Двое под гамаком - Страница 4

- Это слишком жестоко, Игорь Янович, - попробовал я протестовать, хотя в глубине души и сам хотел увидеть это зрелище: целая группа, ведущая себя, как кролики возле удава.

- Ничего. Они слишком верят в самостоятельное могущество того, что создают или будут создавать. Скоро это станет религией. И тогда - конец. Или начало конца.

Я уже очень отвык от институтской обстановки. Половину аудитории занимали схемы, развернутые на больших вертикальных панелях. Студенты, человек тридцать, в основном ребята, только три девчушки и все трое в очках ("Бедняги, - успел подумать я, - что их занесло в кибернетику?"), сидели очень тихо и, как мне показалось, не волновались. Ренский волновался страшно. Совсем другой, в узком черном костюме, он казался моложе и жестче. Машина была очень невелика и действительно похожа на уродливо увеличенный глаз, торчащий на высокой подставке, как микрофон. За дверь, ведущую в заднюю комнату, уходили провода. Ренский сказал:

- Экзамен я начну принимать через сорок минут. Готовиться без книг, не разговаривать. Устройство машины я объяснял на консультации. Повторяю - она в точности имитирует глаз с запоминанием зрительных впечатлений. Во время ответа каждого машина сообщит мне, как он готовился - пользование книгой, разговоры, посторонние бумажки. Включите движок обзора! - крикнул он в соседнюю комнату. С легким жужжанием глаз начал вращаться. Это было неприятное и страшное зрелище. Он то смотрел прямо вниз, на передний стол, то поднимал свой неживой зрачок выше, и это самостоятельное существование глаза было ужасно. Студенты, очевидно, привыкли к нему за время консультаций, только одна девушка чуть побледнела и все время смотрела на глаз, ловя его взгляд.

- Я ушел, - сказал Ренский. - Готовьтесь.

В крошечном коридорчике - тамбуре между аудиторией и комнатой для приборов было полутемно. Он остановился и обернулся ко мне.

- Сигареты остались в плаще, - сказал я.

- Сейчас придет лаборант, - сказал он. - Я не должен был делать этого опыта. Я очень устал за последнее время. А зачатки страха, рожденного уважением к машине, вы сейчас увидите сами. Один кабель от приемных нейронов глаза включен на телевизионный канал - мне хотелось видеть их лица.

Пришел лаборант. Мы закурили. Ренский начал настраивать телевизор. По экрану поползли полосы, потом размытые строки, снова полосы. На лице Игоря Яновича попеременно менялись выражения мальчишеской досады, ожидания, волнения. Снова полосы. Изображения не было.

- Что за чертовщина, - сказал Ренский. Придвинул стул, попытался настроить еще раз. Полосы не исчезали.

Ренский, не оборачиваясь, кивнул лаборанту:

- Взгляните на сигнализацию - работает?

- Да, все в порядке. - Лаборант наклонился над ящиком управления и повторил: - Работает.

Ренский еще минуты три молча вращал настройку. Встал.

- Идемте, - сказал он. - Ничего не понимаю.

Мы вышли из задней комнаты, снова прошли полутемный коридор и подошли к двери в аудиторию. Ренский приоткрыл дверь и заглянул внутрь через неплотно сведенные половинки портьеры. Откинулся назад, взглянул еще раз и счастливо беззвучно рассмеялся. Потом распустил на себе узел галстука, по-молодому тряхнул головой и заглянул снова. Отодвинулся, жестом подозвав меня.

Вся группа исправно и неторопливо списывала свои темы с книг, лежащих перед ними. Часть оживленно переговаривалась и менялась листками. Двое смеялись. Девчушка в очках, та, что бледнела, следя за взглядом искусственного глаза-надзирателя, сидела неестественно прямо - было видно, что на коленях у нее лежит книга.

На первом столе, под самым глазом, сидел один из парней, очевидно, выбранный в жертву. Он сидел в больших солнечных очках и тупым столовым ножом медленно резал на мелкие кусочки огромную белую луковицу. Вторая, уже разрезанная, горкой лежала перед ним на столе. Глаз плакал. Ровные струйки воды, неделю назад лично подсоленной академиком, катились по его экрану-зрачку, создавая те полосы в телевизоре, которые мы видели.

Ренский, оживленный и сразу помолодевший, молча оттащил меня от двери. Рядом смеялся лаборант.

- Знаете, тезка, я старый гриб-боровик, которому из-за возраста чудятся всякие ужасы. Вы зря верили мне, если верили, конечно. Что-то не так повернулось за последнее время в моем отношении к людям. Черти, умницы, на какой мелочи провели старика! Здорово и...

В комнату через боковую дверь вошел человек, которого я сразу узнал. Этот пожилой математик много раз бывал у нас в редакции.

- Добрый день, Янович, - сказал он. - Я специально заехал к тебе, чтоб узнать, как твои испытания. Почему-то волновался. Ну что, сдрейфили ребятишки? Ба, знакомое лицо. Здравствуйте, рад вас видеть. Янович, ты что - изменил свои привычки? Как к тебе попал журналист?

Ренский взглянул на меня, и я понял, что время срабатывания человеческого мозга - ничтожно мало. Он ответил, ни на миг не задержавшись:

- Нет, просто тезка - журналист не совсем обычный. Мы с ним собираемся писать вместе. Я ввел его в курс всех работ. Вместе, чтоб это не были обычные журналистские восторги. Наверно, завтра и начнем, да, тезка? А испытания не удались. Такая отличная штука - идем, я тебе покажу.

Они ушли, и в комнате остался только лаборант, мельком взглянувший на меня и продолжающий, чертыхаясь, возиться с отказавшей зажигалкой.

Вот и кончился мой дневник. Завтра я переезжаю в Москву. Удивительное создание человек - я за месяц ужасно соскучился по шефу.