погулять.

Из последнего магазина, у Соборной площади на улице Советской Армии, вышли со звонком: магазин объявил, что рабочий день закончен. Марина сказала, бабушка уже, наверное, ждет не дождется, потому что сидеть целый день одной, когда привыкла с утра до ночи теребить семью своими капризами, радости немного.

Марина с Зиночкой стали строить планы, как покажут бабушке кожаные сандальки для внучки, сначала одну пару, а потом, когда, надивится, какая удачная покупка, раз, и вторую пару выставят, а потом уж, когда про тапки придет черед спрашивать, прямо к ногам ей шлепанцы выложат. И получится, что у внучки обнова есть, у бабушки есть, а у мамы, которая уж сколько ищет для себя туфли на высоком каблуке, никакой обновы нет.

Марина с Зиночкой, когда подошли к дверям и собирались постучать бабушке незнакомым стуком — раз, раз и еще раз, как будто посторонние, — услышали в комнате мужские голоса и смех. Зиночка забарабанила в дверь, из комнаты не спросили, кто, а сразу отворили, и на пороге появился папа.

За столом сидел незнакомый дядя, в руках большая черная бутыль, из которой наливал в один стакан, в другой, назвал Зиночку мадемуазель и сказал, как говорят артисты на сцене:

— Бокалы для дам наполнены. Просим оказать честь! Марина сначала задержалась у порога, потом вдруг побежала, подлетела к гостю, он успел подняться ей навстречу, обняла его и закричала звонким, как будто школьница, голосом:

— Мотька! Ананыч!

Поцеловались троекратно, гость чмокнул в четвертый раз и объяснил, что при такой даме не мог ограничить себя православной нормой.

— Ну, Матвей, — сказал Бирюк, — начинаешь свои еврейские штуки.

— Мотька, — махнула рукой Марина, — не обращай внимания: это он от ревности строит из себя антисемита. А как любил тебя, больше никого в части не любил.

— Часть, Марина Игнатьевна, — покачал головой Матвей, — это нам мало: нам гарнизон нужен.

— А и гарнизона, — засмеялась Марина, — тебе, Мо-тенька, было мало, оттого к немкам бегал!

— Так, — вздохнул Матвей, — все ясно: не забудем, не простим. Но и у меня к вам, дорогие Бирюки, счет имеется.

Марина сильно удивилась: какой же у капитана Фабриканта может быть счет к майору Бирюку и его семье?

Гость встал из-за стола, стал осматриваться по сторонам, вроде только что вошел, хочет сориентироваться в незнакомом помещении, указал на ширму с японками, спросил, что там за ними, этими японками, Зиночка громко объяснила, не что, а кто, там живет бабушка, это ее угол, там диван и этажерка, чтоб бабушка могла положить свою одежду, когда раздевается перед сном.

— Мерси, мадемуазель, — гость поклонился Зиночке, — вы превосходно нарисовали картину, которая, как оказалось, кроме открытой для обзора стороны, имеет и скрытую сторону. Я мог бы спросить сидящего за этим столом джентльмена: «Месье Бирюк, что вы на это имеете сказать?» Но я не буду спрашивать, я сам отвечу: месье Бирюк на это не имеет что сказать.

Марина, хотя капитан Фабрикант к ней не обращался, вставила свою реплику:

— А что человек может сказать, когда говорить нема чего!

— Такого, чтобы нема чего было говорить, — возразил Фабрикант, — у нашего советского человека не бывает.

— Не бывает, — подхватил майор Бирюк, — и никогда не будет. Матвей, кончай травить баланду — давай говорить по делу, как имеет место на сегодня, на данный момент во дворе, где Бирюк прописан. Какие есть реальные возможности на законное увеличение жилплощади или никаких возможностей нет? Ты инженер-строитель, прораб, в жилотделе райсовета год штаны протирал, тебе слово.

У Марины, когда пришла домой из магазина, первое впечатление было, что муж и гость уже порядком в подпитии, Мотька, хоть работал из себя кабальеро, с трудом держал роль, Андрей то включался, то выключался, а теперь оказалось, что сговорились, театр устроили, ждали только момента, чтоб козыри на стол выложить.

В этом доме, сказал Матвей, давно-давно, когда его дед был купцом первой гильдии, находились склады знаменитого мануфактуриста полковника Котляревского. В глубине белого двора был флигель, где на подъемниках грузы доставлялись в складские помещения на верхних этажах. Вертикальные рельсы, над которыми была стеклянная крыша, под слоем ржавчины хранят стальной контур по сей день. Музейное счастье конструкций, которые сегодня никому не нужны, но никому и не мешают.