Два господина из Брюсселя - Страница 6

Как только Анжела покинула магазин, Жан повернулся к Лорану и с чувством произнес:

– Наша маленькая Женевьева дает бой.

– Да, я горжусь ею.

– Удастся ли ей?

– Если бы ты видел ее с Давидом на руках, ты бы не сомневался! – воскликнул Лоран.

Мужчины обсуждали Женевьеву, Эдди, Джузеппе, Давида, Минни, Джонни, Клаудию так, будто речь шла об их собственной семье. Они не сознавали, что история той, другой, пары, ее семейной жизни отныне стала частью их собственной. Все эти люди сделались близки им.

Им никогда не приходила в голову мысль, что если бы их имена – Жан Деменс и Лоран Дельфен – услышали в доме Гренье, то не поняли бы, о ком идет речь.

Анжела между двумя порциями сплетен сообщила хозяину, что ее соседка собирается переезжать; хоть ее муж и отказывался дать развод, она собиралась поставить его перед свершившимся фактом и переехать, забрав всех детей. Жан попытался скрыть радость, но потом, воспользовавшись тем, что Анжела отправилась за покупками, позвонил Лорану в театр, чтобы сообщить о предстоящем событии.

Вечером они поспешили отпраздновать это в «Королевской устричной» на площади Саблон, чей интерьер был выдержан в синих тонах, напоминавших о море. По такому случаю разорились на шампанское. Рабочий люд, проживавший в сырых многоэтажках квартала Мароль, и представить не мог, что там, над крышами их домов, в верхнем городе, два любезных господина за столиком одного из самых дорогих ресторанов столицы празднуют освобождение одной из тех, кто вкалывает без передыху.

В следующий понедельник они задумались, как помочь Женевьеве обустроиться, не вызывая подозрений, выступая, как прежде, безымянными дарителями. Прикинули план действий, но тут из магазина донеслось:

– Ах, вы представляете, синьор Деменс, Эдди Гренье хватил удар! Хлоп – и мозговое кровотечение! – прокричала Анжела.

– Он умер?

– Нет. Увезли на «скорой». Он в реанимации. Надеюсь, добрый Боженька отправит questo diabolo[13] в преисподнюю.

– Анжела, католики должны быть милосердны!

– Уж там-то задницу этого Эдди припечет не хуже, чем здесь: вечно его тянет туда. Almeno[14], он заплатит за свое свинство. Si, lo so[15], может, это не по-христиански, но ведь questo monstro[16] тоже не христианин, так пусть…

Жан охотно отпустил ей этот грех, поскольку разделял ее мнение.

В течение нескольких часов Жан и Лоран пылко жаждали смерти Эдди, вовсе не смущаясь жестокостью своих желаний; их тревожило, что это происшествие может отсрочить счастье Женевьевы.

Сначала в ежедневных докладах Анжела сообщала, что состояние больного без перемен. Потом возвестила, что ему «чуток получше». Наконец протрубила, будто сообщая о победе, что из реанимации Эдди перевели в кардиологическое отделение. День за днем Анжела, не сознавая перемены и следя за ходом болезни Эдди глазами своей соседки, упивалась малейшими улучшениями, желая больному полного выздоровления; добрая по натуре, она разве что не носила цветочки типу, к которому питала такое отвращение.

Через несколько недель Анжела, опершись на метелку, спросила:

– Господин Деменс, я ведь уже рассказывала вам о своей соседке, мужественной Женевьеве Гренье?

Жан сдержался: его всегда удивляло то, что Анжела вообще не помнит, что именно она говорила, – вероятно, сказывалось непрерывное словоизвержение…

Он равнодушно уточнил:

– О той, что собиралась уйти от мужа?

– Ecco![17] Представьте, она передумала.

– Как?!

– Сегодня его выписывают из больницы. Предстоит период реабилитации.

– Но ведь есть специальные заведения.

– А я ей что говорила, синьор Деменс?! Parola per parola[18] – вот это самое и сказала! И знаете, что она мне ответила? Что он отец ее детей и она никогда не простит себе, если оставит его in questo stato[19], поэтому она отказывается от других своих планов. Я, вообще-то, не поняла, что она suggurisce[20] под «другими планами», ведь она собиралась всего лишь переехать, а не менять профессию… Впрочем, нужно будет помочь ей в больнице, я обещала. В пять часов! Вы позволите tolgo[21] несколько минут? Я завтра наверстаю.

– Более того, Анжела, я вас подвезу туда: мне нужно доставить украшения.

– Fantastico!

К пяти Жан доставил Анжелу к больнице Святого Петра, а потом, когда она вошла в здание, припарковал машину неподалеку и устроился в кафе на улице От.

Анжела появилась через полчаса, она несла картонные чемоданы.

Женевьева катила инвалидное кресло, в котором сидел обрюзгший, мертвенно-бледный Эдди, со слюной на отвисшей нижней губе – просто мясная туша, трясущаяся при малейшем толчке; вся правая сторона тела сверху донизу была парализована.

Лицо Женевьевы над его безвольно мотавшейся головой казалось лишенным выражения: восковая кожа, бледные губы, потерянный взгляд, устремленный куда-то вдаль.

Жану хотелось выскочить на улицу и крикнуть ей: «Оставь его! Он тебе испортил жизнь, дальше будет еще хуже. Скорее отправляйся к Джузеппе!»

Но по заботливости, с которой Женевьева катила кресло, избегая неровностей дороги, удостоверяясь, что он хорошо укрыт, Жан понял, что она не изменит своего решения. Жертвуя своим счастьем, она похоронит себя заживо, с самоубийственной добротой избрав жалость к Эдди, а не любовь к Джузеппе.

Она прошла в нескольких метрах от него; при виде того, как нежно она направляет кресло с овощем, в который превратился Эдди, к кварталу Мароль, негодование Жана сменилось восхищением. Какое достоинство! «В горе и в радости…» – провозгласил кюре в сиянии витражей собора Святой Гудулы. Она дала клятву и держит слово. Счастье было таким недолгим, а давно сменившему его горю не видно конца. Жан осудил собственное ничтожество… А способен ли он на такую самоотверженность?

Потрясенный, он сел в машину и долго кружил – без смысла и цели, задумчиво – по тоннелям, пронизывающим город.

Узнав о полной перемене планов Женевьевы, Лоран тоже разволновался. Как можно поставить что бы то ни было выше счастья? Он такого и представить не мог… Женевьева, решения которой они оба не одобрили, заставила их усомниться.

В тот вечер Лоран задал Жану вопрос:

– Ты меня не разлюбишь, если я стану калекой?

– Не знаю. До сих пор ты приносил мне лишь радость, – ответил Жан. – А ты?

– Я тоже не знаю.

Они задумались.

– В сущности, невелика наша заслуга, что мы любим друг друга, – заключил Лоран.

Жан кивнул.

Они переглянулись, обуреваемые противоречивыми чувствами. Следует ли дать друг другу доказательства своей привязанности? Абсурд. Они не стали делать окончательных выводов и отправились в кино.

Последующие месяцы подтвердили самоотверженность Женевьевы.

Лоран, у которого вошло в привычку присоединяться к коллегам по цеху в барах квартала Мароль, нередко видел Джузеппе; с каждым разом тот выглядел все более понурым, удрученным.

– Хозяин «Попугая» говорит, что Джузеппе вскоре собирается вернуться в Италию, – однажды сообщил он Жану, – а недовольное выражение его лица объясняет тоской по родине.

– Ну и дела… А Давид? Стало быть, он так и не узнает своего настоящего отца?

– Это судьба побочных детей: здесь решает мать.

Скверный поворот, который приняли события, – хроника объявленной катастрофы – охладил их интерес к семейству Гренье.

Как-то непроизвольно они почти забыли о Гренье, завели новых друзей, стали чаще путешествовать.