Душенька, древняя повесть И. Богдановича - Страница 1

Изменить размер шрифта:

Виссарион Григорьевич Белинский

Душенька, древняя повесть И. Богдановича

Издание конторы привилегированной типографии Е. Фишера, в Санкт-Петербурге. Санкт-Петербург. 1841. В 12-ю д. л. 78 стр.

«Душенька» имела в свое время успех чрезвычайный, едва ли еще не высший, чем трагедии Сумарокова, комедии Фонвизина, оды Державина, «Россиада» Хераскова. Пастушеская свирель Богдановича очаровала слух современников сильнее труб и литавр эпических поэм и торжественных од; миртовый венок его был обольстительнее лавровых венков наших Гомеров и Пиндаров того времени. До появления в свет «Руслана и Людмилы» наша литература не представляет ничего похожего на такой блестящий триумф, если исключить успех «Бедной Лизы» Карамзина. Все поэтические знаменитости пустились писать надписи к портрету счастливого певца «Душеньки», а когда он умер, – эпитафии на его гробе. Один Дмитриев, в свое время поэтическая знаменитость первой величины, написал три такие эпитафии; вот они;

Привесьте к урне сей, о грации! венец:

Здесь Богданович спит, любимый ваш певец.

В спокойствии, в мечтах текли его все лета,

Но он внимаем был владычицей полсвета,

И в памяти его Россия сохранит.

Сын Феба! возгордись: здесь муз любимец спит.

III

На урну преклонясь вечернею порою,

Амур невидимо здесь часто слезы льет,

И мыслит, отягчен тоскою,

Кто Душеньку теперь так мило воспоет?[1]

Кажется, родной брат Богдановича написал следующее, славное в свое время двоестишие к творцу «Душеньки»;

Зефир ему перо из крыл своих давал,

Амур водил пером, он «Душеньку» писал[2].

Батюшков воспел Богдановича в своем прекрасном послании к Жуковскому «Мои пенаты», вместе с другими знаменитостями русской литературы:

За ними Сильф прекрасный,

Воспитанник Харит,

На цитре сладкогласной

О Душеньке бренчит;

Мелецкого с собою

Улыбкою зовет

И с ним, рука с рукою,

Гимн радости поет.

Карамзин написал разбор «Душеньки», в котором силился доказать, что Богданович победил Лафонтена[3], забыв, что сказка Лафонтена если писана и прозою, то прозою изящною, на языке уже установившемся, без усечений, без насильственных ударений, что у Лафонтена есть и наивность, и остроумие, и грация, столь сродственные французскому гению.

Что же такое в самом-то деле эта препрославленная, эта пресловутая «Душенька»? – Да ничего, ровно ничего: сказка, написанная тяжелыми стихами, с усеченными прилагательными, натянутыми ударениями, часто с полубогатыми и бедными рифмами, сказка, лишенная всякой поэзии, совершенно чуждая игривости, грации, остроумия. Правда, автор ее претендовал и на поэзию, и на грацию, и на остроумную наивность, или наивное остроумие; но все это у него поддельно, тяжело, грубо, часто безвкусно и плоско. Выпишем для примера хоть то место, где Душенька подходит к спящему Амуру, с светильником в руке и с мечом под полою:

Тогда царевна осторожно,

Встает толь тихо как возможно.

И низу, по тропе златой,

Едва касаяся пятой,

Выходит в некий покой,

Где многие от глаз преграды

Скрывали меч и свет лампады.

Потом с лампадою в руках,

Идет назад, на всякий страх,

И с воображением печальным,

Скрывает меч под платьем спальным;

Идет, и медлит на пути,

И ускоряет вдруг ступени,

И собственной боится тени,

Боится змея там найти.

Меж тем в чертог супружний входит.

Но кто представился ей там?

Кого она в одре находит?

То был… но кто?.. Амур был сам.

Сей бог, властитель всей натуры,

Кому покорны все амуры.

Он в крепком сне, почти нагой,

Лежал, раскинувшись в постеле,

Покрыт тончайшей пеленой,

Котора сдвинулась долой,

И частью лишь была на теле.

Склонив лицо ко стороне,

Простерши руки обоюду,

Казалось будто бы во сне

Он Душеньку искал повсюду.

Румянец розы на щеках,

Рассыпанный поверх лилеи,

И белы кудри в трех рядах,

Вьючись вокруг белейшей шеи,

И склад, и нежность всех частей,

В виду, во всей красе своей,

Иль кои крылися от вида,

Могли унизить Аонида,

За коим некогда, влюбясь,

Сама Венера, в дождь и в грязь,

Бежала в дикие пустыни,

Сложив величество богини.

Таков открылся бог Амур,

Таков иль был тому подобен,

Прекрасен, бел и белокур,

Хорош, пригож, к любви способен,

Но в мыслях вольных без препятств.

За сими краткими чертами

Читатели представят сами,

Каков явился бог приятств

И царь над всеми красотами.

Увидя Душенька прекрасно божество

На место аспида, которого боялась,

Видение сие почла за колдовство,

Иль сон, или призрак, и долго изумлялась;

И видя наконец, как каждый видеть мог,

Что был супруг ее прекрасный самый бог,

Едва не кинула лампады и кинжала,

И, позабыв тогда свою приличну стать,

Едва не бросилась супруга обнимать,

Как будто б никогда его не обнимала.

Но удовольствием жадающих очей

Остановлялась тут стремительность любовна;

И Душенька тогда, недвижна и бессловна,

Считала ночь сию приятней всех ночей.

Она не раз себя в сем диве обвиняла,

Смотря со всех сторон, что только зреть могла,

Почто к нему давно с лампадой не пришла,

Почто его красот заране не видала;

Почто о боге сем в незнании была

И дерзостно его за змея почитала.

Впоследок царска дочь,

В сию приятну ночь

Дая свободу взгляду,

Приближилась, потом приближила лампаду,

Потом нечаянной бедой,

При сем движении, и робком и несмелом,

Держа огонь над самым телом,

Трепещущей рукой

Небрежно над бедром лампаду наклонила

И, масла часть пролив оттоль,

Ожогою бедра Амура разбудила,

Почувствовав жестоку боль,

Он вдруг вздрогнул, вскричал, проснулся,

И, боль свою забыв, от света ужаснулся;

Увидел Душеньку, увидел также меч,

Который из-под плеч

К ногам тогда скользнулся;

Увидел он вины,

Или признаки вин зломышленной жены;

И тщетно тут желала

Сказать несчастья все сначала,

Какие в выправку сказать ему могла.

Слова в устах останов лились:

И свет и меч в винах уликою являлись,

И Душенька тогда, упадши, обмерла.

Оригинальный текст книги читать онлайн бесплатно в онлайн-библиотеке Knigger.com