Душа Пандоры (СИ) - Страница 12

Деми только головой покачала. А ей казалось, что нести в себе божественную искру — это привилегия и благо. Истинный дар. Подоспевший Никиас, не обращая внимания на разговор двух жриц, помогал зараженному опуститься на койку.

— Я так уродлива, так стара, а мне всего пятнадцать, — всхлипнула асклепиада.

В уголках ее глаз прочно обосновались морщины, овал лица потерял девичью четкость линий.

— Ты отчего-то стареешь быстрее меня, — неодобрительно сказала другая. — Не оттого ли, что разозлила Афродиту своей гордыней, своим навязчивым стремлением сохранить красоту, будто ничего важнее ее на свете быть не может?

— Уж не тебе страдать о потерянной красоте, — зло фыркнула та, что секунду назад смахивала с глаз слезы.

Белесая, неприметная жрица лишь усмехнулась.

— Слышала бы тебя Гигиея, поняла бы, что за душу наградила.

— Пусть забирает свое благословение! — в сердцах воскликнула асклепиада. — Я буду только рада от него освободиться!

Никиас глухо, словно его рот полностью был закрыт непроницаемой маской, произнес:

— Я не Гигиея, но могу это устроить.

Деми бросила на Ариадну вопросительный взгляд, который плетельщица предпочла не заметить. И, как следствие, ничего ей не объяснить.

Асклепиада, что так горько жаловалась на свою судьбу, впервые обратила внимание на Никиаса. Побелела, увидев, кто стоит в нескольких шагах от нее, почти наглухо отгородившийся от мира, закутавший себя с ног до головы в черную ткань.

Никиас внушал страх — и самой Деми, и даже эллинам. Но только лишь из-за пугающего образа, навевающего мысли о темных рыцарях и демонических королях? Все же жители Алой Эллады знали его куда лучше, чем знала она. Откуда росли корни их страха? Что его питало?

Асклепиада медленно поднялась. Черты ее лица будто заострились.

— Я не хо…

— Помогите ему.

Жрица с некрасивым усталым лицом, кивнув, направилась к ним.

— Не ты, — властно остановил ее Никиас. — Другая.

Темноволосая асклепиада медленно направилась к зараженному, и шла она так, будто поднималась на эшафот.

— И вылечи все его хвори — даже те, что не порождены атэморус. Ушиб ноги, каждую царапину на коже… Все.

Такому голосу, такому тону подчинишься, хочешь ты того или нет.

Жрица коротко, нервно кивнула. Стиснула руки на мгновение, а в следующее простерла их над телом эллина. Позабыв о заполонившем палату напряжении, который едва не заставил воздух искриться, Деми подалась вперед. Боги богами, химеры химерами, но сейчас на ее глазах будет твориться истинная магия исцеления.

Руки асклепиады охватило незаметное поначалу сияние. Блики играли на ее коже, как на водной глади, словно внутри нее зажглась та самая божья искра. Белое сияние не распространилось на тело зараженного — жрица незаметно расплескивала свое волшебство. Однако волдыри на его лице начали уменьшаться, кожа потеряла оттенок пепла.

Когда асклепиада отняла ладони, эллин больше не казался больным. А в ее волосах пробилась первая седина.

— Спасибо, — шепнула ей Деми.

Знала, что одного избитого слова для такой жертвы будет недостаточно. Но что еще она могла сделать? Асклепиада лишь скривилась, заслужив от подруги по дару неодобрительное покачивание головой.

— Зачем? — спросила Деми, когда они вышли из храма. — Чтобы преподать урок? Наказать?

Была уверена, что Никиас не ответит. Но он, хоть и не сразу, все же заговорил.

— Из-за таких Искр, как она, баланс этого мира так хрупок. Таким, как она, не нравится слово «предназначение». Им не нравится, что боги, наделяя их дарами, определяют всю их дальнейшую жизнь. Их привлекают чужие дары, чужие предназначения. Прирожденный лекарь хочет стать умелым воином, вот только благословила его не Афина, не Арес и не Энио. И он растрачивает впустую божественный дар, не проронив и капли, потому что запертым держит его в себе. А пока он изображает из себя великого завоевателя, неумело отбивая атаки тренировочным мечом, в деревне умирает ребенок, которому он действительно мог бы помочь. Не куется оружие, необходимое воинам самого Зевса, потому что Искра Гефеста возомнила себя великим творцом или одухотворенным мыслителем. И пока она сочиняет свои дрянные поэмы, в Эфире проливается божественная и человеческая кровь. Потому что химерам Ареса не нужно оружие — у них есть клыки, шипы и когти. А нам оно необходимо. — Он резко развернулся к Деми, напугав ее яростью, что пылала в глазах. — Знаешь, сколько существует подобных историй? Бесконечное множество. Боги установили рамки, сказали, как вам жить. Так подчиняйтесь!

Неподдельная, обжигающая, точно пламя, страсть в голосе Никиаса поразила Деми. Ей словно открылась вторая, сокрытая в нем личина. А еще… Она увидела боль, что, пропитав душу Никиаса, глубоко пустила в нем корни. Под всем этим слоем ненависти в нем таилась какая-то загадка, которую ей отчаянно хотелось разгадать.

Но позволит ли ей это Алая Эллада?

[1] Клятва Гиппократа — врачебная клятва, выражающая основополагающие морально-этические принципы поведения врача. Начинается со слов «Клянусь Аполлоном-врачом, Асклепием, Гигиеей и Панакеей и всеми богами и богинями, беря их в свидетели…»

Асклепион остался позади. Они проходили через Пропилеи — главные ворота Афинского Акрополя. Задернув голову, Деми разглядывала статую Афины, чьи шлем и острие копья сделали из чистого золота. Наверное, они красиво сверкали в свете яркого солнца… когда-то, века назад. Нахмурившись, Деми опустила глаза. Алая пелена неба мешала наслаждаться окружающей ее древней красотой.

Карусель памяти сделала очередной виток, и перед глазами пронесся облик дымчатой твари, которую Ариадна назвала Носои. Лишь одна из мириад бедствий, выпущенных из пифоса Пандоры, она принесла уже столько боли… А сколько принесли подобные ей, что веками скитались по миру?

Ариадна понимала, что происходит в душе Деми. Не могла не понимать. Пока они шли по Акрополю, она своим мелодичным голосом наполняла повисшую между ними тремя напряженную тишину. Рассказывала о храмах и о богах, чья сила, словно кровь, пульсировала в каменных стенах. Парфенон, посвященный Афине, Эрехтейон, посвященный ей же, Посейдону и царю Эрехтею, храм Ники Апстерос… Каждое святилище, отстроенный зодчими во имя олимпийцев и принятое ими в дар, хранил в себе частицу самого бога.

Деми, слушая Ариадну, рассеянно кивала. Никиас неслышно скользил рядом, маяча на периферии зрения, словно черная тень.

Кассандра, замершая у храма богини победы, разговаривала с девушкой с пшеничными волосами, собранными в стильную, но несколько необычную для этого мира прическу — схваченный в нескольких местах пышный хвост. Наброшенный на левое плечо плащ-хламида (по обыкновению, одежда все же мужская) открывал обнаженные босые ноги. Невысокая, крепко сложенная, она не была лишена некоей спортивной женственности. Развитые мышцы, широкие плечи — в мире Деми, в ее Греции, незнакомка могла бы оказаться неплохой пловчихой.

— Недалеко ты убежала, — заметила Кассандра.

Деми неопределенно повела плечом, в глубине души чувствуя неловкость. Жителям мира-войны странна, непонятна ее вспышка эмоций, которую они наверняка сочли слабостью.

— Хотела побыть одной. Не получилось.

Про встречу с атэморус рассказывать она не стала. Никиас расскажет, к оракулу не ходи.

— Доркас, это и есть Пандора.

— Наслышана. И, признаться, заинтригована.

— Я Деми, — с неким вызовом сказала она. — А ты…

— Искра самой Геи, — подмигнула она.

Деми, отчего-то смутившись, не нашла ничего лучше, как спросить:

— Поэтому ты ходишь босиком?

Доркас непринужденно рассмеялась.

— Верно. Так я лучше ощущаю связь с матерью-землей… что бы там ни думали и ни говорили люди, — добавила она, бросив взгляд за спину Деми. — Я как услышала от Искр Ириды[1] последние вести, так сразу помчалась к Кассандре, чтобы она нас познакомила.