Дверь в стене тоннеля - Страница 7

Телефонный звонок взрезал полуночную тишину. Снял трубку:

– Кто там?

– Это я, – раздался ее голос.

– Номер проверяешь? Определитель не врет. Только ты меня с порога вернула. Больше тебе эти цифры не понадобятся.

– Да не нужен мне твой телефон! Я просто хочу сказать, что ты передергиваешь. Нечестно играешь…

– То есть?

– Ты же ведь сахар подсыпал вместо порошка!

– А насчет порошка у нас договора не было. Улику – самую главную – я тебе вернул. А вот насчет порошка – извини. Я эту гадость в унитаз высыпал. Зачем людей травить?

– Мент и есть мент! Мусор и му…

– Стерва! – бросил он в пипикающую трубку.

«Нашел кого жалеть… Конечно же проверяла номер. Сейчас докладывает боссам».

Он набрал ее номер. Занято. «ЧИД. Что и требовалось доказать. Ну, ничего, у нас еще есть в запасе минимум полчаса». Он оглядел комнату с тем чувством, с каким люди навсегда покидают свои стены. Жить ему здесь уже не дадут. Книги жалко. Хорошие книги подобрались. «Может, успею собрать? В коробку и к соседям? Потом передадут. Поздно, спят».

Звонок. В трубке молчание. Кто-то слушает и молчит. Проверяют? Еще раз? Зачем?

Наконец на том конце провода решились.

– Ал-ло… Это снова я.

По первым же звукам ее поплывшего голоса он понял, что она выпила.

– Ты что, поддала, что ли?

– Пахнет из трубки?

– Водярой так и несет.

– Я водку не пью. «Наполеончика» хлебнула.

– С какой это радости?

– Напугал и еще спрашивает…

«Тянет время. Держит на проводе, чтобы бультерьеры успели… Давай-давай… Все равно не успеют…»

– Напугал, говорю, и еще спрашивает!

– Пугать тебя твои же мальчики станут. Вот они напугают. Будь спок. А я – предупредил.

– Ну и что мне теперь делать?

Ему показалось, что она всхлипнула. Во всяком случае, растерянность она сымитировала мастерски.

– Ты напрасно дурачишься! – рассердился он. – Я-то лучше тебя знаю, на что твои боссы способны. Ты с ними от силы год-два общаешься, а у меня от них десятый год глаза на лоб лезут…

– Я не дурачусь! Я серьезно спрашиваю…

– Это были твои деньги? В пакете?

– Да.

– Что же они тебе не помогли?

– Они сказали, что через четверть часа все деньги ко мне вернутся… Но ты их здорово обставил.

– И что же, плакали теперь денежки?

– Нет, мне сказали, что все возместят.

– И ты поверила? И ты веришь?

– Пока еще да.

– Ты думаешь, что, находясь под колпаком, ты все еще стоишь для них тридцать тысяч баксов?

– Меня он ценит дороже.

– Кто это «он»?

– Не твое дело.

– Извини. Спросил не подумав. Последний вопрос: ты ему уже сообщила телефон, откуда я звоню?

– Да.

– Странно… Тогда зачем ты мне в этом призналась?

– Сама не знаю.

– А разговор этот тянешь, чтобы он успел?

– Н-нет… Он сказал, что разберется с тобой завтра. У тебя есть еще время…

– Раз ты так говоришь, значит, его уже нет.

– Но я же все время говорила тебе правду.

– Вероятно. Но это не может продолжаться без конца…

Она не ответила. В трубке отчетливо послышалось звяканье стекла и бульканье жидкости.

– Ты пьешь?

– Да. Мне страшно. Ты так и не сказал мне, что делать.

– Все равно ты этого не сделаешь. Здесь нужна отчаянная решимость… Неженская решительность.

– Ты думаешь, у меня ее нет?

– Когда на человека несется машина, он резко отскакивает. А ты еще не видишь эту машину. Ты не успеешь…

– На тебя, между прочим, тоже несется… Грузовичок.

– Возможно, что и я не успею… Мы оба не успеем…

– Слушай, а приезжай ко мне! У меня есть что выпить. Ты же знаешь мой адрес.

– Знаю, но не приеду.

– Боишься, подставлю? Боишься… Но все равно ты мне нравишься. Голос нравится. И вообще – ты парень с головой. Они таких ценят.

– Вербуешь?

– Нет. Прощаюсь. Ведь сейчас ты положишь трубку.

– Да. Но послушай меня внимательно. Сию минуту ты соберешь небольшой чемоданчик, который сможешь унести, уложишь туда все самое ценное и душевно дорогое. Выйдешь из дома и уедешь туда, где никто из твоих боссов не додумается тебя искать. Смени фамилию, выйди замуж. Хотя бы фиктивно. Исчезни из Москвы на год, два, три. Забудь про Москву. Начни жить заново. Как будто тебя уже убили, а потом вернули жизнь. И ты – другая. И все вокруг другое. Не трясись над тряпками и квартирой. Будешь жить!

– Хм… Ты все это уже сделал?

– Что все?

– Ну, собрал чемоданчик с душевно дорогим, фиктивно женился…

– Зря зубоскалишь. Ты еще можешь спастись.

– Не хочу. Жить не хочу.

– Нюхнула порошку?

– Нет. Просто надоело все. Пусть будет, как будет. Уберут, так уберут. Мне хлопот меньше.

– Ну, тогда прощай! Мне с тобой не по пути. У меня еще кое-какие дела в этом мире остались.

– Подожди. Не вешай трубку!

– В чем дело?

– Все равно меня первой уберут. Страшно не умирать. Страшно ждать… Вот трубка с твоим голосом лежит на моей подушке. И как будто кто-то рядом. Не вешай… Положи свою трубку на свою подушку. И можешь молчать. Можешь уходить. А я буду думать, что ты все слышишь. И услышишь, как за мной придут, как меня… Пусть. Но только положи трубку на подушку!

– Хорошо. Положил. Спокойной ночи!

– Спокойной ночи… Милый.

Он и в самом деле положил трубку на подушку. Посмотрел на часы. Запас безопасного времени истек. Пора уходить. Хватит миндальничать. Это плохо кончится. Она конечно же держит его на привязи, на телефонном шнуре. Дешевая игра. Стыдно. Талант. Ей бы в театр на Таганке.

– Алло! Ты меня еще не бросил?

– Нет.

– А как тебя зовут?

– Питон.

– Странное имя. Петя, что ли?

– Ну, считай, что Петя.

– Петя-Петушок… Ну все, больше не буду тебя отвлекать. Спи. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Он снова положил трубку рядом с ухом. Странное дело, ее голос вязал его по рукам и ногам. Давно надо было бежать отсюда, но не было сил шевельнуться. «Как последняя балда лежишь, Еремеев. Придут и пришьют прямо в постели. Тепленького возьмут. Вставай! А вот все равно лежу. Неврастения, Еремеев. Нельзя было с больными нервами в такую игру ввязываться. Бери “капусту” и уходи. В первом раунде ты победил. А второго не будет. Не должно быть. А Наполеон, кажется, так говорил: главное – ввязаться в драку, а там разберемся… Они разберутся. Хватит философствовать! Встаю… Ну? Ни фига… А может, это гипноз? Ясное дело – гипноз… Они же, сволочи, все себе на вооружение берут. Все, что создано умом во вред и даже во благо человеку. Абсолютно все. И яд, и лекарство. Старик Парацельс и представить себе не мог – наступят времена, когда сотрется грань между ядом и противоядием, злом и добром… И все-таки надо вставать. Я же ясно мыслю, четко все понимаю. Надо уходить, пока не пришли ее бультерьеры. Все. Сейчас для начала сяду. Садись! Нет такой команды… Это только собакам – “сидеть”! – кричат. Я не собака. А где Дельф? Вон он, лобастенький, в дверях лежит. Неужто вдвоем не отобьемся?

Капитан Еремеев, подъем!

Ага, встал-таки! Значит, не гипноз. А может, и гипноз, да только есть еще силушка душевная… И все же кое-какие меры безопасности не помешают».

Он достал из ящика стола афганской сувенир – «листик». Пластиковая противопехотная мина умещалась на ладони. Сбоку было выштамповано крылышко, чтобы сброшенные с вертолета «листики» разлетались, крутясь, как кленовые семена-носики. Эта мина была, пожалуй, самым гуманным оружием в Афгане. Она не убивала, а только калечила, выводила бойца из строя. Сорок граммов жидкого ВВ при неосторожном нажатии на пластиковую оболочку дробили стопу или вылущивали руку по локоть.

Он отнес «листик» в прихожую и положил под дверной коврик. Войдут, наступят – взрыв! – замешательство. Он откроет стрельбу первым, прямо в нерассеявшуюся пыль. Потом спустит Дельфа в погоню за убегающими.

Таков был план обороны. Шанс отбиться, конечно, есть, если те не сработают тоньше, быстрее, раньше. Впрочем, какой им резон убирать столь спешно следователя ФСК, который и без того купился за тридцать тысяч зеленых? Взять его под контроль, использовать дальше – вот это им в толк. Сегодня не придут. Будут выходить на контакт… А вот ее уберут. Она им больше не нужна. Она им теперь опасна. Он ее крепко подставил.