Дверь в сказочный ад (СИ) - Страница 51
Я много раз тряс головой, отгоняя навязчивые наваждения, и надо же — помогало! Затем открыл дверцу своего стола, где хранилась всякого рода мелочь, достал оттуда трубку, набил ее табаком и, не прибегая к надоевшим чудесам, сотворил маленький огонек с помощью простых спичек.
Затянулся… и с некоторым успокоением наблюдал, как из меня один за другим вылетают джины, сотканные из дыма. В детстве я их назвал дымовыми. Джины жили недолго и через несколько секунд, едва почуяв свободу, рассеивались в воздухе. Вообще-то я не курильщик и прибегаю к трубке в крайне редких случаях: либо по поводу великого торжества, либо наоборот — по причине глубокого несчастья. Ну, может, еще иногда за компанию с друзьями. А сейчас, как никогда раньше, ощущалась острая потребность пустить в голову какой-нибудь дурман — быть может, в замен дурмана там уже находящегося. Я делал одну затяжку за другой, пока не начала одолевать тошнота.
Не знаю, какие выводы из прочитанного сумели сделать терпеливые аналитики моих записей, лично я — никаких. Новая еще более экзотичная версия того, что я, оказывается, нахожусь в придуманной Маклиным сказке, не способна была меня ни позабавить, ни удивить, ни ободрить, ни огорчить. Она не давала ответа на главный вопрос: что теперь делать? Да черт побери! Я теперь готов поверить во что угодно: даже в то, что все происходит где-нибудь на Луне или на Марсе, если бы одновременно с тем мог знать ответ на самый больной вопрос: ЧТО ЖЕ ДЕЛАТЬ?
Тишина мертвых комнат давила на слух. Каменные своды замка чем-то походили на огромный панцирь давно умершей гигантской черепахи, внутренность которой за много веков полностью разложилась. А люди понастроили здесь этажей и перегородок, украсили стены коврами и мебелью, назвали это своим жилищем. Где-то сонливо тикали настенные часы, доносились невнятные голоса слуг.
Я вдруг понял, что очень-очень устал…
Сказать откровенно, меня все сильнее утомляет эта писанина. Стала больше одолевать апатия, поскрипывание ленивого пера действует на нервы. Запах чернил почему-то вызывает тошноту: душевную и телесную. На столе небрежной стопкой лежит множество исчерканных халдейским почерком листов. Все гнусно, мерзко и противно… Хочется попросту плюнуть, поставить последнюю точку и просто выкинуть эти листы в архивы времени — пускай потомки сами разбираются, что к чему, если это занятие покажется им забавным. Впрочем, глупо почти уже вылепив скульптуру, не довершить ее главных деталей. Если я сейчас прерву рассказ, он будет лишен самого главного — собственного смысла. Разумеется, в данный момент, когда эти корявые строки вылазят из-под моего пера, я уже знаю все, что со мной должно произойти в дальнейшем: все события до настоящей минуты, и даже те, что произойдут после. Я превратился в собственного летописца, развернувшего перед взором рулетку времени и, творя данное повествование, желаю как бы заставить ушедшее время вновь всколыхнуться. Пытаюсь воскресить прошлое, чтобы было чем поразвлечь обитателей будущего.
Ну что ж, милостивые государи и государыни, если вам действительно интересно, чем же заканчивается театр абсурда, поставленный на сцене Менлаувера по пьесе барона Маклина, то извольте. Только умоляю вас, избавьте меня от тяжкой обязанности излагать в дальнейшем все по порядку. Я буду выражаться кратко, заостряя внимание лишь на сути дела.
Этой ночью я опять пытался прятаться в лесу. Забрел черти куда и залез на самое высокое дерево. Причем, залезая, обрубал топором нижние ветви, чтобы эти твари не смогли меня достать. Звери нашли мое убежище примерно через полчаса после полуночи. Рысь без труда вскарабкалась по стволу и зубами скинула меня вниз. Еще помню ее издевательский возглас: «Он опять играет с нами в прятки, господа!».
Съели меня быстро.
На следующий день я взял билет на пароход и отплыл в Америку. Но звери переплыли часть океана и растерзали меня прямо на палубе. Моряки и другие пассажиры, все обратившиеся в гипс, безучастно смотрели на брызги крови и куски разорванного человеческого мяса. В ту ночь мои вопли услышала вся Атлантика.
А у моей психики приходил конец всякому терпению. Я каждый раз просыпался в залитой потом постели, в проклятом Менлаувере и каждый раз уже начал хвататься за пистолет, приставляя его к виску. Время словно замкнулось в какую-то мертвую петлю и постоянно возвращало меня в исходную точку, создавая эффект зацикленной смерти.
На следующий день после неудачного отплытия в Новый Свет я, наконец, понял, что все бестолку, и решил покончить собой. Без участия зверей. Самостоятельно.
От этого решения на какое-то время даже полегчало на душе. Помнится, к обеду выпил бутылки две вина, попрощался с миром, с солнцем, с голубым небом, потом обнял миссис Хофрайт и даже пожал руку Голбинсу. Казалось бы, вот она — развязка! Но мой суицид, постоянно откладываемый на самый крайний случай, увы, привел к шоку еще большему, чем тот, в котором я находился.
СМЕРТИ, оказывается, НЕ БЫЛО…
Не помню, может ее вообще не было никогда? Но, если мне не изменяет память, люди иногда умирают и их хоронят на кладбищах. Правда это или нет, сообразить теперь сложно, как впрочем, сложно сообразить что-либо.
Я поднялся на одну из башен замка, там — открытое окно, а главное — высота, достаточная, чтобы мир разлетелся от тебя вдребезги. Хотелось разом оборвать все ниточки жизни, как поступила бы марионетка, не желающая, чтобы ей больше манипулировали. И я прыгнул…
Чувствовал падение и ощущение мимолетной свободы…
Потом резкий удар…
Невероятно, но я остался жив! Отделался легкими ушибами и поковылял дальше!
Вторая попытка свести счеты с жизнью выглядела уж совсем вызывающе по отношению к законам здравомыслия. Ситуация выглядела следующим образом: я висел в туго затянутой вокруг шеи петле, мои ноги покачивались в нескольких дюймах от пола. Было трудно дышать, в глазах стояли сумерки. Но я не умирал!
Для полного букета я решил провести еще два эксперимента со своей жизнью. Сначала всадил себе в горло нож, потом пробовал застрелиться, пустив пулю в висок. В том и в другом случае было много крови и криков. И чего же я добился? Только изуродовал свой облик и окончательно осознал, что увы, обречен на бессмертие…
Кажется, это полный тупик… В душе образовался идеальный вакуум. Оттуда уже выкачано все, что возможно: мысли, чувства, желания и само понятие личности. Одна пустота: мрачная, как ночь, и холодная, как светила в этой ночи. Если во мне еще осталось что-то человеческое, так это только внешний облик. Впрочем, и тот начал деградировать до образа обыкновенного привидения. Наблюдая за собой в зеркало, я видел как лицо, словно проказой, покрывается мертвецкой бледностью. Волосы изо дня в день, как из года в год, покрываются старческим инеем. Глаза обрамляли темные круги. Мне часто приходилось смотреть на покойников: многие из них и то живее выглядели.
Волею ли Провидения, а может волею слепого, глупого, не отвечающего за свои поступки, случая, я оказался маленькой подопытной инфузорией в чьем-то глобальном эксперименте. Меня вытащили пинцетом из человеческого бытия, положили под стеклышко микроскопа, принялись поливать кислотой, бить током, изучая мою реакцию. Я наивно пытаюсь бежать, но меня опять хватают пинцетом и ложат на прежнее место, еще и удивляются: чего эта инфузория все время куда-то уползает?
Подсознательно я понимал одно: пока ТЕМ, кто, как говорят, обитают на вершине Олимпа — пока ИМ не надоест развлекаться моими мучениями, пока ИМ это не наскучит и пока ОНИ не найдут себе нового увеселения — до тех самых пор я обречен. И обречен безнадежно. Да, я уже давно не являюсь ортодоксальным атеистом. Между прочим, я много молился. Причем, всем богам всех религий, какие только мог вспомнить, внутренне недоумевая, которому из них я мог встать поперек пути. Мои молитвы, пробегая весь спектр религиозного настроения (от пламенных воззваний к небу до полуосмысленного, тупого бормотания), исходили из моих уст до тех пор, пока не иссяк их источник. И, когда я понял, что все бестолку, то принялся ругать всех богов, которым только что поклонялся, за их жестокосердие.