Двенадцать, или Воспитание женщины в условиях, непригодных для жизни - Страница 16
У меня нет причин жаловаться на судьбу…
На работе я часто слышу: «Туве, на тебя приятно посмотреть! Ты такая, такая…» И слов не находят. Еще бы! Я же бывшая стюардесса международных авиалиний. А туда кого попало не берут – только длинноногих, стройных, проворных. Если бы не небо – сидела бы я в деревне под Немировым и вязала варежки на продажу, как это делает моя сестра. И, ясное дело, никогда не узнала бы, что такое «тартар из белой куропатки»… А это очень-очень вкусно, по-фински – «херкуллиста».
С Арто Ваатаном я познакомилась в самолете. Мужчина, сидевший на месте «17С», заказал виски раньше положенного времени. Я могла бы и отказать, но у него в руках была книга о Мумми-Троллях. Такой солидный господин. Немного похож на пекинеса – короткий нос, большие, широко посаженные глаза – и детская книжка! Я принесла виски и попросила разрешения посмотреть картинки. Так началось знакомство. Потом он всегда брал билет на мой рейс из Хельсинки до Киева и обратно. Летал часто. Имел вид солидного бизнесмена. Как выяснилось позже, бизнес у него был ма-а-а-ленький (что-то связанное с поставкой консервированной морошки). Но у него был свой дом с сауной на околице Тампере, двое взрослых детей, живших отдельно, и свобода выбора. И он выбрал меня.
А через полтора года после свадьбы оказалось, что Арто Ваатан – романтик. Таких я встречала и у себя на родине в большом количестве. Муж сначала прилично выпивал, потом бросил свой бизнес и подался к родителям в Лапландию, пояснив свой поступок старой финской пословицей: «Хочешь быть богатым – работай в городе, хочешь быть счастливым и свободным – стань оленеводом!» Он выбрал второе. Больше я его не видела. И все бы ничего, но дом он завещал детям…
Но мне было все равно. Ведь замуж я выходила не по большой любви. Просто примерно в то же время, когда он мне подвернулся на месте «17С», как раз пошли слухи, что меня спишут на землю. И я ужасно волновалась. Не знаю, чем я так насолила команде! Наверное, бортинженер решил взять на мое место свою приятельницу. Но ведь небо для меня – это все! Некоторые боятся летать, а я могла бы распахнуть люк и легко пробежаться по небесам. Уверена: никогда бы не упала! Однажды я попыталась это сделать. Вот после этого случая, когда милый Арто помогал моей напарнице отпаивать меня водой, и начались репрессии, поползли слухи. Представляю, как шипели мои завистники, когда Арто забрал меня к себе!
А уже потом был этот музей…
– Не знаю. Просто не знаю, что делать… – услышала я, как говорит директор роува Саатаннен. – Какой тут может быть выход?..
Она не догадывалась, что перегородка между ее кабинетом и подсобным помещением тоненькая, как картон. Или, скорее, у меня тонкий слух. Ведь если у человека тонкий вкус, наверное, и все остальное у него тонкое, деликатное…
– Какой может быть выход? – продолжает роува Саатанне, разговоривая с администратором роува Пайве. – Что с ней делать? Какая несчастная судьба! Совсем одна, в чужой стране… Сколько же ее тут держать? На это место давно претендует Ярмо. У него замечательная научная монография по детской литературе.
– Да она, корова, всем тут поперек горла! – говорит роува Пайве и даже зубами щелкает (она недобрая, эта администраторша!). – Неужели сама не понимает? Зачем вы ее подобрали?!
– Вы слишком суровы, – прерывает ее директриса.
– Это вы слишком мягки, роува! – не унимается администраторша. – Ей место в приюте для одиноких.
Роува Саатенне что-то отвечает своим тихим голосом, а я погружаюсь в фантазии. Я представляю себе несчастную толстую и одинокую корову, которая носится по снежной пустыне в поисках травы…
Я хорошенько умываюсь в туалете музея. Тут так красиво! Всюду пластик, стекло, разноцветный кафель и очень хорошо пахнет (когда летала, следила за тем, чтобы в туалете нашего самолета всегда был освежитель воздуха с клубничным запахом). Надеваю роскошное платье – я сшила его сама, еще когда жила с Арто. Оно черное, с кружевом и рюшами, талия – низкая, на груди – большой бархатный бант, снизу – широкая оборка. Ресницы и губы я всегда старательно подчеркиваю – осталась привычка от бывшей профессии. Мне же работать на людях!
Собираюсь я быстро. И выхожу в холл. Сажусь на краешек стула за стойкой, где царит роува Пайве, и складываю руки на коленях.
Вскоре придут первые посетители. Я так жду их, что не могу усидеть на месте. Волнуюсь, не помялся ли бант или оборка, поглядываю на себя в зеркальце, поправляю прическу. От волнения у меня пересыхают губы.
Я работаю экскурсоводом в музее Мумми-Троллей. Вот и не верь после этого в судьбу! Из-за этой книги я познакомилась с Арто. Потом я перечитала все девять книг. И поняла, что они написаны обо мне. Точнее, написаны так, как могла бы написать их я. Когда в музей приходят дети и я вожу их от стенда к стенду, от экспозиции к экспозиции, я рассказываю им новые сказки – продолжение историй о семье забавных лесных существ. Я рассказываю их очень тихо, чтобы – не приведи Бог! – не услышала роува Пайве!
Только однажды какой-то паренек стал спорить со мной. Он был уже довольно взрослый и наглый. «Вы же не Туве Янсон!» – сказал он.
С той поры мое имя – Туве. Туве Янсон. И с тех пор я боюсь и не люблю детей. Они дотошные. У них потные ладошки и влажные носы. Они все время жуют жвачки и выдувают из них большие разноцветные пузыри именно тогда, когда я рассказываю им удивительные истории. О том, как я поселилась на острове со своей подругой-художницей и мы круглосуточно создавали живые иллюстрации к моим сказкам из дерева, камня, стекла, папье-маше и других подручных средств. Завывал ветер, мела метелица… Мы разводили огонь в камине и клеили фигурки Мумми-Троллей и их друзей.
Обычно дети выдувают пузыри, хихикают. А я щелкаю выключателем – экспозиционный зал погружается в темноту. Только загадочно светятся большие стеклянные кубы со сказочными персонажами. В темноте они оживают, их стеклянные глазенки поблескивают, носы морщатся, они начинают двигаться и смеяться… Мне нравится наблюдать за тем, как пугается детвора. Как они замирают и перестают жевать. Я рассказываю о том, как жуткие маленькие существа с цепкими лапками нападают врасплох, приклеиваются ладошками к телу озорника и уносят его далеко-далеко от дома, Могут бросить в море. Или еще куда подальше… Я рассказываю о ненасытном празднике – Рождестве, для которого люди готовят горы салатов, пирогов, убивают целое стадо коров и стаи индюшек…
Краем глаза слежу за коридором и если замечаю директрису или роува Пайве, быстро включаю свет…
– Вот какая замечательная писательница жила в нашей стране! Вот какие чудесные сказки она писала для вас, дорогие дети! – бодро заканчиваю экскурсию.
…О, я знаю: когда они вернутся к себе домой и лягут в теплые постельки, им приснятся Цепкие Лапки. И они – те, кто бросает в меня камешки летом и острые ледышки зимой, – долго будут ворочаться и всхлипывать во сне.
А я ночую в музее. Закрываю его за роува Саатаннен, которая уходит последней. И остаюсь наедине со своими маленькими друзьями. Пусть роува Пайве и роува Саатаннен считают, что я сплю в своем уголке. Дудки!
Я иду в зал, где голубым светом сияют стеклянные кубы с экспозициями. В них – моя семья.
– Туве, тебе тепло? Тебе весело? – спрашивает Мумми-мама.
– Туве, сегодня прохладно. Ты надела теплые носки? – спрашивает Мумми-папа.
Я пла́чу. Я рассказываю им о небе, о своем городе, который никогда не увижу, и о том, что мне некому приготовить индейку на Рождество.
И тогда все они выходят из своих прозрачных кубов – семья Мумми-Троллей, фрекен Снорк, Снифф, Снусмумрик, – берут меня в веселый круг, поют и танцуют. И я пою и танцую вместе с ними. Они ведут меня к кукольному домику, в котором столько красивых комнат, пропахших запахом трав, кружевные занавески на окнах, теплые одеяла, мягкие подушки и даже крохотные свечечки на лакированном черном рояле.