Два цвета земли между двух океанов - Страница 32

К середине июля установились погожие дни. Идея отправки легкого самолета на озеро уже созрела в авиационных недрах. Мы не давали ей засохнуть. Однако погода на озере оставалась задачей со многими неизвестными. Анадырское нагорье возвышалось на юге синей стеной, и над стеной этой клубились облака. Рычащие львы-снабженцы по-прежнему вели бои за каждый летный час каждого самолета, но все-таки в задание летчиков, летающих на реку Паляваам, вписывалась разведка погоды на юге. Это значило, что летчики с высоты должны профессиональным оком оценить облака над Анадырским нагорьем. Чаще всего это вписывалось Николаю Каринову. Лететь-то ему! Погода над Анадырским нагорьем оценивалась разно. Бывали и выгодные для нас оценки. Но самолет Николая Каринова мотался без конца по другим, видимо более существенным, чем наши, делам. Мы с Володей это понимали, и для общего блага все переговоры во всех авиационных сферах вел он один. Без меня. У Володи была счастливейшая респектабельная внешность, умение солидно вести разговор. Дар природы. По-моему, любая прогорающая фирма спаслась бы, если бы Володя стал ее директором. Просто банки открыли бы ему кредит без всяких условий.

20 июля в семь часов вечера, обойдя одного зазевавшегося снабженца, мы ухватили самолет. Возможно, сыграло роль то, что командиру осточертели наши домогательства. Вместе с нами летел Владик Писаренко - инженер-синоптик, долговязый, сухолицый, похожий в своей вязаной шапочке скорее на бродячего матроса с какого-нибудь китобойца. Владика гнала на озеро благородная страсть спиннингиста. Он сказал, что погода над нагорьем "так-сяк", и просветил нас о погоде в этом году вообще. Мы лежали в фюзеляже, на куче груза, и Владик Писаренко, задумчиво пожевывая кончик папиросы, сообщил, что в этом году мы имеем аномальный метеогод. В Тихом океане взбесились тайфуны. Их уже успело проскочить втрое больше годовой нормы. На севере, наоборот, необычайно ранняя весна, ранняя навигация - и все это может кончиться очень ранней зимой.

Погода бродит по одиннадцатилетним циклам, связанным с солнечной активностью. Внутри того цикла вроде все идет по канонам, в промежутке же между циклами бывает год, когда все закономерности летят к чертям: ошибаются всеведущие деревенские деды, грамотные и сильно оснащенные электронной аппаратурой синоптики не решаются дать дальний прогноз, в аномальный метеогод может случиться все что угодно. Я только теперь понял причину возникновения в Апапельхино странных слухов: в разгар необычайной июльской холодины этого года вдруг пошли разговорчики, что это уже все, что дальше будет зима. Оставалось утешаться, что никакой грамотный синоптик не мог дать ручательства, что будет зима, раз аномальный метеогод путает карты...

Самолет трудолюбиво гудел над долиной Чауна, по которой мы бродили в 1959 году. В дальнейшем воздушным ориентиром по дороге к озеру служит русло той самой реки Угаткын, где я впервые услыхал о большом медведе.

Слева проплыли знакомые силуэты холмов Чаанай. Именно здесь Чаун раздваивается на две реки, но обе они верховьями сходятся к озеру Элыыгытгын. У подножия холмов крохотными кубиками приткнулась перевалбаза. Во времена наших походов ее не было. Сюда приходят теперь с гор за продуктами оленеводы.

За холмами Чаанай стали появляться клочья тумана. В предгорьях они стали еще гуще. Тягостное предчувствие охватило нас, ибо самое-то сложное было впереди. Впереди торчала стена облаков, нам еще предстояло одолеть перевал, и какая погода ждала нас за тем перевалом - было загадкой. Владик Писаренко кончил рассказывать про метеогод и уселся в проеме пилотской кабины. Пилоты помалкивали. "Аннушка" все набирала и набирала высоту, капли воды скользили по стеклам, земля исчезла. Она только изредка проносилась в разрывах облаков черная, неуютная, каменистая земля чукотской горной тундры. В разрывах белой полосой извивалось русло реки Угаткын.

В кабине похолодало. Разрывы стали совсем редки, они сомкнулись в плотную пелену. Над этой пеленой серыми стенками висели серые полосы второго этажа облаков, самолет проносился сквозь них на ощупь, как человек, входящий в парную, а выше висел следующий этаж. Казалось невероятным, что мы только что шли над залитой вечерним солнцем долиной Чауна, смотрели на розовые от заката домики перевалбазы и розовые камни вокруг. До озера по времени оставалось тридцать-тридцать пять минут. Черная мокрая громада сопки мелькнула под левым крылом, и самолет медленно стал закладывать разворот.

Через какое-то время мы все-таки не выдержали и, не сговариваясь, выглянули в проем пилотской кабины. Гряда плоских чукотских сопок плыла под крылом, следующая гряда - повыше - надвигалась спереди, и над всем этим великолепием черной щебенки и черного мха не было ни облачка.

Командир оглянулся и крикнул. Мы не расслышали. Тогда он показал десять пальцев: через десять минут.

Вершины сопок были покрыты снегом. Летний и осенний снег на чукотских горах производит гнетущее впечатление. Черный цвет камня прорывается сквозь него, и оттого снег приобретает серый оттенок. Это совсем не похоже на сверкающие вершины Тянь-Шаня, Памира или Кавказа. От тех вершин настраиваешься на торжественный, органный лад, на размышления о красоте и всеобщей гармонии мира. При виде летнего снега на Чукотке мысли крутятся вокруг снаряжения, достоинств личного спального мешка, примусных иголок. Потом горы со своим мертвенно-синим снегом куда-то провалились, и вынырнуло долгожданное озеро. Я не знаю, с чем его сравнить. Пожалуй, если вылить флакон не очень густых чернил на ослепительный лист бумаги - это будет как раз. Круглое озеро лежало в круглой земной чаше. По бокам частоколом, как кончики пальцев чьей-то руки, торчали конусовидные сопки.

Такого погрома, какой мы застали на базе, мне за экспедиционную жизнь видеть не приходилось. Шестиместная палатка была сбита. Палаточные растяжки выворочены. Груды сорванной с вешал рыбы валялись на земле. Какие-то бумажки, тряпье, валенки, сапоги, телогрейки просторно разместились в окружающем пространстве. Все это лежало вперемешку с полосами мокрого, набрякшего водой снега. Снег таял, и черный, покрытый лишайником галечник кругом от этого казался особенно неуютным. Успевший за время одинокой жизни зарасти волосами, Коля Балаев бродил среди всеобщего разора и хватался за голову. Вчера ночью на базу обрушился снежный ураган, сбил, сорвал все, что можно было сорвать и сбить, и исчез, уступив место сегодняшнему штилю.