Двойники - Страница 17

— Да что ты за человек такой! — вспылил Самохвалов. — Тебя хоть чем-то пронять можно? Выключи ты эту болботень!

— Ты рассказывай, на самом деле я внимательно слушаю, — не отрываясь от экрана ответил Цареград.

— Слушает он… Ну так слушай. В двух словах — заваливает ко мне Иван, в образе кинорежиссера. Сон, понимаешь, режиссеру новый снится из ночи в ночь. Про его последний поход.

— И?

— А то, что «Последний Поход» — название нового романа некоего Константина Верова.

— О романе тебе Разбой-режиссер сказал?

— Ты фантастику не читаешь?

— Нет, мне и без нее хорошо.

— Веров живет в нашем мире. Здесь! А режиссеру снятся буквально главы его романа! И при этом ни режиссер, ни наш Иван ни о каком Верове не знают. Оцени!

— И как, хорошо пишет?

— Что? Да так себе, все так нынче пишут. Да постой, Грегуар, я о другом. Ты дослушай. Вроде бы наш, местный автор, а с другой стороны — вроде бы и нет никакого Верова. Никто его не видел. У меня с книготорговцами нормальные контакты: и о новинках сообщают, и о новых авторах, и по заказу что надо из столицы привезут. О местных авторах они знают всё. Я и о Верове интересовался. Говорят, что это, само собою, псевдоним, причем неизвестно, одного человека или сразу нескольких. И больше о нем ничего не известно. А теперь выясняется, что и роман у него странный. Там всё построено на том, что персонаж постоянно перевоплощается, накапливает память о прежних жизнях в разных мирах. Во всех же своих жизнях раз за разом у него приблизительно одна и та же судьба. Всякий раз погибает от руки таинственного противника, охраняющего эликсир жизни. Сечешь, о чем я?

— Надо думать, ты этого Верова хочешь тоже в сновидцы записать.

— А вдруг? С чего бы тогда этот роман снился Победителю?

— А ты у него спроси, у Верова. Найди и спроси.

— Ну да! А что я ему скажу? Я, знаешь, не люблю, когда на меня как на чокнутого смотрят.

Цареград выключил монитор, снял с этажерки еще одну чашку и наполнил чаем из термоса.

— На, Марк, пей. Я сейчас тебе расскажу кое-что поинтереснее. С Пимским не всё ладно.

Григорий принялся рассказывать про ночного гостя приват-доцента. Марк хмурился, морщился, пару раз порывался что-то вставить, но сдержался.

— И вот после встречи с Символистом Пимский сниться мне перестал. Такие дела. И вот что, Маркуша. Я это не тебе рассказываю. Я это твоему дюку рассказываю. Может, найдет решение… Может, отыщет того Символиста. Потому что не к добру был его ночной визит.

— Как же, — фыркнул Самохвалов. — Станет он искать. Это же не человек — кремень! У него психика как три наших. И дел у него хватает, государственной важности. Для него что сон, то, безусловно, сон. Я для него — нечто близкое, но всё же виртуальное.

— Это мы будем посмотреть. Кстати, ты обратил внимание, что Кирилла уже две недели на работе нет?

— Да, что-то он не в меру манкирует, Мастер наш…

— Ты бы ему позвонил. Его чуть не убил сон про рыцаря.

Марк поперхнулся чаем и закашлялся, пролив жидкость себе на штаны.

— Рыцарь угодил в переделку, что-то вроде злого чародейства на него наслали. А у Кирилла во сне сердце остановилось. Хорошо, Алла, умница, в «скорую» успела… Профессор смотрел. Сказал — уникальный случай. Без видимых причин пять остановок сердечной мышцы. Я бы тебе этого не рассказывал, да вот только… — Григорий решил спародировать собеседника и взял паузу.

— Что только? Да говори уже, хрен бы тебя забрал!

— Остановки сердца сопровождались видениями, очень напоминающими сны Ивана. С одним «но» — смерть «персонажа» и вызывала у Кирилла эту самую остановку. Взаправду вызывала. Такие, Марк, пироги.

Самохвалов уже взял себя в руки.

— Значит, что же выходит? Выходит, что ситуация в одном мире вызывает проблемы в другом. Так?

— Страшно, да?

— Страшновато. Я, знаешь ли, не против того, чтобы быть не как все, но не до такой же степени!

— За всё надо платить.

— За что? — не понял Самохвалов.

— За то, скажем, что не всякому дано видеть себя наследным дюком и другом государя-императора…

— Не завидуй.

— Было бы чему.

— В психологии, вижу, ты не силен. Возьмем нашего Маленького Мастера. Ведь рыцарь его не с пластиковым мечом по лесу бродит, с настоящим. Каково будет нашему толкьенисту, если его рыцарь кого-нибудь взаправду зарубит? Он же эту кровь как пить дать на свой счет запишет. К гадалке не ходи. Да-а… Ну а как он там своей Алле с кем-нибудь изменит? То-то же. А говоришь тут…

— Ты вот что мне скажи, экспериментатор сиятельный, что следует из того факта, если Веров все-таки сновидец?

— Ну, надо подумать.

— Значит, у него в каком-то из миров есть двойник.

— Так. И дальше?

— Почему не в девятнадцатом веке?

— Молодец, уважил. А почему бы ему не быть жителем Атлантиды или Гондваны?

— А тогда были люди?

— Когда?

— Когда Гондвана.

— Это принципиально?

— Для нас — нет. Но если бы твой дюк поинтересовался обстановкой в литературном мире?.. Понимаю, Символиста искать — дело сложное. Но литература — дело вполне приемлемое. Нас интересует фантаст. Имя может быть каким угодно, но произведения должны как-то соотноситься с произведениями тутошнего Верова. Так? Кроме того, скорее всего, и псевдоним не случаен, возможно, точно такой обнаружится и там. И если он, в самом деле, не случаен, тогда точно не Гондвана, а Россия иного мира, очень возможно, того, где обитает дюк. Жаль, если твой дюк окажется таким толстокожим. Мое впечатление о нем, напротив, самое положительное. Хотя, конечно, государственные дела у человека… Но ведь и на попойки у него времени хватает?

— Ему время от времени необходимо расслабляться, по-русски.

— Ну, это я хорошо понимаю. Мой Пимский, кажется, дорасслаблялся. И все-таки через дюка многое можно было бы узнать. — Цареград неожиданно подался вперед и положил руку на плечо Марка: — Не подкачай, ваше сиятельство. Очень тебя прошу: не подкачай…

Cценарист Серню и Писатель Фомич шли по Малой Мясницкой. Осень. Шорох листьев, каблучки спешащих дам, цокот копыт и скрип проезжающих пролеток.

— Что ж это выходит, Фомич, сколько я не читал из твоего, э-э, наследия, нигде нет даже намека на присутствие женщин. Разве так можно писать? — спросил Серню.

Он любил старину Фомича, такого же, как и он, студента, изучавшего цикл естественных наук на втором курсе университета. Такого, да не совсем: в Морскую войну Фомич воевал в составе русского Добровольческого корпуса. Поэтому Серню еще и побаивался своего друга.

— А как иначе, старик? Женщины, они все как-то мимо, ни с боку ни с припеку, — благодушно возразил Фомич. Собственно, их и нет вовсе. Где ты их видел, старина? Их нет, это всё пар, иллюзия!

— А вот эти что, не женщины? — показал Серню на проходящих мимо дам.

— Ну и что? Ты докажи, что они есть…

Сценарист закашлялся. Он знал, что если Фомич хотел спорить, то готов был спорить с самой очевидностью.

— Ладно, я твоих софизмов касаться не буду. Но ведь во всяком литературном произведении всегда обнаруживаешь даму, и не одну…

— А зачем?

— Как это? — не понял Серню. — Если желаешь, изволь я тебе поясню…

Он имел кое-какой литературный опыт, писал сценарии и потому полагал себя компетентным в литературных материях.

Но посмотрел на довольного Фомича и осекся. Потом спросил:

— Что, небось, ловушку заготовил?

— Не без этого, старик. Ну, так зачем они нужны в этой самой литературе?

— Как же, ничто в нашей жизни не обходится без них, — повел речь вовсе не о литературе Серню. — Всякое событие, движение души несут в себе знак их присутствия. Из-за них рушились империи и опять же созидались; Генрих Восьмой отказался от католичества и сделал Англиканию англиканской. Потом…

— Так ведь это всё литературщина, мой друг, дань романтической традиции, уже порядком изжившей себя.