Два интервью - Страница 7

Д.Ф. Но как же это им удавалось, если они просто брали тексты и публиковали их «как есть»? 

К.С. Что значит «как есть»? Что именно есть? Нужно представить себе некую гигантскую массу записей, набросков, сырья, с которой имеет дело публикатор. Как же ему быть с ней? Брать и печатать всё подряд хронологически? Но ведь это уже определенный подход, вводящий читателя в повседневность автора, а не в его настоящий замысел. Я говорю об авторской воле. Публикатор должен стать здесь, если хотите, дивинатором, разгадывающим замысел автора и согласовывающим с ним композицию всеx этиx неопубликованныx и, возможно, даже не предполагавшиxся к публикации материалов. 

Д.Ф. Так Колли и Монтинари не всё опубликовали? 

К.С. Они опубликовали всё, но как, вот в чем вопрос. Подумайте о телевизионных шоу, которые здесь называются Большой Брат, а в России – За стеклом. Там круглосуточно выставлена напоказ жизнь кого угодно. Вот так примерно и работали Колли и Монтинари с Ницше: брали и хронологически публиковали буквально всё, каждый вяк. По принципу: мы преподнесем всё, как есть, а уж читатель сам станет разбираться, что же есть. Просто какая-то инвентаризация имущества, на манер итальянского неореализма в кино или, что то же, техники более поздних папарацци. То есть, им удалось-таки втиснуть Ницше в мир базарных мух. Но о чем же еще говорит Заратустра, когда повторяет: «Отвращение! отвращение! отвращение!»

Эти мысли я высказал, когда был в Москве на заседании редакционной коллегии по изданию ПСС Ницше. Но некоторые коллеги никак не могли этого принять, потому что считали издание Колли и Монтинари самым аутентичным и авторитетным. А вот Владимир Миронов вдруг неожиданно встал на мою сторону, и я помню как во время моего выступления он несколько раз сказал Игорю Эбаноидзе: «Я же говорил!» Я тогда как раз посетовал на то, что мне, как издателю, пришлось использовать именно Колли и Монтинари. Но тогда я еще не видел того, что сейчас вижу задним числом: что и как тут сделано. 

Д.Ф. Хочу еще раз уточнить: речь идет о так называемом «наследии Ницше», которое содержится в 7-13 томах ПСС Ницше, потому как в первых шести томах содержатся законченные работы Ницше? 

К.С. Конечно. Я работал в основном с главными текстами Ницше, поэтому сказанное практически не коснулась моей работы. Но вот для публикации «наследия Ницше», которая осуществляется в рамках ПСС Ницше, это действительно проблема. Бесспорно, Колли и Монтинари проделали огромную работу, составив опись тысяч страниц, только вот такого тотального выставления напоказ приватных записей Ницше, как бы всего «нижнего белья» его мысли, я бы лично делать не стал.

Можно, если говорить музыкальными аналогиями, сказать: Ницше в изданиях Науманна или Крёнера читается в сопровождении фуртвенглеровского оркестра. У Колли и Монтинари его тексты идут под аккомпанимент эстрадной шпаны. 

Д.Ф. То есть, они сделали его более человеческим? 

К.С. Скорее, «слишком человеческим». Но что значит человеческим? Нужно ли под человеческим понимать всё, что выносится на публику? Или как в голландских домах окна без занавесок. Почему считать человеческим только то, что видит в герое лакей? Почему не то, чего он как раз не видит? Но Вы правы: «человеческое» сегодня это то, что прежде всего компрометирует человека. 

Д.Ф. А может под человеческим лучше понимать то, что вкладывал в это понятие Ницше, то есть именно то, что человеку прежде всего в себе следует преодолеть, над чем подняться? Мы много и достаточно непримиримо обсуждали эту тему с Игорем Эбаноидзе. Я считаю, что его книга «Письма Ницше» находится в том же самом современном ряду или тенденции очеловечивания Ницше, который задали Колли и Монтинари. Т.е., по сути, это анти-ницшевская книга, потому что она делает акцент на человеческом в Ницше, т.е. на том, с чем он всю жизнь в себе боролся, считал главным своим изъяном, за что себя презирал.

Я солидарен с Вами и тоже считаю, что «возня с человеческим» - не лучший образ для наследия Ницше и не лучший способ почитания этого философа. В то же время я вполне допускаю, что у каждого мыслителя может быть «свой Ницше», своя «правда» о нем. Пусть же тут каждый сам решает, какой Ницше ему нужен и какая «правда» о нем содержится в опубликованном. Отказ же от публикации наследия выражал бы одностороннее решение, односторонний подход, который рано или поздно пришлось бы пересматривать. 

К.С. В отношении Ницше, на мой взгляд, должна быть применена его же оптика, отвечающая его типу, его идеалу. И я думаю, что Элизабет Фёрстер-Ницше и Петер Гаст (при всех прочих издержках) вернее схватили эту оптику, чем поздние издатели и интерпретаторы.

Д.Ф. Это становится очевидным на примере книги «Воля к власти», которая, на мой взгляд, выдержана в аутентичном Ницше стиле и манере. Так что зря исследователи так распинают компиляционный характер этого «произведения». 

К.С. Конечно, это компиляция. Но можно ведь посмотреть на всё по-другому. Эту книгу составлял в основном Петер Гаст, а он был ближайшим другом Ницше, и как никто другой посвящен в его замыслы. Для меня эта компиляция предпочтительнее того, что делают сейчас с Ницше, беспардонно выворачивая его карманы и инвентаризируя их содержимое. Какое отношение имеет составленная таким образом опись к творчеству Ницше?

Стиль – это человек. Стиль Ницше – это сам Ницше. Соответственно: понять Ницше можно, находясь (но на свой лад) на уровне той же стилистической планки. В русской словесности я знаю только одного такого человека: это Андрей Белый. Вячеслав Иванов говорил о нем, что в чем-то он даже сильнее Ницше, именно: катастрофичнее. Если знать его кризисы: «Кризис жизни», «Кризис культуры», «Кризис мысли», и особенно «Записки чудака», то можно увидеть, каким может быть совершенное и независимое от Ницше ницшеанство. 

Д.Ф. Да. Когда меня спрашивают, кто из русских авторов лучше всего воспринял и описал Ницше, я всегда называю Андрея Белого. 

К.С. Совершенно точно. Белый выдержал эту ношу адекватнee. Он, как и Ницше, всю жизнь сходил с ума, но спасти себя от окончательной «туринской» катастрофы помогло ему то, что, сойдя с прежнего ума, он вошел в новый неслыханный ум. От Ницше он взял, что цель и назначение человека – стать Богом. Новый ум помог ему понять, что задача эта решается не в переездах между Ниццой и Обер-Энгадином, а в тысячелетиях. Ведь от чего Ницше сошел у ума? Не от того, что вошел в роль Бога, а от того, что оказался в ней неадекватным. 

Д.Ф. Взял на себя больше, чем мог потянуть лично? 

К.С. Естественно. Ницше (совсем как Раскольников, но на немецкий манер) пробовал же себя в других ролях, Цезаря, Наполеона. С какого-то момента его мысль (и жизнь) стоят под знаком слов: если бы Бог существовал, как удержался бы я, чтобы не быть им. Вот откуда сходят, или даже падают, с ума. Ницше тут не первый, кто осознал это до невыносимости. До Ницше был Штирнер, тоже по-своему сошедший с ума, хотя и не столь шумно, как бывший вагнерианец Ницше. Он просто перестал писать, вообще философствовать, занялся коммерцией по продаже молока, пару раз сидел под домашним арестом за долги и умер от укуса мухи. Событие вхождения в роль случилось в октябре 1844 года, знаменательным образом как раз ко дню рождения Ницше. Тогда Штирнер и издал свою книгу «Единственный и его достояние». Есть свидетельства того, что Ницше книга была известна. Первым обратил на это внимание Бернулли в своем исследовании «Ницше и Овербек». Он там приводит данные о том, что Ницше в базельской библиотеке пользовался книгой Штирнера. Ницше читал её, хотя ничего о ней не говорит. 

Д.Ф. Его молчание на этот счет очень странно. 

К.С. О самом близком не говорят. Да и пришлось бы тогда писать новое Несвоевременное размышление: «Штирнер, как воспитатель».  

Д.Ф. Значит, Ницше прочитал Штирнера после Шопенгауэра? 

К.С. Конечно. Шопенгауэра он прочитал еще юнцом, до Базеля. 

Д.Ф. Значит, вирус Штирнера всё же попадает в Ницше.