Двенадцать, или Воспитание женщины в условиях, непригодных для жизни - Страница 9

Милый мой мальчик, прости, мысленно повторяла я, лежа на диване. Я делаю что-то подлое и мерзкое. Будто роюсь в твоих вещах. Но потом, когда нам будет хорошо, я вымолю у тебя прощение. Я знаю, ты меня простишь.

В клинике я соврала (впервые в жизни!), что хочу проведать сестру. Своему спокойствию и решительности удивилась сама. Меня проводили в зал для посетителей (конечно, и тут не обошлось без денег).

Минут пять спустя в комнату вошла женщина – изможденная блондинка в сером больничном халате и войлочных тапочках…

– Ты моя сестра? – спросила она.

Я кивнула.

– Цветы поливаешь?..

Я снова кивнула, потому что не представляла себе, что отвечать.

– Я хочу домой… – вдруг жалобным тоненьким голоском пропела она, не сводя с меня пронзительного взгляда.

– А где вы живете? – решилась спросить я.

Глаза женщины угрожающе сверкнули.

– Ты не моя сестра! Ты не моя сестра! – повторяла она.

– Что с вами произошло?

– Я знаю… – Женщина погрозила мне пальцем. – Ты тоже живешь в галерее… Я поняла. Меня не проведешь!

– В галерее? Где это? – растерянно спросила я.

– Тихо… Это там, – она показала пальцем куда-то вниз. – Там тихо… Они работают очень тихо… К ним не подберешься, но у меня есть ключ…

Я поняла, что разговор не состоится и лучше уйти. Несчастная женщина! Я отдала ей пакет с фруктами. Она вынула апельсин и начала его жадно, как яблоко, грызть.

– Прощайте, – сказала я. – Извините, что побеспокоила…

– Это ОНИ тебя будут беспокоить! Еще как! А ключ – вот он! Возьми, если не веришь… – Оглядываясь на дверь, женщина быстро сняла с шеи потертый шнурок с двумя ключами. – Красивый у меня талисман? – спросила, усмехаясь. – Пойди в галерею. Там тихо… Там – ОНИ. Спрячь – а то отберут!

Я машинально взяла ключи:

– И где же эта галерея?

Женщина быстро назвала улицу. Я едва успела положить ключи в карман, как в зал вошла медсестра.

Уже стоя на пороге, я услышала, как вдогонку мне женщина крикнула, будто мы и правда сестры:

– Не забудь полить цветы!

Ехать или нет, ломала я себе голову. Моя новая знакомая произвела на меня тягостное впечатление. Наверное, когда-то она была красивой, даже красивее меня. А теперь во что превратилась? Был ли в ее путаных словах хоть какой-то смысл? Вряд ли. Меня удивило только одно слово – галерея. Нужно съездить, посмотреть. По крайней мере – полить цветы.

Дом находился в центре города, в его старой части, которую начали застраивать элитными многоэтажками. Я вошла в подъезд. Было темно и сыро. Стала подниматься, хотя не понимала, как буду открывать чужую дверь. А вдруг там кто-то живет? Что я скажу?

На всякий случай несколько раз нажала кнопку звонка. Тишина. Я постучала. Никто не ответил. Хотя мне показалась, что я услышала шорох и звяканье посуды. Я толкнула дверь и… задохнулась…

«Платиновый эгоист»! Я узна́ю его среди тысячи ароматов… Милый мой мальчик… Но почему? Откуда? Неужели запах может храниться так долго? Я почувствовала укол ревности. Но таким одеколоном пользуется много мужчин… Я подошла к закрытой двери, из-под которой пробивался свет. Распахнув ее, на какой-то миг зажмурила глаза: комната была залита ярким весенним солнцем. Когда же глаза привыкли к свету, я увидела… Нет! Нет, этого не может быть!!! Всюду – на столе, диване, креслах – лежали куски ватмана, а на них… Я уже знала, что может произойти просто от одного взгляда на рисунок!

Я стремглав выскочила из квартиры. Вот она – галерея! Нет, скорее – мастерская безумного и в то же время гениального в своем безумии художника. И запах. Мой запах. НАШ запах. И еще – это я тоже запомнила! – знакомый галстук на стуле, старая пестрая сорочка, в которой он был в первый день нашего знакомства, жакет, небрежно брошенный на диван…

Милый мой мальчик… Почему все так?!

Сойти с ума? Броситься в отчаянии под колеса машины? Что? Господи, что? Но ведь я сама говорила, что здоровье у меня крепкое, что я не умру. Когда я это говорила? Кому?

Я остановилась на миг и отдышалась. Нет, я не сойду с ума и не брошусь под машину. Я знаю, что нужно делать. Сейчас же позвоню своему адвокату, пока я жива, пока можно аннулировать завещание. Но сначала – самое главное.

Я поехала домой. За двадцать два года моей жизни не припоминаю в себе такой решительности. Не разуваясь, зашла в спальню и начала сбрасывать завешенные тряпьем рамы. Потом разбила стекло и, нащупав шероховатую поверхность ватмана (руки и щеки мои пылали, будто я выхватывала бумагу из костра!), смяла упругий картон и бросила его в ванну. Чиркнула спичкой. Сгорая, ватман шуршал, будто неведомые существа, жившие в нем, предчувствовали смерть. Последний раз взглянула на клочок, торчащий из огня, – нежная линия будто манит за собой… Я поднесла к нему спичку и плотно прикрыла дверь – пусть горит в одиночестве. Иначе… Иначе я не уверена, что не выхвачу рисунки из огня.

…Он не вернулся. Но я его и не ждала. Осталась в своем большом отцовском доме. Сделала ремонт, поменяла обои в спальне. А потом решила жить – долго и счастливо. Теперь я – директор большого частного издательства, в которое вложила унаследованный капитал. Сначала было трудно общаться с людьми, вести переговоры и… просыпаться в семь утра. Но постепенно я привыкла. И дела мои пошли в гору.

А началось все с книги, которая всего за год стала бестселлером. Называлась она «Галерея» – такой себе фолиант на четыреста страниц. Чего греха таить – литературный труд оказался непосильным для меня, поэтому пришлось привлечь пятерых журналистов. Но я этого никогда не скрывала! Тем более что теперь эти журналисты – мои самые перспективные авторы, которых я регулярно издаю. На них, честно говоря, и держится мой бизнес».

Я боялась прервать ее рассказ вопросами, но все же решилась спросить.

– А что случилось с вашим мужем?

Женщина опустила руку в карман своего халата, вынула оттуда смятый клочок бумаги и протянула мне.

– Так все закончилось… – сказала она. В глазах ее мелькнула усмешка. Мне показалось, что она смеется надо мной. Я начала читать…

«Я стою в холодном погребе покосившегося дома на околице Богом забытого городка моего детства. В руке – топор… Я должен положить этому конец. И немедленно. «Так вот, милый мой мальчик, – уговариваю я себя. – Так вот!..»

…В столицу я ни за что не вернусь. На второй день моей так называемой командировки я почувствовал: что-то случилась. Вдруг повысилась температура, бросило в жар, сердце то останавливалось, то колотилось как бешеное. Я глотал таблетки, пил корвалол, потом – водку с перцем… Наконец, скорее интуитивно, догадался: дело не во мне! А когда через полчаса болезнь отступила, убедился окончательно: я проиграл. Мои картины погибли. Я даже знал, как именно – в огне. Мне некуда возвращаться.

…Рисовал я с детства. Мама очень гордилась моими рисунками, обвешала ими весь дом. Но через несколько лет дом опустел – отец погиб на охоте, а мама как-то быстро угасла. Врачи констатировали «общее ослабление организма» – согласитесь, довольно странный диагноз. В интернате я перестал заниматься рисованием и вернулся к нему только на втором курсе политехнического. Девушка, с которой я встречался, была в восторге от моего таланта. Я знаю точно: она меня любила. Носилась с моими рисунками повсюду, убеждая, что они – гениальные и что мне необходимо получить профессиональное образование. Я бы, наверное, послушался ее, если бы она не погибла – выпала из окна общежития.