Душа Пандоры - Страница 64

Оторвавшись от Никиаса тягучие, словно патока, минуты спустя Пандора прошептала прямо в его губы:

– Помоги мне сохранить его, Никиас. Помоги сохранить этот свет. Только ты на это способен.

Каждый новый день начинался с очередной битвы с химерами. И каждый закат Медея говорила Пандоре лишь одно:

– Неплохо, но ты можешь больше.

Следующим утром, едва над Алой Элладой взошла заря, невидимая здесь, в самой темной бездне вселенной, Пандора стояла у клеток с химерами. Вдыхала в себя вековечную тьму, схожую с той, что клубилась за стенами дворца, опустошая химер сначала до костей, а затем до темных сущностей, что заменяли им душу. Потом развоплощала и их.

С каждым разом тьмы в ней все прибывало, и держаться за образы, за маяки становилось все тяжелей. С каждым разом все тяжелей давалось возвращение из темных глубин на поверхность. А Медея упрямо повторяла:

– Ты можешь больше.

Сил Пандоре придавали мысли о Никиасе, стоящем бок о бок рядом с ней, сражающемся вместе с ней. Никиас… Ее свет и ее тьма. Она представляла их вдвоем на поле боя, рядом с монстрами и богами. В том участке Эфира, где Доркас сотрясет землю или же сгущенные и заменяющие ее облака, где проплывет по воздуху Гермес, Афина Паллада взмахнет своим мечом, Артемида отправит в полет стрелу из сверкающего лука, Гефест опалит врагов, затопит воздух запахом горящей плоти.

Глупая. Пора понять, что ее фантазии всегда были и будут от реальности далеки.

Медея читала Пандору как открытую книгу, видела все ее мысли, надежды и желания, словно прожилки на сорванном с дерева листе. Словно линии жизни и смерти на человеческой ладони.

– Они будут тебя ослаблять. Те, о ком ты думаешь, к кому так спешишь.

А ведь она и вправду спешила. Раз в несколько дней ей выпадал один вечер, чтобы поболтать с Доркас о разном и выслушать последние слухи – о чем угодно, но, к счастью, только не о ней, Пандоре, что подчинила себе дар развоплощения. Чтобы вместе с Никиасом урвать у жизни под алым небом толику неги и спокойствия, забыться в его объятиях, в его пепельных поцелуях хоть ненадолго. Чтобы услышать от Ариадны сетования на совсем отбившегося от рук Фоанта и новости о том, что происходит там, наверху.

Исчезновения нескольких химер Арес, конечно, не заметил. И они, само собой, никак не повлияли на расстановку сил, да и самого бога войны ничуть не ослабили.

Медея права. Она может больше. Должна научиться, иначе вся ее борьба напрасна. Бессмысленна. Даже смехотворна. Одно дело, если бы Пандора защищала эллинов от жатвы атэморус или воинов Зевса, таких же Искр, как Доркас, от нападения химер. Если бы своими действиями спасала бы чужие жизни. Что с того, что после их с Медеей «уроков» химеры умирали? Их смерти – капля в море, не более того.

С каждым разом Пандора возвращалась в Тартар все в большей задумчивости, углубляя недавно появившуюся складку между бровей. С каждым разом пропадала во дворце царицы чудовищ все дольше. И все реже возвращалась в Акрополь.

– Те, к которым ты так спешишь, на поле боя станут для тебя лишь обузами. Грузом, не позволяющим тебе летать. Что значит…

– Я поняла, что это значит.

– Ты должна отправиться туда одна. Без них.

Бесспорно, Медея знала об их разговоре с Цирцеей. Быть может, и вовсе, никем не замеченная, каким-то образом присутствовала в комнате в этот момент. Колдуньи…

– Вместо того чтобы стать оружием Зевса, ты будешь щитом для своих, м-м-м, друзей.

Никиас не был ей другом. Вернее, он был кем-то большим, и это Медея знала тоже.

– Как мне стать оружием Зевса, если все, на что хватает моего дара, – это слабый укол?

– Мечом можно пронзить грудь одного врага. Но умелый воин, описав им дугу, может снести головы нескольким, – назидательно говорила Медея.

– Я пытаюсь, – процедила Пандора.

– Разве? А мне кажется, ты сдерживаешь себя, как я и пророчила. Ты боишься, что так много влитой в твою душу тьмы окончательно тебя погубит.

– А это не так?

На губах царицы чудовищ зазмеилась усмешка.

– Как насчет того, чтобы проверить? Но прежде нужно освободить твой дар от оков.

– Мой дар не…

– Ты сама устанавливаешь свои собственные границы, и сейчас вырваться за их пределы тебе не позволяет страх.

– Я не боюсь ни Ареса, ни его химер, – вскинув голову, припечатала Пандора.

– Я говорю не о химерах, не об Аресе. Ты боишься не вернуться к тем, к кому ты так привязана, прежней. Той Пандорой… Деми, которую они успели узнать. Именно это сдерживает тебя, не позволяет тебе измениться. Вырваться из кокона, сбросив с себя его ошметья, и стать наконец той, которой тебя создала сама Алая Эллада.

Слова Медеи по-настоящему ее разозлили. Ей, отринувшей нормальную жизнь, добровольно заточившей себя в Тартаре, продавшей тьме свою душу, вменяют в вину столь заурядное, столь примитивное чувство, как страх?

Они поймут. Никиас, Доркас и Ариадна, они поймут, почему она это сделала. Почему такой стала. В конце концов, Пандора делает это и для них – для того, чтобы они однажды проснулись в мире без войны, в мире под голубым небом. Но пока она цепляется за них, пока хранит в себе свет, как наказывала Цирцея, места для тьмы в ней меньше, а значит, меньше и силы.

Память, которую она так стремилась обрести, сейчас ей только мешала.

Настал час, когда Пандора нарушила данное Ариадне обещание. Опустила все барьеры и камнем рухнула в пропасть, позволяя вековечной тьме заполнить каждую клеточку своей души, выжечь в ней человечность. Места для света в ее душе не осталось. А в памяти звучали слова Никиаса, сказанные в их последнюю встречу: «Даже рожденный чудовищем, каждую свою жизнь я отстаиваю свое право не быть им. Не поддавайся тьме, что зреет в тебе, Пандора».

Что же, она поддалась.

Надо было видеть улыбку Медеи, когда одним жестом вышло убить с десяток приготовленных для собственной жатвы химер.

– Ты готова, Пандора. Теперь ты готова.

В Эфире она была одна. Ни Никиаса, память о котором имела привкус горечи и пепла, ни сотрясающей землю Доркас.

И богов Пандора не видела. Только монстров.

А еще воинов, что отчаянно, бесстрашно противостояли армии химер. Арес, говорят, намертво схлестнулся с самим Зевсом, и боги были там, на той стороне войны, что приличествовала им, что приносила славу и почести.

А смертным достались монстры.

Однако Пандора понимала важность своей собственной битвы. Химеры не просто были армией бога войны. Они словно кровеносные сосуды, жилы, по которым к Аресу текла сила, необходимая ему для войны. Именно для этого Геката их и создала. Керы отобранной у душ силой насыщали Ареса. Каждый яростный крик вбирали в себя воплощенные в химерах Лиссы, духи бешенства. Смертельные ранения насыщали обретших плоть Фонос, духов убийства. Распространившаяся по полю боя колдовская чума питала Носои. Гибель воинов, что переоценили свои силы, утоляла голод духов непомерной гордыни Гибрис. Алгеи, напившись боли и страданий, разбухали, как насосавшиеся крови комары.

Из всего этого котла Арес и черпал свои силы. И Пандора пришла в Эфир с одной-единственной целью: этот сотканный из сотен и тысяч нитей канал – разрубить.

Она затерялась среди воинов Зевса – ей не нужна была слава. И вовсю прикрывалась тенями Медеи, чтобы Арес не смог раньше времени ее распознать. Чтобы Искры всех мастей не узнали, что рядом с ними Пандора. Чтобы керы, вороньем кружащиеся над поле боя, Аресу ни о чем не донесли.

Она привычно коснулась силы, и ее затопило холодом и темнотой. Нащупала нити, ведущие к химерам, и потянула на себя, натягивая их скрипичными струнами. Через них выпивала из монстров благословенную тьму, заполняя ею бездонный колодец своей собственной сути, своей души.