Двадцать три ступени вниз - Страница 17
Не следует забывать, говорит Кеннан, о многих позитивных усилиях царской администрации, в частности о таких ее заслугах, как "реализация широкой программы модернизации страны, к 1914 году заметно продвинувшейся вперед", как подъем "культурной жизни", которая "в последние годы царизма просто била ключом". Кто знает, не сорвала бы этот благодетельный процесс война и революция, вполне возможно, что Александра Федоровна в конце концов научилась бы писать супругу письма порусски, Вырубова отдала бы свой царскосельский домик свиданий под детский садик, а Распутин перешел бы с "зубровки" на простоквашу.
К прискорбию мистера Кеннана, случилось недоразумение, которого "никто не ожидал": после двух с половиной лет мировой войны "совершенно внезапно начались в русской столице продовольственные беспорядки", в результате которых, ну кто бы мог предполагать, "царское самодержавие рухнуло". Конечно, и мистер Кеннан не может не признать, что свержению самодержавия предшествовала, так сказать, некоторая борьба, ее вели "либеральные и радикальные оппозиционеры", многие из которых "даже вошли в историю России как герои и мученики". Но роль их в совершившемся, он уверен, была весьма относительной, подорвали царский строй не они.
Самодержавие пало, главным образом, потому, что власти не позаботились своевременно о запасе муки для петроградских пекарен. Был бы хлеб, не было бы переворота в феврале. Не было бы переворота в феврале, не произошло бы ничего в октябре. Николая Александровича погубила нехватка саек и кренделей. И жаль, что из-за такой сущей безделицы русская история лишилась столь перспективного деятеля. Николай II, по Кеннану, "имел, несомненно, свои добродетели". Он был человеком "такта, обаяния и хороших манер", хотя, замечает автор вскользь, "он мог бы быть и талантливей, и образованней, и шире смотреть на жизнь, и исходить из более серьезных побуждений, да еще если бы суждена была ему более удачная супруга".
Американцу Кеннану, видимо, легче критиковать дармштадтскую супругу покойного императора, чем, скажем, шпрингеровским публицистам. Но в общем-то для заокеанского идеологического обер-босса хорош и царь, обремененный неважной половиной.
Есть у событий внутренняя логика. Апологеты современных преступлений международного империализма славословят его прошлые злые деяния. Моральные соучастники заговоров и провокаций, организуемых против свободы и жизни народов сегодня, творят легенду из интриг и происков, совершавшихся вчера. Кто возводит ореол над фашиствующими тиранами и узурпаторами, действующими под покровительством Вашингтона в наши дни, тот может тащить из небытия и увенчивать ореолом величия тени тиранов и узурпаторов, подвизавшихся на международной арене в конце прошлого - начале нынешнего века.
Кто сделал своим постоянным занятием апологию дважды разгромленного рейха, требуя его восстановления в границах не то 1939, не то 1937, не то 1914 года, тем нетрудно организовать похоронную процессию, чтобы под звон шпрингеровских колоколов демонстративно оплакивать двух венценосцев германского и русского. Старая дореволюционная Россия была и остается непреодолимой слабостью лидеров и глашатаев германского империализма, от кайзера и Бетман-Гольвега в 1918 году до Гитлера и Розенберга в 1933-1945 годах, и далее - до воинствующих реваншистов типа Штрауса в наше время.
Европа ушла далеко вперед, все большее расстояние отделяет ее от крушений и обвалов начала века. А охотники до чужого жизненного пространства и доныне не могут отрешиться от своих давних галлюцинаций. Они не в силах оторвать взор от петербургских призраков, тех самых, которые, по Алексею Толстому, долго питала и никогда не могла досыта напитать кровью своей Россия.
Им, отставшим от века, все еще мерещится город, стоящий на краю земли, навалившийся, как камень, на грудь России, резиденция русских и немецких сановников и вельмож где на протяжении столетий сменяли друг друга бредовыми видениями дворцовые перевороты и казни. Та история им по душе. Уральского же приговора, вынесенного революцией, они не приемлют, при одном воспоминании о нем скрежещут зубами.
Бывшая Россия по вкусу духовным наследникам рейха не только своей социально-генеалогической близостью: династия Романовых всегда казалась им лучшим гарантом консервирования слабостей России, закрепления ее технико-экономического отставания от некоторых соседних стран, в особенности от Германии. В петербургском абсолютизме его прусская родня с давних пор видела систему, способную в наиболее жестокой форме сковывать и подавлять энергию русского народа, - то, что в первую очередь и требовалось прусскому милитаризму для реализации его давнишних замыслов стратегического прорыва на Восток.
Удивляться ли надо тому, что в циничных проектах германского натиска на Восток неизменно находилось место для Романовых, при подчеркнуто деликатном учете их августейших прав и личных интересов. Мог же когда-то Петр III в подпитерском Ораниенбауме объявить себя по гроб жизни преданным вассалом прусского короля. Почему бы не повториться такому случаю в новые времена с другим Романовым?
Удивляться ли надо обороту, какой приняла дискуссия в ставке кайзера в феврале 1918 года, когда он созвал своих генералов и министров для обсуждения условий Брестского мира. Тогда Людендорф и Гофман выступили с установкой на будущее: падение советской власти, говорили они, лишь вопрос времени; государство Московия, которому Германия милостиво разрешит существовать, включит несколько центральных губерний; во главе же этого образования может быть поставлен если не Николай (который, может быть, сочтет себя обиженным), то его сын Алексей или, если этот не оправится от болезни, кто-нибудь из его родственников по материнской линии, то есть прусский или гессенский принц. Сколь ни скудоумной была эта идея, она перекинулась из кайзеровской ставки в гитлеровское "Волчье логово"; по закону прямого наследования ее через двадцать лет принял на свое вооружение и модернизацию бывший ефрейтор кайзеровской армии.
Как явствует из стенограмм интимных бесед фюрера со своими генералами, он хорошо знал по именам и Романовых, и их главных помощников и, усевшись поудобнее за обеденным столом, мог разглагольствовать о них часами. Он похваливал их. Он питал к ним, по его же выражению, респект. Самые же проникновенные слова извлекал из своего нацистского жаргона бывший венский люмпен Адольф Шикльгрубер для бывшего тобольского бродяги Григория Распутина. В кругу приближенных, за обеденным столом 11 ноября 1941 года, в разгар нацистского наступления на Москву, Гитлер вещал: "Они (русские) устранили в 1916 году Григория Распутина. Убив его, они тем самым в его лице устранили единственную эффективную моральную силу, которая, может быть, со временем привила бы славянскому элементу более здоровое восприятие жизни".
Окажись божий старец в 1941 году под рукой у Гитлера, чего доброго, попал бы он в консультанты к рейхскомиссару восточных областей Роззнбергу. Тем более, что, проведя детство и юность на Разгуляе в Москве, Розенберг однажды видел достопочтенного старца у ограды Елоховского собора и тоже остался им доволен.
За неимением Распутина, генералы вермахта, по указанию Гитлера, повезли в обозе своих армий в Советский Союз несколько других особ, явно намереваясь в подходящий момент, например, в случае захвата Ленинграда, устроить монархический спектакль. Советники фюрера, по примеру былых советников кайзера - участников февральского совещания 1918 года, не исключали варианта восстановления монархии в какой-то части оккупированных территорий Советского Союза. А о том, каковы были их планы "реорганизации" этих территорий под романовской эгидой и гербом, свидетельствуют секретные нацистские документы типа чудовищного "плана Ост", захваченные в Германии к концу второй мировой войны.
Имеются прямые указания на то, что схема "реорганизации восточного пространства", родившаяся в 1941 году в воспаленных мозгах фюрера и шефов гестапо, предусматривала в какой-то форме реставрацию самодержавия. Почему тогда же коменданту Парижа генералу Штюльпнагелю ведено было подыскать подходящего кандидата на должность ручного самодержца? Похоже, поиски были не очень успешными, поскольку гестаповцы, как засвидетельствовал незадолго до своей смерти Ф. Ф. Юсупов, даже ему предлагали должность самодержца запроектированной Московии. Принципы же, на основе которых велись эти изыскания, были объявлены задолго до прихода фюрера к власти.