Душехранитель (СИ) - Страница 192

И вдруг, вскочив на ноги и стиснув кулаки, он что есть сил, до хрипа, заорал в белесое, похожее на бельма слепца, небо:

— Если сбылось это, должно сбыться и всё остальное! Слышишь, ты! Как тебя там?! Всё должно сбыться, всё, сказанное ори на языке ори и в присутствии ори!..

Саша еще не знал, что человек, поначалу кричащий мужским голосом, а потом визгливо хохочущий женским, считается безумным. Что ж, юной душе Коорэ предстоит еще многое узнать, как узнало сердце, неуемное сердце Коорэ — мужчина, которого Саша не помнил, который держал его, младенца, на руках и который жил теперь далеко-далеко, в чужестранном городе под названием Мюнхен. И неизвестно, доведется ли им, частичкам одного целого, когда-нибудь вновь повстречать друг друга в этой жизни…

Рената открыла глаза. Это был не сон. Это было какое-то странное забытье. Она лежала на своей постели, сложив на груди руки и вытянувшись, словно покойница. Она и чувствовала себя неживой. Не мертвой, нет. Мертвое — это бывшее живое, одушевленное... А внутри Ренаты был вакуум, абсолютная пустота, где нет понятия времени, где не бывает ни холодного, ни горячего, потому что некому чувствовать, думать, любить, ненавидеть, страдать, жить. Некому даже умирать. Изначальное. А Изначальное страшно тем, что никто не в силах познать его. Это как черный туман, подкрадывающийся к горам: вот здесь еще трепещет озаренная солнцем жизнь, все ясно и очевидно — а там, за перевалом, нет ничего. И в то же время оно, это ничто, есть. Такое, что не объять его ни разумом, ни чувствами…

И вот мигнула звездочка. Замерла. А затем, взорвавшись с оглушительным грохотом, осветила всё.

И народился новый мир.

— Я говорю это тебе, пришедшая после меня... Мы говорим это всем, кто придет после и после нас... Мы говорим языком звезд со всеми, кто желает нас услышать. Подними голову и взгляни на водный небосвод, прислушайся к шепоту вселенной, оторвись от своей реальности хоть на мгновение... Ты услышала меня, «куарт»?

Рената вскочила. Она услышала говорившую, и это был ее собственный голос.

Она вспомнила, кем должна быть, вспомнила, как, однажды проиграв Разрушителю, всегда бывшему ее частью, тем самым привела его на эту землю — отдельно от себя. Холодная Ормона своим появлением обязана ей, Ренате-Танрэй, хранителю души. В тот момент, когда треснул берег под ногами Попутчицы Ала, и рваная рана планеты поглотила тело Танрэй, топя его в огненной реке, сущность разделилась. Родилась Смерть. Родился страх Смерти.

Рената вспомнила, как на протяжении многих сотен лет, перерождаясь и перерождаясь, пыталась она послать самой себе в будущее хоть какую-нибудь весточку, дабы удержать непостоянную память. Так же, как и их с Алом сын, созидатель и целитель, одержимый единственной целью — отыскать ее и Ала — разбрасывал по Земле ключи к сердцу Прошлого. Циклопические башни, островерхие рукотворные горы, гигантские статуи или просто груды камней… Увековечивая приметы своего времени, Коорэ искал верный способ достучаться до «куарт» отца и матери, равно как и до «куарт» других людей. Но к этому «ключу» нужен был другой, третий, сотый… И Знания утрачивались в веках, забываемые даже самим созидателем.

Однако не ведает смерти Слово. Рената знала теперь автора таинственной песни, некогда упомянутой телохранителем Сашей — песни о заре на Оритане.

И еще. Отныне Рената знала ее полностью.

Ибо автором стихов была она сама, та, чьи лицо и голос, цвет кожи и волос, Танрэй, нынешняя Танрэй, так долго не могла воскресить в своей памяти... Саша был прав: она искала слишком далеко.

Растворив окно той квартиры, куда однажды привел ее Андрей, этот юноша Фирэ, олицетворенное сердце их с Алом тринадцатого ученика, женщина набрала в грудь тяжелого предгрозового воздуха и, когда от краешка ее губ к подбородку потекла струйка — горькая, будто полынный настой — Рената зашептала:

— Заря, свет которой заливал округлые стены белоснежных зданий Оритана, была свежа и нежна, словно румянец на щеке младенца. И…

…Влад вздрогнул. В Гизе была еще глубокая ночь, а душный Каир плавился вдалеке огнями своих улиц.

Фигура одинокого путника, невесть как очутившегося на песчаном плато близ центральной из трех пирамид, казалась жалкой и маленькой рядом с лежащим каменным изваянием. Безмолвное свидание человека и зверя прервалось. Теперь оба они пытались заглянуть за горизонт.

И, возможно, бродягам смрадных каирских трущоб, случайно посмотревшим в то же самое время на небо, лишь почудилось, что одна из звездочек неровно затрепетала, то вспыхивая сильнее, то вдруг замирая в неподвижности. Невдомек было нищим арабам, что это пульсирует Регул — сердце небесного Льва.

«Тринадцатый… Самый отчаянный и противоречивый, самый яркий и непокорный… Такой же, каким был и я вечность назад — для своего Учителя», — с тихой и светлой грустью прошептал Паском в атмереро, покуда воплощенной в теле молодого русского мужчины, приехавшего в Египет с последней своей миссией…

Сфинкс глядел вдаль, а Учитель любовался душой своего тринадцатого Ученика.

«Она вспомнила, Паском! — ответила атмереро, чутко прислушиваясь к происходящему в Ростау, своей извечной обители. — Попутчица вспомнила, но я не знаю, правильно ли она распорядится теперь своей Смертью…»

«Слушай свое Сердце, мальчик! Оно никогда не подводило тебя. Вы всегда узнавали друг друга, так верь ему, что бы оно ни сделало для Попутчицы и каким бы жестоким ни выглядел его поступок»…

Песок глухо скрипнул под ногами: Влад медленно развернулся и слегка приподнял руки, не то намереваясь защититься, не то призывая к себе неведомые силы. Его сердце сейчас трепетало не меньше, чем сердце Учителя.

Он ощутил приближение, однако не оглянулся. Все должно быть так, как должно быть. Так, как было предначертано. И немым свидетелем пророчества, произнесенного ори в присутствии ори и на языке ори, был меч, который передавался из поколения в поколение от отца — сыну. Меч, некогда заклятый. Меч, которому ныне суждено было рассечь дьявольски запутанный узел…

— Дима, ты, што ль?! — дачная соседка Аксеновых приставила руку ко лбу и прищурилась от бьющего в глаза неумолимого солнца.

Аксенов молча кивнул и раскрыл калитку перед пригорюнившимся Сашей. Мальчик понуро ступил на щебенку, обогнул машину Дмитрия, а затем побежал в дом. Губы его тряслись от обиды, но он не желал выказывать слез перед своим спутником.

Соседка подошла к низенькой ограде между участками и громким шепотом осведомилась:

— Андрейка-племяш?

Дмитрий покачал головой. Женщина не отставала:

— Я и смотрю: Дюша постарше должен быть. Твой?

Он неопределенно улыбнулся. Соседка помахала рукой, отгоняя одуревших от жары мух и ос:

— Духота! Ведь такая рань — а дышать прямо нечем… Когда уж дождь будет — жду не дождусь! Все в саду посохло… Ирине-то полегче стало?

Ему пришлось остановиться. Окинув навязчивую собеседницу тяжелым взглядом, он медленно взглянул на часы. Соседка изменилась в лице. Черные равнодушные глаза Дмитрия просверлили ее насквозь.

— Стало, — с леностью в голосе ответил он. — Двенадцать минут как стало…

Женщина отпрянула, и Аксенов ушел в дом.

— Бесноватый какой-то… — прошептала она и по дороге обратно машинально выдернула с грядки несколько стеблей сорняков.

Ей почудилось, будто что-то необъяснимое и оттого жуткое коснулось затылка и спины, когда посмотрел на нее сосед. Мгновенно прихлынули воспоминания обо всех смертях и похоронах, которые пришлось пережить с самого детства. И в стоячем, затхлом воздухе, который не могла освежить даже близкая река, женщина почуяла запах тлена.