Двадцать первый: Книга фантазмов - Страница 51
Приглушенно, словно просеянные через эхо, слышались голоса солдат.
— Nobody move![100] — крикнул один.
— Hands up![101] — похоже прозвучал другой.
— Up,up, up, up!!! — доносилось со всех сторон, и потом опять — Up,up, up, up!!!
— Hey, is this Macedonia?[102] — спросил кто-то из них.
— Is this Kosovo?[103] — спросил другой.
— Is this Yugoslavia?[104]
— Is this Afghanistan?[105]
— Аллах Акбар! — крикнул, встав, моджахед, а Роуз и Ребекка брели куда-то, захваченные своими призрачными поисками.
— Все возможно. Все возможно. Все возможно… — услышал свой голос Мето, а Зизи зафальшивила новую меланхоличную песню.
И все колыхалось. Все подымалось. И успокаивалось. Вдруг наступила полная тишина. Слышны были только птицы. Крики чаек, неизвестно откуда здесь взявшихся.
Затем перед глазами Мето возник Константин Миладинов, поэт.
— Что мы за народ, парень! — сказал он. — По всем уголкам света рассеялись, пылью распылились, вот такой народ. Это еще от дедов и прадедов осталось, все время с места на место бродить. Дома нас ничем не удержать. Так мы посреди дороги и остались. Везде нас много, а дома мало! Я по разным землям ходил, а всегда мечтал домой вернуться. А когда вернулся — снова захотелось куда-нибудь убежать и еще по свету побродить. Куда ни придешь, сразу чего-то другого хочется. Что это за желание, что за страсть — все время по миру скитаться? Где человеку обрести покой? Если не дома, то где-то. Если не где-то, то дома. Где, люди добрые, человеческий покой? Дома, или не дома, или же — только когда он упокоится? Я хотел написать стихи о возвращении, выходят только стихи о расставании.
Мето встал с земли, держа автомат в руке, и начал читать рэп. По-македонски.
Кто бы орлиные крылья мне дал,
Я бы отсюда вмиг убежал!
Переселился бы в город большой,
Там бы мне было совсем хорошо.
Нет мне тут счастья — не жизнь, а беда,
Я б ни за что не вернулся сюда.
Я прицепил бы крылья к спине
И, улетев, был бы счастлив вполне.
Наступила тягостная тишина. Зыбкость исчезла. Все вмиг стало ясно. Константин Миладинов обессиленно поглядел на молодого человека, повернулся и медленно пошел прочь.
91
Майя проснулась в полутьме своей комнаты в Нью-Йорке и подняла голову, все еще не понимая, сон это или явь. «Все верно, — сказала она, — и окно, и мигающая неоновая реклама кафе Джо, который уже готовит завтрак. Значит, я не сплю. Это реальность». Она посмотрела на дверь и рядом с ней увидела Гордана с рюкзаком на спине. Она впилась в него взглядом. Он улыбался ей. Потом подошел к кровати, протянул руку к ее лицу, на котором все еще было написано удивление, и погладил его.
— Ты опять мне снишься, да? — прошептала она.
— Извини, что так поздно, — сказал он, — я потерялся.
— Я не знала себя, — сказала она как будто спросонок, следуя какому-то своему внутреннему течению мыслей. — Знаешь, что я сделала?.. Мне было плохо, и я не знала, как быть…
Гордан крепко обнял ее.
— Я здесь, я рядом. Я тебя искал. Теперь я понял, как сильно ты мне нужна. Вот, я здесь.
— Я сделала глупость, — сказала Майя, глядя ему прямо в глаза. — Ты простишь меня?
— Ш-ш! — сказал Гордан, как будто успокаивая испуганного ребенка, и приложил палец к ее губам. — Главное, что я тебя нашел. Я не могу без тебя. Когда я уехал, то думал, что смогу. Я не хочу быть со всеми, но и быть один не хочу. Кто знает, может, нас не научили жить в одиночку.
Потом он легко наклонился и поцеловал ее. Она почувствовала его губы на своих губах. Наконец-то она уверилась, что это не сон. Гордан снова ее нашел. Она опять была с ним.
— И что теперь? — спросила она.
— Мы уезжаем, — сказал он.
— Куда? — спросила она и придвинулась к нему поближе, как когда-то в Скопье. — С чем?
— С радостью. Ты едешь со мной? — спросил он.
— Да, — сказала она и поцеловала его в шею, чувствуя озноб, пробежавший по жилам.
— Нет, правда, — сказал Гордан. — Здесь нет никаких шансов. Пахнет гнилью.
— Это пахнет жареным мясом из кафе Джо, глупый, — сказала она, закрыла глаза и запрокинула голову так, как нравилось Гордану…
Потом и он закрыл глаза.
92
Климент Кавай посмотрел перед собой, и ему показалось, что там виднеется выход. Он взглянул на часы и понял, что прошло двенадцать часов с тех пор, как он спустился в волчанский подземный тоннель, который в этом месте выходил на поверхность.
Профессор подошел поближе к источнику света — через щели старой окованной железом двери лился дневной свет. Он нащупал ручку и изо всех сил дернул дверь, которая, как ни странно, на этот раз легко, разве что со скрипом, поддалась. Кавая ослепил яркий свет, его глаза уже давно привыкли к темноте в подземном коридоре и неверному свету фонарика. Он инстинктивно закрыл глаза руками, ощутив на них и на лице тепло солнца. Только теперь он понял, как замерз в переходе, по которому носились сквозняки подземных ветров и призраков. Когда он медленно отнял руки от глаз, то увидел перед собой улыбающееся лицо Абдул Керим-бабы, наследника второго шейха охридского дервишского текке.
— Ага, — сказал тот, — и ты пришел на другую сторону.
— Как тут? — спросил Кавай у призрака охридского шейха.
— Всё то же самое, — сказал Абдул Керим. — Здесь тоже есть и хорошие, и плохие, всякие. И тут замкнутый круг — змея, кусающая саму себя за хвост…
— Да, все это одна бесконечность, — прошептал Кавай. — Так и время поглощает само себя.
— Кроме тех случаев, когда оно поглощает нас! — сказал Абдул Керим. — Людей и целые народы. Все происходит так: змея времени выберет в жертву какого-нибудь человека, вытянет шею и укусит его. Пустит в него яд властолюбия и тщеславия… Вот и искривляется течение времени.
— Да по-другому и быть не может, — послышался голос позади него, и дервиш с почтением повернулся к человеку, сказавшему эти слова…
— Это светлейший эвлия Хаджи Мехмет Хайяти, родившийся в далекой Бухаре, ученик пресветлого Омара уль-Халвети, основателя дервишского учения халветиев, нашего учителя, — представил Абдул Керим-баба своего предшественника.
— …вы спросите, к чему тогда вся эта мистерия с подземным коридором под Охридом, — продолжил Хайяти.
— Именно об этом я и подумал… — сказал Кавай разочарованно. — Я надеялся, что найду тут другую реальность, силу, которую нужно освободить, чтобы она смогла добраться туда, где происходит великий парадокс: все больше становится зла среди такого количества хороших людей… А я и тут, и там вижу — простите меня, эвлия, — только призраков, от которых человеку трудно ожидать чего-нибудь нового.
— Именно, — сказал Хайяти. — Но это и было смыслом твоего путешествия. Паломничество с доброй мыслью.
Два дервиша поклонились Каваю, приложив руки к сердцу, а в этот момент к нему подошел профессор археологии Одиссей Пинтов в брюках с засученными штанинами и с мотыгой в руках, весь будто светясь.
— Кавай! — воскликнул археолог, приближаясь к нему. — Дорогой Кавай, приветствую вас на этой стороне. Что с вами, вы так побледнели.
— А вы что тут делаете среди этих призраков? — простодушно спросил Кавай.
— Ну, зачем же вы так, коллега…
— Вы, по крайней мере, здоровы, прямы и жилисты, как ручка вашей мотыги, — сказал Кавай, все еще не понимая, как он мог встретиться с Пинтовым в этом месте.
— А что делать! Несколько дней назад, когда я только вернулся с похорон уважаемого Пипана — вы там тоже были, так ведь? — я копался в саду, чтобы избавиться от мрачных мыслей, когда — и меня скрутило…