Две свадьбы и одни похороны - Страница 13

Маман моя также не отказалась подзаработать тридцатник за пару вечеров. У нее месячная зарплата тогда была 140 рублей.

В итоге мы, все трое, через неделю были в статусных обновках. Только у них на штанах красовались престижные шильдики «Lee Cooper»[50], а у меня «Maricone» с допиской, что это мое счастье «hencho en Mechico»[51]. Но на таком же, фирменном куске тонкой светло-коричневой кожи.

Так и ходил гордый несколько месяцев, пока одна добрая душа не просветила, что по-испански «марикон» означает не только птицу сороку, но еще и пассивного пидораса. Вот так вот.

Оттого я с этими лейблами-шильдиками по жизни всегда был крайне осторожен. Но то, что мне показали эти «двое из ларца», было вполне нейтральным. Даже без тени подначки. Квадратная гальваническая пластинка с чернением. Сверху надпись «tuning», снизу – «porto-franco». В середине, крупнее раза в три – «4WD».

Номана!

Мы согласные.

Галопом залетели в «Ковчег», где никого из девчат уже не было.

Собирать нам с Катей пришлось не только свои вещи, но и все общественное барахло в номере-складе. О них наша бравая баталерша позаботиться на радостях забыла. Правду говорят, что два раза переехать – один раз сгореть.

Ною я все же выставил претензию, что он не обеспечил нашу безопасность. На что мучимый комплексом вины бывший житель белого безмолвия решил откупиться сигаретами, предложив мне приобрести у него пять блоков «Конкисты» всего по полтора экю за пачку. Я отказываться не стал. И сигареты купил по льготной цене, и в остальном расплатился с ним честно. А за что его излишне чморить? Мужик и так пострадал за нас же. И вину свою понимает. А это не каждый раз бывает.

В общем, загрузили мы с Катей объемный Фредов «чероки» по самое не могу. Даже Катю пришлось сажать на коленки. Впрочем, она не возражала и, устраиваясь, всласть поерзала по ним попкой.

По дороге, на Овальной площади, еще ноут прикупили. Такой же ударопрочный. Просто, подумав, понял, что компьютер, интегрированный с радиостанцией, будет неудобно одновременно эксплуатировать как картографический. Да и закрытой информации в нем уже поднакопилось.

Потом, попетляв по квадратно-гнездовому в плане юго-восточному спальному району Порто-Франко, выехали на набережную, где почти у моря притулился за зеленым кирпичным забором особняк Зорана.

Вроде в этом городе все понятно и удобно в планировке, а захочешь – хрен найдешь. Изломанная линия берега прорезала улицы, но не отменила названия и сквозную нумерацию. А особняк Зорана вообще был уже за пределами Океанской улицы, которая, как указывал план, ограничивала весь город от моря.

Выскочивший на наш звонок в калитку Зоран оказался «югом»[52] лет тридцати пяти – сорока. Худощавый, тонкокостный и узкозадый. С конским хвостом начищающих седеть черных волос. Виски были уже седые совсем. В правом ухе – серьга с крупным фиолетовым рубином. Усы подковой и испанская бороденка. И черные глаза с пушистыми, как у девицы, ресницами. Одет он был в черную шелковую рубашку навыпуск и черные же слаксы.

Мы представились по-английски.

Гостям он обрадовался вполне искренне. Мне твердо пожал руку. Кате облобызал пальчики, на что она, польщенная, сделала книксен, который довольно смешно смотрелся в камуфлированной полевой форме с громоздкими тяжелыми берцами.

Представился он также по-английски, правда немного чопорно:

– Зоран Дундич, артист и сербохорват, – и, лукаво посверкивая цыганским глазом, ждал реакции. Видно было, что это у него «дежурная котлета».

– В смысле языка? – спрашиваю.

– Нет, в смысле национальности. Отец – хорват, мать – сербка. За ленточкой жизнь прожил практически в Италии. Так что, если вам будет удобно, могу общаться с вами по-итальянски, на родном сербохорватском, в обеих его ипостасях, по-французски тоже, но хуже.

– А на русском? – спросила Катя.

– Аз могу, – Зоран сразу перешел на русский, с некоторыми вкраплениями сербских слов, – но не подробно. А что улицей стоим? Прошу за мной.

Он провел нас через калитку, и мы оказались на небольшой вымощенной брусчаткой площадке, ограниченной с одной стороны воротами, с другой – гаражом на две машины. Справа – каменным забором, слева – палисадником с цветами и садовой скамейкой-качалкой под маркизой.

Потом прошли между домом и гаражом в глубь молодого сада, где нас усадили в деревянную решетчатую беседку, увитую виноградом. Там были самодельный деревянный стол и лавки вдоль стен.

– Одну минуту, – извинился хозяин, усаживая нас в этом строении, – сегодня как раз тот день, когда я без прислуги. Так что, одну минуту ожидания, и я в полном вашем распоряжении.

С этого места открывался прелестный вид на океан. Деревья в саду изначально были посажены так, чтобы этот вид из беседки не загораживать.

Любуясь океаном, я спросил Катю:

– Ну как тебе этот фотограф?

– Никак. Он педик, – фыркнула девушка в ответ.

Дальнейшее развитие обсуждения этой темы прервал сам гостеприимный хозяин, который с видом заправского циркача-эквилибриста принес литра на три домоджану[53] и два медных подноса с закуской и стаканами. Быстро расставив все это на столе, присел сам, разливая черное вино в турецкие стеклянные стаканы.

Ну-у-у… такие… пузатенькие… из которых азербайджанцы чай пьют. Вот.

Из закуски в наличии были хлеб, брынза, мед в сотах, какой-то порезанный фрукт и соленые маслины.

– Мед откуда? – удивилась Катя.

– Местный, – улыбнулся Зоран. – Есть тут под городом пасека. Словенцы держат. Мои хорошие знакомые. Вы его лучше пробуйте, чем лицезреть. – Он подал Кате ручкой вперед короткий столовый нож. – Такого вкуса вы, уверен, не пробовали никогда.

Мед действительно имел очень богатый, но несколько специфический вкус, немного острый, как бы с перчинкой, и не такой приторный, как на Старой Земле. Но все же это был мед. Слегка похожий на староземельный, собранный с горных трав Алтая.

– Божественно, – отметил я, когда, прокатав по небу «млеко пчел», украдкой выплюнул в ладонь комочек воска. – Беллиссимо. На этом здесь можно состояние сделать.

– Они тоже на это надеялись, но пока не получается у них, – грустно сказал Зоран. – При пересечении Ворот только один рой уцелел. Остальные в течение месяца окочурились. И вот уже два местных года прошло, а пчелы не роятся, хотя матка их производит исправно. Приходится каждые полгода новый улей колотить. Немного больший по размеру. Сейчас он уже больше термитник напоминает. Урбанистический.

– Грустно это, – сказала Катя.

В ответ Зоран покачал головой, соглашаясь.

– А с чего нектар пчелы собирают? – заинтересовался я проблемой.

– С окрестных трав, которые рогачи едят. Там так устроено, что каждый месяц что-либо да цветет. Как на Ядране[54]. Но что мы на пчелах зациклились? Предлагаю выпить за знакомство. На здрав!

Вино было очень хорошим, хотя и самодельным.

– Вранец? – спросил я, ставя пустой стаканчик на стол.

– Вранац[55], – поправил меня довольный Зоран. – Свой. Домашний. Уже новоземельный. Это прошлогодний урожай.

– Отличное вино, – произнесла, слегка причмокивая, понимающая в этом вопросе Катя, – но что-то я виноградника у вас не увидела.

– А он там, – махнул рукой Зоран в сторону моря, – дальше вниз по склону, за садом. Отсюда его не видно. А вот от того дерева – вполне. Если интересно, то я вам его покажу.

Так, отставить смотрины. Мы сюда по делу приехали, а не вино пьянствовать. Чую, что Зоран сам набиваться на работу не будет. Гордый.