Духовная жизнь. Первая ступень: Воцерковление - Страница 10

Можно всю жизнь ненавидеть начальника, соседа, бывшего друга, – того, который был тебе другом, а потом украл у тебя диссертацию, например. Можно прожить с этой неприязнью всю жизнь, а причащение требует: «Хотя (желая) ясти (вкусить), человече, Тело Владычне (…) пёрвее (первым делом) примирися тя опечалившим (примирись с теми, кто тебя обидел)».

Апостол Павел говорит, что, «если возможно с вашей Евр. стороны, будьте в мире со всеми человеками»[51]. Это очень важная вещь. А все остальное – это дисциплинарные меры. Это примерно так же, как солдаты, например, ходят в форме, а не в чем хотят. Не было бы армии, если бы все ходили, кто в чем хочет, должны быть знаки отличия, некое единообразие. Это нужно по самой природе армии. Нужно застегнуться на все пуговицы и стать в строй.

Христиан можно сравнить с военнослужащими. Мы не махновцы, а регулярная армия. Наши молитвенные усилия – это то, что «застегивает» нас на пуговицы и «ставит в строй». Но это еще не делает нас теми, кем мы должны быть, – настоящими защитниками Отечества.

Военная служба, если мы продолжаем сравнивать ее с христианством, предполагает некие тяготы и лишения.

Война у нас одна, и каждый сидит в своем окопе. Наша война не против плоти и крови, но против дьявола, то есть властей тьмы века сего, мироправителей, миродержателей, как пишет апостол Павел в Послании к Ефесянам[52]. Это война с собой, пропитанным грехом, и с тем, как на тебя действует лукавый (а через тебя – на окружающий мир).

И еще у нас есть общие задачи, например, приходские, общецерковные. Возникла некая общецерковная беда или Церковь, допустим, возвысила свой голос в борьбе с абортами. Значит, твоя позиция не такова, что «меня это не касается, потому что я аборты не делала», или, как мужчина может сказать: «Я вообще аборт не могу сделать, при чем здесь я?» Нет, тут фронт общецерковной борьбы, некое общее движение. Мы будем деньги собирать, к примеру, на открытие христианского радио, или на развитие погибающих от буквальной бедности дальних приходов в каком-то регионе, или на развитие духовного попечения в тюрьмах.

Для членов Церкви это некий общий труд (хотя каждый имеет и свою личную задачу, свой «фронт работ» – себя, свою семью).

Для одного верующего общецерковный фронт великоват, но каждый солдат обязан знать, что общий фронт есть.

Солдат не обязан читать все штабные карты, вникать в детали наступления или обороны, но какую-то общую картину фронта он должен представлять. Нужно понимать, с кем вообще идет война и где, в какой точке фронта ты сам сейчас находишься. Мы, верующие, должны определять общие угрозы, враждебные христианству, общие тенденции жизни, что называется, «понять свое время».

Ведь если, например, человек захочет повторить подвиги того же Симеона Столпника в большом современном городе – Екатеринбурге, или Харькове, или Нью-Йорке, – его нужно будет удержать. Он ничего не понял. Он не знает ни себя, ни времени. С его стороны это будет некое самоубийственное или очень опасное, грозящее духовными увечьями упражнение. Такого человека надо остановить, потому что он не занял место в строю, он не знает, где мы воюем. Или другой пример: прочитал книжку о XVI–XVII веках и думает, что нужно бороться с никонианами, возрождать старый обряд. И вот часто так бывает, что в зависимости от полученной информации человек избирает себе некую духовную практику. Сам сочиняет свое мировоззрение.

Я говорю о духовных людях, тех, которые уверовали в Господа Иисуса Христа, пытаются жить церковной жизнью, как они ее понимают, и стараются приносить плод – жить целостно, полноценно, активно. Они знают, что Христос – Господь, что Он воскрес и что враг наш – дьявол. Помнят слова Господа: «В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир»[53]. И они решаются дерзать. Однако в силу разных причин: атомизации общества, отрыва от корней, недостатка духовного руководства, информационных атак, отсутствия базового образования, духовного развития – они сочиняют себе свое мировоззрение. Например, кто-то находит идеал в допетровской Руси, пытается возрождать старые обряды, видит для себя в этом смысл жизни и, по большому счету, смысл христианства и Православия. Другой хочет спасаться личными усилиями, смотрит на веру как на частное дело человека, осуществляемое в суете большого города. Он намеренно держится за конкретный приход, близкую ему группу людей, духовенства, ограничивает свою территорию свободы чтением определенных акафистов, совершением паломничеств, даже совершением Иисусовой молитвы – словом, пытается спасаться в своей «личной пустыне». Другие, еще более церковные, могут, например, вести жаркие споры о Типиконе, правильном Уставе богослужения, его продолжительности и понятности языка, частоте Причащения и других аспектах церковной жизни.

Это все дает большую пестроту, ее пугаться не надо. Ведь иногда пестрота естественна, как пестрота разнотравья, но иногда она – лишь свидетельство того, что главное не найдено. Частично подобного рода духовные поиски объясняются у Георгия Флоровского[54] в «Путях русского богословия». В последней главе он пишет, что, когда исчезают твердые ориентиры, люди их ищут сами. Например, он обсуждает тему раскола XVII века в Русской Церкви. Ведь не старопечатные книги и не обряд как таковой, не хождение посолонь и двоеперстие определили его. Речь шла не более не менее как об антихристе – думали, обряд сменим и антихриста примем. Антихрист – главная тема раскола.

И во многих других ситуациях, уже в наше время (тема штрих-кодов, например), опять важной становится эта же тема. Люди пытаются понять ее своим умом, осмыслить свое время в связи с вопросами эсхатологии. Но поскольку это сверхзадача, то, конечно, возникают недоразумения и крайние суждения. Вплоть до бытовых рекомендаций: это не ешь, это не одевай, туда не ходи, с этими не дружи, продай квартиру, брось институт, купи корову и езжай в деревню. Рождается целая практика, и она выглядит вполне аскетично.

Под эту практику даже можно подвести целую теоретическую базу со ссылками на духовную литературу. Но если говорить о конце света, то никто, даже ангелы, не знают, когда он наступит[55]. Ты решил для себя, допустим, что конец близок, но вот проходит время, конец медлит и никак не настает. А на последнем запале долго жить нельзя.

Вот аналогия: человеку поставили смертельный диагноз, и он спешит раздать все свое имущество. Повторный анализ диагноз не подтвердил. Что делать дальше? Собирать обратно то, что уже раздал? Будет глупо, если человек начнет говорить: «Отдайте мне чемодан с вещами, потому что я умирать пока не буду!»

Можно сделать что-то яркое, когда на тебя смотрит смерть (или когда ты уверил себя, что смерть на тебя смотрит). Но вдруг она не смотрит? Или ты потерял в этом уверенность? Еще пример: человек порвал паспорт и выкинул, затем начал странничать. Но ожидаемый конец света так и не пришел, и, получается, надо странничать до смерти. Год постранничать еще кое-как можно, а всю жизнь?

Таким образом, решительные действия требуют очень трезвой головы, очень холодного, просвещенного разума.

Горячего сердца, но просвещенного разума.

Как разум просветить, как не запутаться в этом множестве путей и идей? Надо быть сыном или дочерью Церкви. Церковь редко призывает к крайностям, но если уж говорит что-то, то вполне определенно.

Нужно сдерживать свои поспешные движения и прислушиваться к пульсу времени. Источник знаний – Священное Писание и Предание Церкви, включая и церковную историю. Ведь знания о том, как обманулись спешившие до тебя, – немаловажные знания.