Две войны (СИ) - Страница 29

«Только не снова… Он же только что сделал это. Я не выдержу этого еще раз, почему он просто не убьет меня? Убей меня! Убей меня, тварь».

— Нет… — одними губами выдохнул Джастин, прежде чем все-таки провалился в спасительную темноту, но даже там ужасный лик палача не оставил его в покое, будоража больное сознание своей дикой улыбкой-оскалом, жесткими пальцами, насквозь прошедшими сквозь кожу, и, конечно же, этим пугающим огнем зеленых пронизывающих глаз.

========== Глава 6 ==========

Смотри на меня, слушай внимательно,

делай, что я говорю сознательно.

И подчиняйся мне добровольно,

даже если от этого больно.

Я знаю все, о чем ты мечтаешь,

что ты стыдливо себе запрещаешь.

Мне бесполезно сопротивляться,

проще и правильней сразу же сдаться.

(Otto Dix — Война)

Когда он проснулся, то не сразу понял, что лежит в какой-то землянке на сырой, после дождя просевшей земле, укрытый дырявым заплесневелым одеялом, давным-давно проеденным насекомыми и источающим такое зловоние, что он тотчас сбросил его. Джастин едва чувствовал руки, он не мог пошевелить ни единым мускулом и только спустя пятнадцать минут усердных попыток смог подняться на ноги и тут же, охнув, чуть не упал обратно на землю, схватившись за живот, резко скрутившийся острой судорогой. Джастин медленно, стараясь не делать резких движений, предельно тщательно осмотрел себя. Ощупал особенно сильно задетые места и ужаснулся: сломаны два пальца на правой руке и ребро, вывернуты некоторые суставы, выбита пара нижних зубов, разошлись швы, загноились так и не затянувшиеся ожоги, а самое главное, Эллингтон порвал его — там, внизу. Кишечник протяжно ныл, выпуская маленькие комки слизи и кровавых сгустков, спазм резкой судорогой скручивал поясницу и ноги. Джастина волновало, что за слизь вытекает из его заднего прохода вперемешку с кровью; он не знал, что там повредил ему чертов янки, но надеялся, что все же в этом нет ничего опасного для жизни и что он сможет передвигаться.

Только после недолгого «осмотра» Джастин смог побороть боль и выглянуть из странного убежища. Он оказался в лагере для военнопленных и судя по табличке на высоком деревянном заборе, окружающем территорию по периметру, смог понять, что это концентрационный лагерь⁴ «Вайдеронг» или Сектор 67 — каторга, о которой говорил Норманн Ллойд.

«Норманн, как ты мог? — тихо поскуливал где-то внутри далекий голос. — Не думай о нем. Он был предателем. Он продал Юг в обмен на свою никчемную жизнь, а взамен что получил? Вот именно — он мертв! И если я не хочу присоединиться к нему в скором времени, мне придется соблюдать правила этой чертовой игры… Если я хочу выжить». Другой вопрос, который Джастин побоялся себе задать, заключался в том, а хочет ли он жить после всего, что с ним сотворил Эллингтон? Он поежился и обхватил себя руками, пытаясь успокоиться и унять нервную дрожь. Ему становилось все хуже, боль нарастала с каждым шагом босых ног, а соленые капли, стекающие по щекам, неприятно щипали и стягивали многочисленные царапины и раны на лице, размазывая по коже запекшуюся кровь и грязь. Голова кружилась, перед глазами все плыло, непослушные ноги двигались сами по себе, а Джастин, тихо всхлипывая, поскуливал что-то себе под нос. Он мечтал поскорее умереть, потому что жить с таким позором — просто не мог.

— Кто-нибудь? — осипшим голосом позвал Джастин, подойдя к забору.

Лагерь был обнесен крепким частоколом, деревянные балки которого были не менее пятнадцати футов высотой, что исключало хоть малейший шанс на спасение: перелезть через них незамеченным, даже под покровом ночи, — нереально. Джастин медленно, нетвердо ступал по сырой земле, с ужасом оглядывая территорию лагеря, а тем временем промозглый северный ветер упоительно хлещет его стопы, пробивается сквозь дыры его рваных штанов, и он начинает дрожать. Вокруг сновали изнеможенные люди: худые, почти бесцветные лица некоторых пленников уныло взирали на новичка, другая часть вообще не проявляла к нему никакого интереса, как, собственно, и вообще к чему-либо вокруг. Джастин съежился и заставил себя оторвать взгляд от этой слабо шевелящейся толпы. Ему казалось, что все знают, кто он и что ему довелось пережить. Он тряпка и ничтожество; он не был мужчиной после того, что сотворил с ним капитан; он так и не стал офицером, так как подвел всех, за кого нес ответственность; он даже не смог стать хорошим сыном. Он не стоит жизни, пусть даже такой никчемной, как эта.

Калверли наткнулся на какого-то человека и, пробурчав извинения, отошел к зданию барака, чтоб не путаться под ногами у этих людей; у них и без него проблем хватает, поэтому не стоит им мешать. Они борются за свою жизнь, а он, в отличие от них, давно готов с ней расстаться.

Бараки стояли большим полуквадратом, образуя букву «П», высотой чуть ниже десяти футов. Хоть бараки и были предназначены для пленных, Джастин уже успел понять, что места под крышей для всех явно не хватает, так как многие спали в таких же ямах, где очнулся он сам.

Посередине находился плац, где тянулись огромные бревенчатые траншеи, наполненные отбросами жизнедеятельности. От отхожих мест шла такая вонь, что Джастин невольно задумался, как пленники спят на голой сырой земле всего в нескольких футах от этих ям. Через секунду до него дошло, что если он сейчас же не утопится в этом дерьме, то уже этой ночью сам почувствует, каково это — жить в таких условиях.

В глаза бросились деревянные козлы и валяющиеся рядом на земле кандалы — карательная зона. Неужели и здесь, как и на Юге, практикуют средневековые меры наказания для провинившихся рабов? Калверли, сам не понимая, что делает, приблизился к устрашающим орудиям и тут услышал глухой удар и вскрик.

Оглянувшись и поискав глазами причину шума, Джастин опешил и застыл на месте, глядя пристально, с застывшими от страха чертами, как два солдата в синих мундирах волокут под руки безжизненное тело какого-то человека. Джастин не мог сказать, сколько тому лет; на вид словно старик, проживший лет шестьдесят, но в действительности ему могло быть и двадцать. Ведь жизнь в таких условиях выматывает не хуже нескольких десятков лет за спиной. Война не делает человека таким — это заслуга людей.

Янки, перекидываясь между собой веселыми фразами, словно мешок, набитый мусором, кинули пленника в канаву, по которой шел сток отходов в реку. Вот почему в выгребной яме оставалось столько нечистот. Янки просто забили пути, через которые все дерьмо должно вытекать в реку; канава кишела мертвыми телами пленников, убитых ради развлечения или из-за отлынивания от работы. Так значит, вот что ждет каждого погибшего в этом жутком месте. Из сточных путей поднимался зловонный смрад разлагающихся тел: сладкий запах гнили и старой смерти, от которого неумолимо тянуло блевать. Джастин развернулся и, насколько мог быстро, похромал подальше от этой кошмарной братской могилы, пытаясь выкинуть из головы ужасающее зрелище, развернувшееся только что перед ним.

— Ты что, не в себе, Джастин? — раздался знакомый голос где-то справа от него. — Чего шатаешься на виду? Тебе нельзя вставать, они могут увидеть тебя!

Он вскинул голову и встретил растерянный взгляд больших серых глаз, которые изумленно смотрели на него. Перед ним стоял Майкл Розенбаум — тот самый мерзкий предатель, продажная тварь.

— Не смей приближаться ко мне, сволочь! — побелевшими губами прошипел Джастин, попятившись от назойливого видения. — Тебе не жить, ублюдок! Я от своих слов не отказываюсь. Если Норманн не смог избавить мир от такой гниды, как ты, то уж я точно доведу дело до конца. Не подходи.

— Да-да, я понял: страшный и грозный лейтенант Калверли… Да ты себя видел, нет? Ты беспомощней новорожденного котенка, Джастин! Ради бога, уймись, а то у меня такое чувство, будто ты сейчас дернешься и развалишься на части, — Майкл не угрожал ему и в подтверждение своих слов сделал несколько шагов назад и показал руки вверх ладонями.

— Ты плохо понял? — Калверли уже порядком осточертело видеть перед собой эту крысу, так как желание врезать ему по наглой морде усиливалось с каждым мгновением все больше и больше, но отлично понимал, что сил у него совсем мало, и не желал попусту растрачивать их остатки. — Дай пройти.