Двоепапство (СИ) - Страница 4

- Савонарола.

- Я слышал его проповеди. Но такое! Думал, что даже он до такого не дойдёт. Эти дети…

- Нас встречают «божьи дети», - усмехнулся Макиавелли, в очередной раз делясь с миром бесконечными запасами цинизма. - Сам Бог встречать нас постыдился.

«Божьи дети». Сейчас мы видели лишь нескольких, да к тому же тех, чьи руки были связаны во избежание естественного для этих юных зомби поведения. Были бы свободны – кидались бы камнями, палками… грязью на худой конец. Сейчас же могли лишь попеременно молиться и проклинать нас. Громко, понятное дело, но совершенно примитивно и невпопад, всего лишь бездумно повторяя услышанное от своих духовных отцов. Возраст… От лет этак семи до тринадцати. Вид? Чрезвычайно запущенный, и это ещё очень мягко сказано. Серая одежда из не то холстины, не то дерюги. Разящий за версту запах давным-давно не мытого тела, грязь на лицах, однотипно остриженные волосы. Большие деревянные кресты на груди, висящие на верёвочках, наверняка «благословлённые» местными монахами-изуверами.

- Эй, Бруно! А сними-ка с парочки из них одежду, - крикнула одному из солдат сопровождения Бьянка. – Кажется, там тоже есть на что посмотреть.

Для военного человека исполнить приказ командира, тем паче настолько вышестоящего, дело естественное, аки дыхание. Нам даже останавливаться надолго не пришлось. С парочки образчиков их рубища были сдёрнуты настолько быстро, что те и пискнуть толком не успели. А под ними… Мда. права была моя подруга, там тоже было на что посмотреть. Я то удивляться не собирался, флорентийский змий Николо тоже, а вот герцог Медичи не удержался, изрыгнув в пространство даже не ругательство, а откровенное богохульство. Правда приправленное исключительно ненавистью ко всяким разным ересиархам из Авиньона и не только.

Спины детей, они были покрыты как уже зажившими шрамами, так и настоящими ранами, не столь давно нанесёнными. Плётка или кнут, тут точно не скажу, но избивали их на постоянной основе. И явно не только в рамках первоначальной дрессуры. Спрашивать этих натасканных на «ересь» зверёнышей было бесполезно, а вот поманить пальцем человека лет сорока с чем-то, смирно стоящего невдалеке и явно безопасного, раз охрана не всполошилась, я не преминул. Когда же он приблизился, спросил, причём не столько для себя, сколько для Пьеро и его советника:

- Почему у этих «божьих детей», столь старательно взращиваемых доминиканцами, на спинах живого места не осталось?

- Тело есть сосуд греха, а истязания плоти просветляют разум, - тяжко вздохнув, ответил тот. - Причиняя же боль телесную с юных лет, дух возвысится с меньшими дружностями, и чистота помыслов не станет омрачена греховными желаниями.

- А что с не желающими так просветляться?

- Ставши «дитём божьим», обратно не возвращаются, синьор, - перекрестившись и пробормотав короткую молитву, ответил горожанин. – Тех, кто ещё не на кладбище, поищите в церковных и монастырских подвалах. Там исправляют строптивых.

Жестом приказав горожанину удалиться, я перевёл взгляд на Медичи.

- Ну что, Пьеро, вот и первое прикосновение к обновлённому Ливорно. Только гноем, безумием и смертью изрядно попахивает. Едем дальше или остальное оставим нашим военачальникам?

- Дальше, - процедил герцог Флорентийский. – Главная городская площадь, а потом разговор с теми, кого удалось поймать. Только после этого я смогу уехать, не стыдясь самого себя. Это был нормальный флорентийский город. Есть и моя вина в том. во что он превратился. Можно было вернуть его раньше!

- Мудрый государь потому и мудр, что совершает свои деяния не раньше и не позже, но лишь в нужное время, - слова Макиавелли и сами по себе были достойны внимания, но я понимал и то, что этот монстр явно уже начал работать и тут над знакомой мне с юношеских лет книгой. – Движимый лишь рассудком, государь способен встать над теми, кто сперва подчинён чувствам, а лишь потом, сделав шаг, оценивает то, к чему он привёл. Вы могли попробовать вернуть Ливорно раньше, но тогда это место не стало бы… уроком другим. Страшным, но нужным. Спросите у Его Величества Чезаре, как бы он поступил с Ливорно. С нынешним Ливорно, а не тем, который был раньше.

Пьеро Медичи сперва призадумался, но потом. спустя где-то полминуты. Выжидающе посмотрел в мою сторону. Дескать, я не понимаю, но если подскажут, выслушаю.Что ж, вреда нет, а польза может и проклюнется.

- Этот город – память. Страшная, омерзительная, но память. И демонстрация даже для самых толстошкурых касаемо того, что может случиться, когда религиозный фанатизм заменяет правителям разум, чувства, саму душу. Печально, но, помимо прочего, придётся притащить сюда лучших художников и скульпторов Италии. Пусть запечатлеют на холсте и в мраморе то, что увидят. Все знают, что красота достойна памяти в веках. Но и уродство тоже. Не для любования им, но для предупреждения, что может случиться, если вовремя не остановить отбросы рода человеческого.

Пока я продолжал рассуждения о том, что длившаяся более двух лет в республике Ливорно трагедия может и более того должна оказаться противоядием против стекающихся в Авиньон инквизиторов и прочих изуверов от религии… мы прибыли на главную городскую площадь. И вот тут проняло не то что Пьеро с Бьянкой, но даже меня и Макиавелли. Опыт уроженца XX века, повидавшего множество ситуаций типа «кровь, кишки, потрошки» и запредельная циничность флорентийского политика и те частично спасовали перед видами чуть ранее творившейся на площади гурятины.

Одно дело слышать про установленные виселицы, помосты для сожжения на костре и прочие инквизиторские радости и совсем другое наблюдать это самолично. И не просто видеть, но ещё и обонять запахи уже даже не горелой, а скорее разлагающейся плоти. Не то чтобы раньше этот запах был мне незнаком, вовсе нет, но в таких декорациях… Ведь ублюдки не просто убивали, но делали это с предельной затейливостью, принося максимальные мучения своим жертвам. Да и жертвы то были не чужаки из земель далёких, не маньяки-преступники, а схваченные по доносам или просто за недостаточное усердие в вере. Схваченные и запытанные знакомые, соседи, просто не раз виденные на городских улицах. Жесть как она есть!

Звуки рвоты. Герцога Медичи тупо выворачивало наизнанку, да и не только его.Даже некоторые из многое прошедших ветеранов не могли сдержать естественного порыва организма, расставаясь кто с недавно съеденным, а кто просто с порцией желудочного сока. И будь я проклят, если упрекну за это! Бьянка побледнела, сравнявшись цветом лица с мелом. Николо Макиавелли и тот скривился в идущей от ядра души гримасе, укоризненно качая головой. В жестокости он понимал толк, считал её разумным средством, но увиденное было за пределами любой необходимости. С точки зрения разумного человека, а не религиозного фанатика, разумеется. Да и религия должна была быть… особенной, вроде ветвей авраамизма или напрочь сдвинутых верований инков, ацтеков и прочих майя.

- Синьоры и синьорина, клянусь всем тем, что мне дорого, а такие клятвы грех не исполнить, - я давил обертоны гнева и откровенной ненависти в своём голосе, но получалось отнюдь не идеально. – Все те ублюдки, что творили вот это всё… Они будут сожжены, разорваны четвёркой лошадей или медленно повешены здесь же, на этой самой проклятой площади. На виду у всех, да так, чтоб вести об этом дошли до всех уродов, под крестом и рясой скрывающими нутро бешеных животных. И если Орден святого Доминика и прочие в месячный… ладно, двухмесячный срок не выдадут к нам, в Рим всех, кто был замечен в таких «деяниях веры»… Если ещё через месяц члены этого Ордена и сочувствующих ему не приползут к ближайшему тамплиеру на коленях, посыпав голову пеплом…

- Уничтожение, Чезаре?

- Для тех, кто провёл хоть один допрос с пристрастием над «ведьмой» или «колдуном» - именно оно, Бьянка. Для подписавших приговор и для исполнителей оного. Остальным, которые просто смотрели и не подали голос против творящегося безумия – не меньше десятка лет в подземной келье, а то и больше. Таково мое слово как короля Италии и Великого Магистра тамплиеров.