Дверь в сказочный ад (СИ) - Страница 49

— Зачем вы сломали часы? — сказал волшебник Маклин.

— Это я нечаянно, — сказал Лектувр.

— Теперь каждую ночь в двенадцать часов время будет останавливаться. До тех пор, пока я не разрешу ему идти снова. Это будет вам в наказание, — сказал волшебник Маклин.

Они опечалились…»

Конец цитаты. Я глубоко разделяю печаль хренувров, поверьте, потому что каждую ночь испытываю то же самое. Наконец-то эти два сумасшествия соприкоснулись в общей точке. Но увы, это маленькое открытие не привело ни к дальнейшему осмыслению, ни даже к проблеску какого-то понимания происходящего. Абсолютно все: то, что творится внутри, то, что снаружи, а заодно и то, что на страницах этой бредовой сказки в один момент вдруг стало казаться чьим-то глупым и жестоким розыгрышем. Возникало почти болезненное предчувствие, что вот-вот опустится огромный занавес, из-за кулис выйдут улыбающиеся актеры и скажут: «Извините, мистер Айрлэнд, мы просто репетировали перед вами спектакль. Простите, если это доставило вам некоторое неудобство. Теперь вы можете спать спокойно.». Я даже вообразил себе эту картину в деталях: вот выходят на сцену Голбинс и Миссис Хофрайт, снимают свои маски, именуемые лицами, и я, к изумлению, вижу совсем других людей. Кланяются и уходят. Потом из-за кулис появляются свинья, медведь, бегемот, волк, рысь и кот. Снимают маски, нелепые одежды. Кланяются и уходят. Представление закончено. Раздаются громкие аплодисменты. И я обнаруживаю себя в огромном зале среди толпы зрителей…

Увы! Мечты лишь разжигали жажду покоя, но не утоляли ее. Я тщетно вслушивался в глубину и тишину мироздания, все еще надеясь, что чей-нибудь слабый голос даст мне какую-то подсказку. Но еще раз — увы! До моего слуха доносились лишь звуки, исходящие от постукивания далекого молотка: Грум уже стеклил окна, заглаживая следы моего неистовства. Я повертел в руках старинную книгу, еще раз прощупал взором ее потемневшие от веков страницы, поворачивал их под разным углом зрения, думая все-таки отыскать некий таинственный смысл к пониманию этой бессмыслицы. Все бесполезно. Простая дряхлая книга, простой кожаный переплет. Легче, наверное, увидеть крупицы золота в куске обыкновенной грязи.

Поняв столь очевидную истину, я спустился на нижний этаж и без лишних раздумий бросил фолиант на съедение своему прожорливому камину, куда совсем недавно отправил портреты. Дочитать до конца эту феерию с неподражаемым и непредсказуемым сюжетом у меня так и не хватило терпения. Потом вновь уселся в кресло, обхватил голову руками и надолго онемевшим, бесчувственным взором уставился в стену напротив, где на гобеленах был нарисован охотник с аркебузой, преследующий убегающую лань. Охотник уже прицелился, чтобы произвести выстрел и, казалось, одно-два мгновения — раздастся залп, лань падет, а ее преследователь победоносно вскинет свою аркебузу и, сотрясая ее рукой, издаст торжествующий возглас. Но художник решил запечатлеть свою картину именно за эти два мгновения до смерти лани, навеки даруя ей жизнь и навеки лишая охотника столь близкого триумфа. А зрители картины вынуждены постоянно испытывать напряжение этого момента: то им передается страстный азарт охотника, то страх загоняемой лани. Картина, мертвая красками, была жива передаваемыми ею чувствами.

– Извините, сэр… — я услышал грубоватый голос своего привратника и очнулся.

– В чем дело, Хортс?

– Пришел опять этот… юродивый Чарли. Просит, наглец, аудиенции. Что прикажете: гнать в шею или…

Я даже подскочил с кресла:

– Ага! Он принес портреты! Немедленно зови его сюда! Сейчас я вытрясу его из собственной шкуры, но допытаюсь, где он их, черт побери, достает!

Хортс кивнул и удалился. Во мне тем временем пробуждался голодный зверь. Я готов был придушить этого оборванца собственными руками, если он не сознается, кто на самом деле пишет эти картины, и что за чудовищная сила в них сокрыта. Вот черт! Он словно чувствует тот момент, когда ему необходимо появиться! Я посажу его в горящий камин! Я прикажу его пытать! Надену эти «шедевры» на его собственную голову!

Но вот что странно…

Ничего подобного на самом деле не произошло. Да, Чарли вновь появился с большим саквояжем, вновь стал убеждать меня купить за смехотворную сумму полотна «гениального» мастера. По-моему, он сегодня даже был по приличней одет. На какой-то помойке нашел себе новую шляпу без дыр и утепленные крестьянские сапоги. Я посмотрел на портреты, потом приказал Голбинсу отсчитать бродяге определенное количество шиллингов и повесить картины на их прежнее место, то есть в гостиную.

Лишь много позже, когда Чарли удалился, я, кажется, сообразил в чем дело. В его присутствии я находился как бы под внушением чужой воли. Мной словно манипулировали. И вот результат: свинья, волк, бегемот, медведь, рысь и плешивый кот — вся эта незаурядная компания снова смотрела на меня с полотен своими нарисованными глазами. Борьба как с самими зверями, так и с их образами была заведомо бессмысленной и обреченной. Я тяжко-тяжко вздохнул.

Стрелки на часах неустанно скользили по циферблату, все настойчивей напоминая мне, что день — лишь светлый призрак следующей за ним суровой ночи. Меня снова начинало трясти и прошибать в пот. Я готов был выть и рвать на себе одежду, не понимая главного: что мне делать? Куда бежать? Я уже начал всерьез мечтать о спокойной, тихой могиле — вот, пожалуй, самое надежное убежище из всех сущих в мире и вне мира.

Могила… покой… бесстрастие… Эти три слова я шептал сейчас с тем же наслаждением, как раньше произносил: «любовь, жизнь, счастье». Перевернулось абсолютно все: в душе, в голове, в оценке окружающих вещей. Я вдруг подумал (причем, без малейшей тени иронии!), а может, я уже давно умер и нахожусь в аду?.. Неплохая версия. Но хоть убей, как ни тужился, не мог вспомнить ни одной религии, где бы ад представлялся в таком странном виде.

Нет уж, лучше оставить традиционную версию: сумасшествие. Она и звучит приятней и выглядит проще.

Раздался голос дворецкого:

– Сэр, подойдите, пожалуйста, сюда.

– В чем дело, Голбинс? — я нехотя приблизился.

– Взгляните, сэр, — он указал рукою на камин.

Скажу прямо: чудеса уже давно потеряли способность меня удивлять, но иногда хоть развлекали. Дело в том, что книга, которую я бросил сюда полчаса назад, не горела… То есть, вообще не горела. Она валялась совершенно невредимой в самом пеклище камина, а распаленные языки пламени обвивали ее со всех сторон, но не в силах были переварить ни единой страницы.

Странно…

И странным мне показался не тот факт, что книга не горит. Мистика уже стала такой же обыденностью в моей жизни, как вода, еда, воздух и все остальное. Непонятно было другое: почему эта глупая сказка (раз он ее так оберегает) для Маклина является ценностью еще большей, чем портреты его возлюбленных зверей? Что в ней такого? Может, все-таки стоит набраться терпения и дочитать ее до конца? Ведь должен же быть какой-то ответ!

Я взял щипцы и осторожно, впервые боясь нарушить ненавистное мне колдовство, извлек фолиант из пламени камина. На нем даже не было ни единого опаленного места. Говорят, в первые века христианства Евангелие вот также пытались уничтожить огнем, но оно оставалось невредимым. Но чтобы назвать только что прочитанный бред неким религиозным писанием… сперва надо было б уж откровенно свихнуться.

Я с трудом отыскал ту страницу, где закончил чтение. Опять замельтешили перед глазами мувры, стувры, саувры, злые и добрые драконы, заяц, который постоянно ходил на день рожденья к кролику — примерно раз в два-три листа, а также лешие, гномы, тролли, эльфы, живущие в «далеких лесах». Одни были «глупыми», другие «умными», третьи «хитрыми». Они то ссорились, то мирились, то ходили друг к другу в гости. Каждые десять страниц случался какой-нибудь праздник, по поводу чего пекли великолепный торт, а из-за последнего куска вечно дрались. И так бесконечная околесица, лишенная смысла, содержания и вразумительного сюжета. Сам черт сочинял эту чертову фабулу, причем, в то же время другой рукой мутил воду в каком-то прорубе.