Движение - Страница 21
За ней оказались два мастифа.
Глаза их лезли из орбит, ноздри раздувались. Над каждым, стиснув ему коленями бока и зажимая руками пасть, чтоб не залаял, стоял крепкий слуга. Иоганн шагнул вбок. Собак спустили.
Казалось, ни Сцилла, ни Харибда не коснулись лапами земли, пока не очутились в двадцати футах от кареты. Они влетели в Тойфельсбаум, круша ветки, словно два сорвавшихся орудийных лафета. Только исчезнув в глубине дерева, они залаяли, и то больше для проформы. Их дело было не поднимать дичь, а выполнять работу.
На дороге, идущей позади огороженного участка, дробно застучали подковы. Перед взглядом Иоганна мелькнул всадник с обнажённой саблей — один из его лейпцигских кузенов. Из-за Тойфельсбаума донеслись яростный лай и крик боли. Те двое, что держали собак — Элизины лакеи, — выпрыгнули из кареты и побежали на шум. Иоганн бросил сослуживший свою службу букет и припустил за ними. Он подумал было про рапиру, но она запуталась бы в ветвях, поэтому он вытащил кинжал и переложил его в правую руку.
Это оказалось излишним. К тому времени, как Иоганн добежал до ограды, всё было кончено. Один из псов — в сумерках Иоганн не мог отличить который — атаковал сброшенный на землю балахон. На случай, если балахон — враг, пёс с ним сражался. Исходя из гипотезы, что это позвоночное, он мотал им из стороны в сторону, надеясь переломить хребет.
Один из лакеев успокаивал второго пса. У того была рассечена морда. Рана сильно кровоточила, но серьёзной опасности не представляла.
Второй лакей стоял на коленях подле распростёртого человека. Лакей — видимо, знаток анатомии — двумя руками методично всаживал длинный кинжал в какие-то строго определённые участки на спине лежащего.
Раненый пес, которого лакей силой заставил сесть, встал. Однако лапы его дрожали. Он завалился на бок, судорожно давясь.
Иоганн подошёл к мертвецу — которого уже можно было уверено так называть, даже если сердце его ещё билось — и очень осторожно поднял с земли маленький кинжал. В закатном свете, пробивавшемся сквозь ветки, можно было различить собачью кровь на лезвии, но весь клинок покрывало что-то ещё: буро-маслянистое, подёрнутое радужной плёнкой.
— Не трогай, — произнёс знакомый женский голос. — Некоторые действуют через кожу.
— Да, матушка.
— Трудно вообразить более неловкую ситуацию, — рассуждала Элиза вслух. Они шли к дворцу, и она время от времени, приподняв юбки, переходила на бег, чтобы поспеть за сыном. Обычно Иоганн был предупредительнее, но сегодня его мысли витали далеко. Она хотела их вернуть.
— Два мертвых убийцы в саду курфюрстины… я хотела сказать, курфюрста.
Лишь несколько мгновений назад мать и сын наблюдали завершение неприятной сцены у канала. Теперь они шли по одной из поперечных дорожек сада, на каждом перекрёстке поглядывая вправо — не пора ли сворачивать к дворцу. Внезапно он предстал перед ними в оранжево-багровом свете заката на расстоянии примерно пятисот Иоганновых или семисот Элизиных шагов. Иоганн повернул вправо, как солдат на параде, и ринулся вперёд.
— С гашишинами разобраться несложно, — продолжала Элиза. — Один умер в лесу, другой в канале. Про второго скажем, что он утонул спьяну. Первый уже исчез.
— Тогда, помилуйте, в чём неловкость?
Элиза дала понять, что раздражена его непонятливостью.
— Думай, сын. Шпионы везде, но этот работает на якобитов, и он — точнее, его жена — фрейлина Каролины…
— Её можно прогнать.
— …и одновременно любовница Георга-Августа!
— Опять-таки, матушка, весь смысл любовниц в том, чтобы их часто менять.
— Каролина говорит, что её муж без ума от Генриетты. Не представляю, как его можно убедить, если только не принести во дворец тела…
— Простите, матушка, что перебиваю, но Каролина говорит также, что сама Генриетта скорее всего не шпионка. Так что речь о Гарольде Брейтвейте.
Элиза простила, хотя бы потому, что всё равно должна была перевести дух.
— Они женаты, — напомнила она. — Обвенчаны перед Богом и людьми.
Мать с сыном вошли в северную, примыкающую к дворцу часть сада, то есть попали из царства деревьев и теней на открытое светлое пространство. Впереди лежали четыре прямоугольных пруда. Идеальная гладь отражала яростные краски заката, создавая иллюзию, будто это подсвеченная изнутри стеклянная крыша ада.
У Иоганна был ответ, который тот предпочёл оставить при себе. Пройдя ещё шагов пятьдесят, он сказал:
— Если должным образом поговорить с мистером Брейтвейтом, он уедет сам.
— При провинциальном дворе это никого не смутит. А потом? В Англии? Неприлично, чтобы муж официальной королевской любовницы был постоянно в отъезде.
— Хорошо, матушка, я с вами согласен! Положение и впрямь неловкое.
Последнюю фразу Иоганн произнёс шёпотом, поскольку они проходили мимо двух придворных — английских вигов. Оба, подобно Брейтвейту, недавно перебрались в Ганновер, дабы искать милостей монарха, на которого сделали ставку в политической игре. У обоих имелись фамилии и титулы, но с тем же успехом их можно именовать просто Смит и Джонс.
— Простите, господа, не знаете ли вы, где я, то есть мы, можем найти мистера Брейтвейта?
— Да, майн герр, мы встретили его меньше четверти часа назад. Он показывает сад французским гостям. Они шли смотреть лабиринт, — сообщил Смит.
— Изумительное место для такой изумительной натуры!
— Нет, — сказал Джонс. — Кажется, мистер Брейтвейт и его спутники вон там, направляются в другую часть сада.
Он указал на группу людей в чёрном ближе к дворцу.
— Так быстро пройти лабиринт! — воскликнул Смит.
— Наверняка он лишь жалкое подобие французских, и спутники Брейтвейта остались глубоко разочарованы, — сказал Иоганн.
— Держу пари, они идут к театру, — сказал Джонс. — Ах да, сегодня представления не будет. Может, они хотят его осмотреть.
— И кто же лучший чичероне, чем мистер Брейтвейт, сам выдающийся актёр, — задумчиво произнёс Иоганн. — Матушка, сделайте милость, зайдите во дворец и сообщите нашей знакомой последние сплетни. Ей наверняка не терпится их услышать.
Лицо Элизы от неуверенности на миг стало совсем юным. Она посмотрела вслед Брейтвейту.
— А я присоединюсь к вам через несколько минут, как только побеседую с мистером Брейтвейтом о его отъезде.
— Мистер Брейтвейт отбывает в путешествие? — спросил Смит.
— Да, в очень далёкое, — подтвердил Иоганн. — Матушка?
— Если эти два господина любезно составят вам компанию, — проговорила Элиза.
Смит и Джонс переглянулись.
— Брейтвейт — славный малый, он не обидится? — спросил Смит.
— Не вижу никаких причин для обиды, — отвечал Джонс.
— Хорошо. Жду тебя через четверть часа, — сказала Элиза непреклонным материнским тоном.
— Что вы, матушка, это столько не займёт.
Элиза ушла. Иоганн постоял, провожая её взглядом, потом рассеянно бросил:
— Идёмте! Пока светло.
— А зачем нам свет, сударь? — спросил Смит, догоняя Иоганна. Джонс уже отстал на несколько миль.
— Как зачем? Чтобы мистер Брейтвейт разглядел мой прощальный подарок.
Садовый театр представлял собой прямоугольный участок земли, окружённый зелёной изгородью и охраняемый пикетом белых мраморных купидонов. При свете дня они выглядели великолепно, сейчас же приобрели жутковато-синюшный вид мертворождённых младенцев. С одной стороны располагалась сцена. Несколько гостей-французов влезли на неё и забавлялись с люком. Брейтвейт стоял под сценой, в оркестровой яме, и беседовал с человеком, одетым, как и все здесь, в чёрное. Однако наряд его составляли не штаны и камзол, а длинная сутана с множеством серебряных пуговиц. Подойдя ближе, Иоганн узнал отца Эдуарда де Жекса, иезуита из знатного французского рода. Отец де Жекс фигурировал в некоторых матушкиных рассказах из версальской жизни, характеризовавших его довольно мрачным образом.
Иоганн остановился в десяти шагах от беседующих — достаточно близко, чтобы прервать их разговор. Сведя обе руки на боку, он левой взялся за соединение ножен и перевязи, а правой — за рукоять рапиры, и выдвинул её примерно на фут. Затем, понимая, что длинный клинок враз не выхватишь, он поднял всё — рапиру, ножны и перевязь — на уровень лица и снял с плеча. Одно движение, и кожаная сбруя отлетела в партер, а сам Иоганн остался с обнажённой рапирой в правой руке. Левой (освободившейся) — он извлёк из-за спины кинжал и теперь стоял напротив Брейтвейта: кинжал и рапира направлены тому в ярёмную впадину, костяшки пальцев обращены вниз, тыльные стороны ладоней — наружу, поскольку его учителя фехтования были венгры.