Две жизни. Том I. Части I-II - Страница 65

– Женщина, – сказал он мне, – в минуты величайшего горя редко может оставаться одна. Она, сама того не сознавая, тянется к человеку, оказавшему ей внимание, чтобы хотя бы немного приглушить боль горя от потери любимого. И мужчине, честному джентльмену, надо быть очень осторожным и внимательным в своих словах и поступках, чтобы не создать себе и ей ложного положения. Не раз в жизни я видел, как утешавший в горе женщину мужчина попадал в безвыходное положение. Женщина обрушивалась на него всей тяжестью своего страдания и привязывалась к нему так сильно, что ему приходилось или жениться, или бежать, причинив ей новое страдание.

Эти слова причинили мне боль. То же или почти то же самое говорил мне Иллофиллион. Я невольно примолк и задумался, как трудно мне ещё разбираться в глубинах человеческих чувств, где мне всё кажется простым, а на самом деле таит в себе шипы и занозы.

Речь перешла на Жанну, которая должна была завтракать с нами. Капитан вызвал метрдотеля, заказав ему в моей комнате изысканный французский завтрак на три персоны, более похожий на обед, и велев украсить стол розами, а я просил принести только красных и белых.

К часу дня стол был сервирован, я написал Жанне записку, прося пожаловать ко мне завтракать. Через несколько минут раздался стук в дверь, и тонкая фигурка Жанны в белом платье обрисовалась на фоне тёмного коридора.

Я встретил мою гостью у самого порога и, поцеловав ей руку, пригласил её к столу. Я ещё не видел Жанну такой сияющей, свежей и весёлой. Она сразу забросала меня вопросами и о моём здоровье, и об Иллофиллионе, и о том, как долго мы будем в Константинополе – я не знал, на какой из вопросов отвечать.

– Я так рада, так рада, что проведу с вами сейчас время. Мне надо о тысяче дел вам рассказать и ещё о тысяче у вас спросить. И никак не находилось возможности это сделать.

– Позвольте вас познакомить с моим другом, которого вы знаете как капитана, но не знаете как удивительного собеседника и очаровательного кавалера, – сказал я ей, воспользовавшись паузой в её речи.

Жанна так безотрывно смотрела на меня, что не заметила капитана, стоявшего в стороне, у стола. Капитан, улыбаясь, подошёл к ней и подал ей белую и красную розы. Наклоняясь к её руке, он приветствовал её, как герцогиню, и, предложив руку, провёл к столу.

Когда мы сели за стол, я не узнал Жанны. Лицо её было сухо, сурово; я даже не знал, что оно может быть таким.

Я растерянно посмотрел на капитана, чувствуя себя совсем расстроенным. Но на лице капитана я не прочёл ровно ничего. Это было тоже новое для меня лицо воспитанного, вежливого человека, выполняющего все светские обязанности за столом. Лицо капитана улыбалось, его жёлто-золотые кошачьи глаза смотрели добродушно, но я чувствовал, что Жанна скована бронёй его светскости и не может выйти из рамок, заданных им.

Все её надежды повидаться со мной наедине и сердечно поделиться мыслями о новой жизни разлетелись от присутствия чужого человека, да ещё такого важного, в ореоле мощи и власти, которым окружён всякий капитан в море.

Недостаток воспитания Жанны, её односложные ответы и нахмуренный вид превратили бы всякий завтрак в похоронный обед. Но выдержка капитана и его умение вести беседу заставили меня смеяться до слёз. Жанна туго поддавалась силе юмора, но всё же к концу завтрака она стала проще и веселее. Капитан, извиняясь перед нами, вышел заказать какой-то особенный кофе, который мы должны были пить на балконе в специальных чашках.

Воспользовавшись минутой, Жанна сказала мне, что вечером у неё состоится свидание с другом турка, который предоставит ей магазин с приличной квартирой на одной из главных улиц, чтобы открыть шляпное дело. Она снова и снова говорила, что приходит в ужас от одиночества и страха за свою и детей судьбу.

Я успел только сказать ей, что Иллофиллион никогда её не оставит, что я и он – её друзья всегда, где бы мы ни были. Но я мало преуспел в том, чтобы её утешить, поскольку боялся сказать какое-либо неловкое слово.

Вернувшийся капитан принёс нам чудесных апельсинов, вскоре принесли и знаменитый кофе. Но Жанна сидела как в воду опущенная и, уходя, отказалась от фруктов. Я упросил её отнести детям по апельсину, а предложенные ей капитаном цветы она оставила на столе. Капитан с поклоном проводил её до дверей.

Возвратясь ко мне на балкон, он взял подаренные им Жанне розы, вдохнул их аромат и, рассмеявшись, сказал:

– Нечасто в жизни мне приходилось терпеть поражение на дамском фронте. Но сегодня даже мои цветы, не только я, потерпели фиаско.

– Я совсем расстроен, – ответил я ему. – Даже голова у меня разболелась. Почему-то я думаю, что бедняжка теперь плачет. И право, мне очень жаль, что я так бессилен ей помочь.

– Здесь дело не в твоём бессилии что-либо сделать, а в отсутствии у неё образования и воспитания, которые могли бы ей помочь в тяжкий час жизненных испытаний. Ей надо стать женщиной-героиней, а она сейчас только женщина-жена, мать-обывательница. Это не значит, что она не сможет когда-либо подняться до иного уровня. Но её борьба за своё счастье, за личную жизнь будет ужасна. Пока она не откажется от борьбы за любовь для себя и начнёт жить для детей, – она пройдёт ад страданий. Вот этому страданию я и поклонился так низко сегодня, – задумчиво сказал капитан.

– Неужели, любив однажды до самозабвения и потеряв рай сердца, можно снова начать искать его? Мне думается, если бы полюбил однажды всем существом, то я не мог бы больше приблизиться ни к одной женщине, – отвечал я.

– Не мне судить. Я прожил уже половину жизни, быть может, большую. И в ней ещё не было такой минуты, когда мне хотелось бы произнести: «Остановись, мгновенье!» Я видел лишь неисчислимое количество страданий повсюду, где люди были одержимы страстями и не могли управлять своим разумом и сердцем.

Речь капитана была прервана стуком в дверь, и на приглашение войти в комнате появилась высокая фигура князя.

Пользуясь правом больного, я лежал на кушетке под спущенным тёмным пологом балкона; капитан встретил князя, радушно ему улыбаясь и пожав руку, и усадил его подле меня.

Князь объяснил, что искал капитана, чтобы поблагодарить его за помощь, оказанную его больной жене, а также за отличный дом, нанятый по его указанию. К нам князь также пришёл поблагодарить за помощь и попросить навестить его больную жену.

Князь был элегантно одет, но выглядел неважно. Его лицо имело желтоватый оттенок, глаза были воспалены, и весь его вид говорил о большом физическом и нервном истощении.

Капитан, улыбаясь, сказал, что очень сожалеет, что он не доктор, а то, наверное, предписал бы постельный режим не жене, а мужу. Я уверил князя, что Иллофиллион непременно зайдёт к нему. Но вряд ли это может случиться сегодня, так как он ушёл рано утром и обещал быть к вечеру, но и вечером у него сегодня дела.

Посидев с нами около часа, князь просил разрешения зайти завтра утром, чтобы узнать, в какое время Иллофиллион мог бы навестить его жену.

Не успели мы обменяться впечатлениями о Константинополе, как снова раздался стук в дверь, и две синьоры Гальдони с букетами роз вошли к нам. Обе сияли радостью. Они пригласили меня, Иллофиллиона и капитана навестить их в их посольском особняке. Капитан сказал, что состоит сиделкой при мне, заменяя матроса-верзилу, а Иллофиллион уверяет, что мне в течение ещё двух-трёх дней надо соблюдать постельный режим, но что по истечении этого срока он обещает доставить меня к ним.

От итальянок повеяло хорошим тоном, хорошим обществом. А прелестные, бездонные и добрые глаза молодой синьоры Гальдони будили в сердце лучшие чувства, проникая в самую его глубину очарованием женственности.

– Вот чего не хватает бедной милой Жанне, – сказал я. – Она лучше многих, но только не умеет владеть собой – так же, как и я. Именно потому, что я так плохо воспитан, что я почти постоянно чем-нибудь раздражён, я лучше других понимаю Жанну.

– Нет, друг. Ничего общего нет в твоей и её невоспитанности. Ты просто неопытен и ещё не умеешь владеть ни своим темпераментом, ни своими мыслями. Но твой круг идей, мир высоких стремлений, в котором ты живёшь, – всё вводит тебя в число тех счастливых единиц, которые достигают на земле умения принести наибольшую пользу своим собратьям. Рано или поздно ты найдёшь свой индивидуальный, неповторимый путь и внесёшь в жизнь что-то новое – и я уверен, – большое и значительное, призванное служить общему благу. Что же касается Жанны, то дай бог, чтобы её беспредельное личное страдание раскрепостило в ней хотя бы её материнскую любовь и помогло бы стать матерью-помощницей и защитницей своих детей, а не матерью-тираном. Есть много случаев, когда горе, перенесённое матерью, обращается в тиранию и деспотизм по отношению к детям! Причём она сама убеждена, что её любовь к ним – высочайший подвиг.