Дуэльная ситуация. Еврейский детектив - Страница 3

Больше до последнего времени «на Перельмуте- ра» не было ничего. И вот в Следственный комитет поступила «бумага», соответствующая главной задаче нашей организации — рассматривать поступившие сообщения о совершенных или готовящихся преступлениях. В «сообщении» говорилось о том, что Семен Перельмутер от техники отошел, превратился в посредственного администратора, а остатки былого таланта ныне употребляет для личного обогащения, для чего придумал схему в соответствии с нынешними веяниями, и гонит народные деньги, выделенные на оборону страны, себе в карман. Далее в «сообщении» приводились преступные схемы и примерная оценка суммы похищенных Перельмутером денег. Сумма была приличная.

Получая такие письма, «сигналы», наш руководитель по прозвищу «Пострел» обычно раскладывал их на три стопки. На письмах из первой стопки писал «Начальнику отдела такому-то — разобраться и доложить», что называется, расписывал по исполнителям. Это самые простые сигналы, от того, как будет отработано такое письмо, может быть, и зависела судьба подозреваемого, но судьба Пострела никак не зависела. Во вторую стопку попадали явные кляузы и анонимки. Эти письма получали резолюцию «В архив». Говорят, что руководитель ОГПУ Феликс Дзержинский всегда показывал анонимки своему первому заместителю Вячеславу Менжинскому. У Менжинского было особое чутье, способность определять, что такое эта анонимка: попытка помочь «органам» раскрыть преступление или ложный донос. Наш Пострел работал и за Дзержинского, и за Менжинского, сам решал, что делать с анонимками и другой «некондицией». В общем, некоторые письма не получали никакой резолюции и складывались в третью стопку. По этим письмам требовалось «посоветоваться». Это означало, что, когда подходил момент, Пострел вез третью стопку в Администрацию президента, где получал указание по каждому письму, давать ему ход или нет.

Жалоба на Перельмутера в другое время, без сомнения, отправилась бы в архив. Во-первых, наше ведомство не любит вести дела на оборонных предприятиях из-за дополнительных сложностей, связанных с режимом, из-за того, что юристу трудно понять суть дела, и, в конце концов, у оборонщиков и военных свои надзирающие службы есть, пусть эти службы и ковыряются. Во-вторых, жалоба была проникнута такой ненавистью к Перельмутеру, что, скорее всего, жалобщиком двигали личные мотивы, не имеющие отношения к уголовному кодексу. В-третьих, письмо было анонимное: «не подписываюсь, потому что боюсь мести Перельмутера и его прихвостней».

Но в период поступления доноса на Перельмутера в оборонной промышленности сменили руководителя. Новый шеф тут же заявил, что «оборонка» разболталась. Нужно «подтянуть трудовую дисциплину», ужесточить режим, тогда все наладится, ракеты перестанут падать на старте, а будут лететь прямо в цель. А на попытки опытных работников ознакомить нового руководителя с проблемами отрасли он отвечал: «Я — не инженер и не обязан за вас думать». Вот наш Пострел, считавший себя политиком, решил запросить мнение высокого начальства: не будет ли своевременным «раскрутить» дело о воровстве в оборонной промышленности, процветавшем при прежнем руководстве «оборонки».

По возращении Пострела из Администрации, письмо про воровство на ракетном предприятии получило резолюцию и попало ко мне.

Приняв письмо к исполнению, я решил сразу не тревожить старика Перельмутера, а сначала поглядеть, что там делается на предприятии. Созвонившись со знакомым мне заместителем директора Трясенковым, я отправился в Чернышев, за много лет впервые без жены.

ЗНАКОМСТВО С ПРОКУРОРОМ

Давно, почти двадцать лет назад, у меня, тогда прокурора города Чернышева, в плане работы стояла лекция на предприятии. Мой помощник договорился с одним из трех больших НИИ, которые были в городе, подготовил слайды по тезисам моего доклада, и в назначенный день мы отправились. Сопровождал нас по предприятию Коля Трясенков, который занимался в НИИ подобными делами и назывался, кажется, «начальник общего отдела». Я его знал. Коля был постарше меня годами, успел поработать в райкоме комсомола, потом его взяли в городскую администрацию, где мы с ним и познакомились. Но в администрации у него работа не ладилась, и он вернулся на предприятие, из которого вышел.

Прочитал лекцию я довольно гладко, потом на десять минут пустил на трибуну моего помощника. И тот не ударил в грязь лицом, осветил напряженную работу нашего правоохранительного органа. После лекции ответили на вопросы и отправились в кабинет директора перекусить. Директор устроил настоящий банкет для узкого круга, прокуратура есть прокуратура. Обслуживали нас две очаровательные девушки. «Посмотрите, какие у них официантки красивые!» — шепнул мне помощник. «Это наверняка не официантки, а сотрудницы, «инженерки», их попросили нас обслужить один раз», — тоже шепотом ответил я ему.

— А вот — прокурор города Чернышева! — сказал мой помощник одной из девушек, подошедшей забрать тарелки. Девушка как будто ждала, чтобы мы с ней заговорили. Она посмотрела на меня и сказала:

— А ваш дедушка тоже был прокурором города Чернышева?

«Неужели, все красавицы — дуры?!» — подумал я.

— Нет, мой дедушка никогда не был в городе Чернышеве.

Девушка слегка вздрогнул, как будто проснулась, промямлила что-то вроде «А-а-а… извините» и отошла с тарелками. Человек, работающий с людьми, должен, по выражению Чехова, «уметь разговари- вать с дураками». Мне этому пришлось научиться в первую очередь, когда я начал вести прием посетителей. Главное тут — не ошибиться, не принять за дурака умника, который от волнения не может понятно рассказать о своем деле.

Банкет прошел очень достойно, заместитель директора поблагодарил меня за полезную лекцию, а я пообещал не жалеть сил для правового образования инженеров и рабочих, что и требует от работников прокуратуры президент России и без чего нельзя создать правового государства. Все застолье — час, пятнадцать минут. Мы встали из-за стола сытые, немного подшофе и направились к проходной в сопровождении заместителя директора. На улице прошла весна, которая началась и кончилась, пока мы читали лекцию и выпивали. Солнце клонилось к горизонту и совсем не грело, но без нас, чувствуется, светило во всю: снег осел и покрылся блестящей корочкой, а на жестяных стоках появились сосульки. Мы, не торопясь, нараспашку дошли до проходной, распрощались с заместителем и с Колей Трясенковым, застегнули пальто, прикрывавшие форму работников прокуратуры, и вышли на улицу.

Перед проходной прогуливалась, поджидая нас, девушка. Увидев меня, девушка подошла и с отчаянной настойчивостью сказала:

— Роман Борисович, можно с вами поговорить. Только две минуты. Я — Вера, вы меня видели во время… обеда, — это была та девица, которая про дедушку спрашивала.

На одном из официальных актов в Университете по случаю нашего выпуска перед нами выступил старый профессор Айзенберг. Как я сейчас понимаю, не такой уж он был и старый, до семидесяти, но он вжился в образ древнего старца, ходил шаркающей походкой, говорил невнятно, что называется, бубнил, куда он смотрит, было непонятно, потому что глаза его были занавешены кустистыми бровями. Кто его давно знал, говорил, что он и десять лет назад был такой же, «косил» под дряхлого старика. Он был автором очень хорошего учебника, и я из почтения как-то пошел на его лекцию. Хоть он на нашем потоке не читал, я захотел приобщиться, так сказать. Лекцию он читал плохо, все время поправлялся и очень устал к концу. Так вот, на выпускном мероприятии профессор Айзенберг вместо обычных слов пробубнил несколько фраз, которые я запомнил дословно: «Вы все через несколько лет станете начальниками. От вас будут зависеть человеческие судьбы. Берегите людей, выслушивайте их и никогда не унижайте! Всех до одного, без исключения». Я старался придерживаться этого завета.