Двойной язык - Страница 20

– Верховный жрец, твои слова звучат так… мне не следовало бы этого говорить… так, будто ты суеверен. «Страх заставляет вращаться небесный свод!»

– Ну, – сказал коринфянин, – мир он вращаться не заставляет, это уж точно. Но я вернусь к тому, что сказал. Почему не использовать людей согласно их жребию?

Опять настал мой черед.

– Но, благородный господин, ты еще не сказал нам, какой урок наши римские друзья усвоили на заре времен. Уж во всяком случае, не страшиться, я полагаю!

– Любезная госпожа, они научились объединять. Легион – единое целое. Под командованием хорошего полководца – а боги свидетели, хороших полководцев у них хватает – десять легионов превращаются в руки одного тела – тела полководца, если хотите. Да, они – скучный сброд с пристрастием к кровавым бойням, которое удовлетворяют на своих празднествах, к полному удовольствию мужчин, женщин и детей, называя это религией. Все в Риме заимствовано у вас, греков, за исключением того, что, увы, делает их вашими господами.

– И вашими тоже!

– О да, верховный жрец. Но мы – маленький народ.

Финикийский богатейший делец обернулся к Аристомаху:

– А ты, господин, что думаешь ты о наших господах?

– О римлянах, хочешь ты сказать? Если римский правитель сумеет поддержать мир и порядок среди моих нагорий, распяв горстку разбойников и изгоев, то я хотя бы получу что-то взамен налогов, которые вынужден платить. А что до них самих, то в отличие от нашей госпожи Пифии и его святости, верховного жреца, я не обязан иметь с ними дела.

– Но ты не сожалеешь о их правлении? В Афинах всегда есть партия… только подумать! Не назвать ли мне ее подпольной партией?.. которая хочет самоуправления для Эллады. Отличная штука, чтобы писать на стенах города, набитого учителями, – и к тому же на некоторых из великолепнейших стен! Но они – кто бы они ни были – подлинными афинянами быть не могут. У них нет вкуса, и они не в ладах с правописанием. Если бы римляне ушли, как они поступили не так уж давно, Фивы разделались бы с Афинами быстрее, чем с вареной спаржей, прости меня, первая госпожа. Твое вино, конечно же, попало сюда прямо с Олимпа. Хитрый мальчишка Ганимед, видимо, берет на лапу. Это нектар!

– Тем не менее, – сказал Ионид, – их можно понять. Молодежь спрашивает себя: с какой стати чужеземцы, не имеющие ни науки, ни религии, ни философии, ни астрологии, занимают столь важное место в их жизни? Послушай, Аристомах! Ты ведь такой же эллин, как все мы, и даже больше, чем многие и многие. Так неужели ты не чувствуешь, что человек должен быть сам себе господином?

– Кто говорит, что не чувствую?

– Аристомах, милый, – сказала Демарета, – не забывай, что сказал врач!

– За то, чтобы попить этот нектар, как кто-то его назвал, по-моему, вы, ваша милость, стоит заплатить болью в животе. Но не говори, что я не господин себе, не то будет плохо!

– Ты такой же господин себе, как любой из нас, – сказал Ионид. – Иногда даже…

– Мы, женщины, никогда не бываем свободными, – прожурчала супруга финикийца. – И в сущности, это очень приятно.

Я подумала про себя, что человек, которого я недавно читала, был прав. Есть рабы от природы. Но я ничего не сказала. Коринфянин, видимо, считал, что черед его.

– Я много путешествовал, – начал он. – Это дает образование не хуже любого прочего. И вот к какому выводу я пришел относительно свободы. Все дело в величине. Какова величина группы людей, к которой мы стремимся принадлежать? Не думаю, что боги создали нас способными к логическим суждениям, – именно тут ошибаются ваши философы. Человек инстинктивно стремится принадлежать к какой-то группе. Посмотрите на этого дурака Диогена, который считал, будто он свободен, а сам должен был клянчить себе на хлеб! Свобода вовсе не простая вещь, потому что люди строят о ней теории. Вещь в себе, говоря афористично, определяется не мыслью, а чувством. Если вы свободно подчиняетесь местным правилам, то свободнее быть не может никто. Но если ваши чувства не охватывают большей реальности, которая создает эти правила, тогда вы не чувствуете себя свободными. На мой взгляд, образование, я имею в виду обучение, умение разбирать, что есть что, держать нос по ветру, если хотите, – а что бы ни твердили ваши философы, все сводится именно к этому, – и есть способность охватить большую реальность. По-моему, вас, греков, мучит чувство, тревожное чувство, что вам следовало бы охватывать чувством огромную область, которую я назвал бы Панэлленией. Способны ли вы охватить чувством что-либо большее, чем это?

– Ты сбиваешь нас с толку, – сказал Аристомах. – Мы были городским народом, и землевладельцы вроде меня всегда имели дома не только в деревне, но и в городе. И чувствовать что-то к чему-либо большему, чем город, невозможно.

– Вот именно, – сказал финикиец. – Ты веришь в Панэллению, но чувством охватываешь только… ты из какого города?

– Фокия, я полагаю. Только я уже много лет о нем так не думал. Моему отцу пришлось продать тот городской дом, вот почему нам нужен дом тут.

Снова мой черед.

– Но ведь римляне, благородный господин, и создают то, что вы называете большей реальностью? Мне кажется, если охватить пределы мест, где они правят, то это будет самая большая страна в мире!

– У них для нее есть название, – сказал Ионид. – Они называют ее imperium romanum – Римская империя.

– Ну, вот, – сказала я. – Кто вообще способен питать чувства к тому, название чего звучит так скучно?

– Объезжая мир, – сказал финикиец, – встречаешь народы, которые чувствуют так, как мы говорим, – питают чувства к самым древним группировкам. Однако я пришел к выводу, что народ предпочтет, чтобы им правил их собственный бандит, каким бы жестоким ни было его правление, а не добрый и справедливый правитель из чужеземцев. Не спрашивайте меня, почему так. Такова природа скотины. И потому с величайшим уважением к вам, благородные греки, должен все-таки сказать, что не верю, будто вам нравится правление Рима, что вы питаете чувства к imperium romanum. И писать на ваших стенах «Свободная Эллада» или «Свободная Панэлления» или хотя бы «Римляне, убирайтесь вон!» вам мешает нечто настолько хрупкое, что одной горячей головы окажется достаточно, чтобы вся страна заполыхала. Согласны?

Я сделала знак рабу снова наполнить чаши.

– Как удачно, что сегодня у нас в гостях нет римлян. Не думаю, что они остались бы довольны.

– Дражайшая и досточтимейшая госпожа, – сказал Аристомах, – кто бы побеспокоился объяснить им это? К тому же Дельфы – это Дельфы. Даже римляне признают, что мы – центр мира.

– Тем не менее, – сказал Ионид, – следует отдавать себе полный отчет, что мы рассматривали лишь гипотетические предположения. Никто из нас не свободен. Вопреки Пифагору, мы рождаемся не по нашему выбору и не по нашему выбору умираем. Только александры более или менее управляют своей судьбой. – Тут он обернулся ко мне и улыбнулся. – Помню, я как-то сказал нашей первой госпоже, что, прорицая, она свободна и, собственно говоря, единственный по-настоящему свободный человек в мире.

– Ах нет, Ионид, далеко не свободна! Но не стоит и дальше говорить на эту тему. Вы много путешествовали, благородный господин. Видели ли вы страну прекраснее Греции?

– Более прекрасных стран – в достатке, госпожа, но женщин прекраснее – нигде.

Одобрительный ропот согласия со стороны мужчин, а женщина-коринфянинка встрепенулась и захихикала. У меня, увы, не было причины ни для того, ни для другого.

– Таким образом, – сказал коринфянин, – мы согласны (не так ли?), что римское правление следует терпеть?

– А если нет, – негромко сказал Ионид, – что мы могли бы сделать?

– Ничего, – сказал Аристомах.

– Ничего, – сказал коринфянин.

– Тем не менее, – сказал Ионид, – имеется эта, открыть кавычки, подпольная, закрыть кавычки, партия в Афинах. Вы, благородный господин, столь много путешествовавший, вы не слышали о том же в других эллинистических городах?