Дуэлянты - Страница 21
Достав из ящичка комода медальон, Еремеев разволновался: «Опасное дело… Но я не могу пойти на попятную, иначе как же мой авторитет?» Пожалуй, в размышлениях Еремеева потеря его авторитета среди друзей-студентов – самое страшное. Поэтому он, отметя все сомнения и волнение в сторону, принялся за дело, которым никогда не занимался, имея лишь чисто книжное представление о данной проблеме.
Он приблизился к Григорию, держа медальон в руке, он свободно свисал и поблескивал в скудном свете свечи. Еремеев выбрал таковую позицию, дабы блеск медальона не прекращался и слегка тронул приятеля за плечо. Тот очнулся.
– А? Что? Я заснул? – сонным голосом поинтересовался тот.
– Да, мой друг. Но пусть это тебя не волнует. – Спокойным уверенным тоном, как подобает заправскому психиатру, сказал Еремеев, буквально поднеся к глазам Григория блестящий медальон.
Тот, несколько очнувшись, не понял, что происходит. Еремеев, не давая опомниться своему первому «пациенту», произнес.
– Тебя окутывает сон, ты ощущаешь легкость во всем теле, твои глаза закрываются… Ты засыпаешь…
Он крутанул медальон, Григорий воззрился на него, словно удав на кролика и тотчас отключился.
Еремеев опасался, что снотворное в данном случае может помешать, ибо Фрейд никогда не применял оного. Но, увы, дело было сделано – Григорий принял сонный порошок, правда, совсем немного…
– Ты слышишь меня? – ровным голосом четко, как и прописано в книгах Фрейда, спросил Еремеев. Но Григорий безмолвствовал. – Спит, как сурок… Эксперимент не удался. Увы, но Петербург не увидит нового Казанову. – Разочарованно констатировал Еремеев, но все же решил еще раз задать тот же вопрос своему подопечному: – Ты слышишь меня?
К своему вящему изумлению новоиспеченный «психиатр» услышал ответ:
– Да…я слышу….
Еремеев чуть не подпрыгнут от радости, но все же взял себя в руки.
– Скажи мне: отчего ты так робок с барышнями?
– Потому, что они все рано или поздно будут похожи на мою маменьку… – последовал ответ «пациента».
Еремеев удивился подобному ответу и продолжил:
– Отчего же? Разве твоя маменька уродина?
– Нет… В молодости она была даже красива…
– Тогда может быть у нее дурной характер? – предположил Еремеев.
– Да, весьма скверный. Она постоянно меня тиранит… И покойного отца тоже тиранила…
Из последних слов Еремеев сделал простой вывод: властный характер матушки отбил у несчастного Григория всякую охоту общения с женским полом. Он попросту боялся женщин, оттого и робел…
– Слушай меня… – увещевал доморощенный «психиатр». – Ты – умный, красивый, сильный, уверенный в себе мужчина. Все женщины жаждут знакомства с тобой. Они просто мечтают, чтобы ты обратил на них внимание… При встрече с девушкой из университета, той что тебе нравится, ты будешь действовать следующим образом: подойдешь к ней и представишься, затем спросишь ее имя… После этого поцелуешь ей ручку и скажешь, что давно мечтал с ней познакомиться. Ты сможешь… А маменьке скажи, что ты – не ребенок и дай отпор. Статуэтка же, богиня любви, принесет тебе удачу. Храни ее. Не будет статуэтки – не будет удачи. Ты все понял?
– Да… – пролепетал Григорий.
– Теперь на счет «три» ты очнешься: раз, два, три…
Григорий очнулся и открыл глаза, увидев перед собой довольное лицо Еремеева.
– Еремей, ты? Я кажется заснул… Сколько времени?
– Да не поздно еще… Правда, все потихоньку начали расходиться…
– Я тоже, пожалуй, пойду… – Решил Григорий.
Еремеев не стал его останавливать – на сегодняшний вечер вполне достаточно впечатлений.
Григорий вышел на улицу и тотчас поймал экипаж, который довез его до Мойки. молодой человек ощущал себе несколько странно, приписывая сие состояние главным образом действию вина. Но отчего подобного с ним не случалось раньше?
Григорий держал в руках статуэтку, затем, покрутив ее, подумал: «Богиня любви… А что, если она действительно обладает магической силой? Буду носить ее с собой… Благо, что она небольшого размера».
К дому на Мойке Григорий подъехал достаточно поздно, время приближалось к одиннадцати вечера. Обычно в такое время он бывал дома, дабы матушка не беспокоилась. Он тотчас представил ее недовольное лицо и то, как она станет ему выговаривать. Так и случилось…
Не успела Анфиса открыть дверь, как Григорий услышал поспешные шаги матушки, она спускалась в прихожую со второго этажа.
– Григорий! – Воскликнула она. – Ты знаешь, который час?
– Да, почти одиннадцать.
– Я волнуюсь. Где ты ходишь? – не унималась госпожа Вельяминова.
– Я был у приятеля… Немного засиделись… – спокойно пояснил Григорий, снимая пальто и кепи.
– Это не оправдание для столь позднего возвращения! – наседала матушка.
Неожиданно, сам того не желая, Григорий ответил то, что хотел высказать уже давно:
– Я – взрослый человек. В моем возрасте уже женятся и заводят детей. Прошу вас, матушка, более не повышать на меня голос. Простите, я устал и хочу спать…
Закончив сию тираду, он спокойно поднялся на второй этаж и проследовал в спальню.
Госпожа Вельяминова буквально оторопела от такого поведения сына, она стояла в прихожей, не понимая: что же происходит? Отчего Григорий так с ней разговаривает? Разве не она любила него, сдувала с него пылинки? И вот дождалась! Какая неслыханная грубость!
Затем, очнувшись, и все еще пребывая в замешательстве, госпожа Вельяминова не знала: как должно ей поступить? – отправиться ли в спальню сына и сделать ему выговор? – или не придавать сему обстоятельству серьезно значения?
Наконец она приняла эзопово решение:
– Анфиса, сделай чаю и отнеси барину в спальню. Да внимательно посмотри, как он там…
– Слушаюсь барыня, – сказала Анфиса и поспешила на кухню, дабы заварить свежего чаю, так как чайник был еще горячим. Но она совершенно не могла взять в толк: что хотела сказать барыня? – зачем надобно смотреть на Григория?
Анфиса приготовила чай, сервировала поднос и отправилась в спальню Григория. Когда вошла горничная, молодой человек развязал галстук, запонки и начал расстегивать рубашку.
– Барыня велела вас чаем напоить.
– Спасибо, что-то не хочется…
Анфиса замерла от удивления.
– Барин… так вы же всегда любили выпить чаю на ночь… – робко возразила она, памятуя о том, что случилось в прихожей и, опасаясь попасть под горячую руку.
– Ладно, наливай, выпью…
Анфиса поставила чайные принадлежности на стол, наполнила чашку, щипчиками подхватила кусочек сахара…
– Все спросить тебя хочу, ты что – не замужем?
Анфиса встрепенулась.
– Право не знаю, барин… Так вот получилось…
– А сколько уж тебе лет? – продолжал расспрашивать Григорий.
– Почти двадцать два, барин…
Григорий многозначительно хмыкнул и приблизился к горничной.
– А помнишь в прошлом году, как ты меня на этом самом диване раздевала?
Анфиса невольно покраснела.
– Простите, барин… Не по своей воле…
– Да, ладно, не красней. Догадываюсь, что матушка велела из меня мужчину сделать.
Горничная смутилась.
– Барин, вы сегодня какой-то другой… – призналась она.
– И какой? – поинтересовался Григорий, обхватив горничную за талию.
– Другой… не такой, как прежде… – прошептала она. – Уверенный…
Но Анфиса не успела договорить, ибо Григорий страстно прильнул ее губам.
Время приближалось к полуночи, а Анфиса все не выходила из спальни Григория. Госпожа Вельяминова не спала, решив дождаться горничную, дабы узнать: как там ее великовозрастное чадо?
Она долго сидела в гостиной, пытаясь занять себя чтением, но, увы, ничего не получалось, ибо голову посещали совершенно другие мысли…
– Где же она? Что там можно делать столько времени?
Наконец госпожа Вельяминова не выдержала и решила подняться к сыну – лучше бы она этого не делала…
Приоткрыв дверь, она сразу же услышала мужские стоны, затем охи и ахи, явно издаваемые горничной.