Дуэль - Страница 15

Полковник д'Юбер, терпеливо переносивший холод, испытывал непрестанное чувство унижения от этой плачевной непристойности своего костюма. Какой-нибудь легкомысленный человек мог бы сказать, что груды безжизненных тел, усеивавшие путь отступления, могли бы без труда пополнить этот недостаток. Но стащить брюки с замерзшего трупа отнюдь не так просто, как кажется. На это требуются время и усилия, а между тем колонна уходит вперед. Полковник д'Юбер не решался остаться позади. Он не надеялся на свои силы, он опасался, что, если он хоть немножко отстанет, ему не удастся нагнать свой батальон. Кроме того, омерзительная борьба с замерзшим трупом, оказывающим при этом железное сопротивление, вызывало у него чувство тошноты.

Но как-то раз, копаясь в сугробе возле какой-то деревенской лачужки в надежде найти мороженую картошку или какую-нибудь другую съедобную дрянь, которую он мог бы пожевать своими длинными расшатанными зубами, полковник д'Юбер нашел две рогожи из тех, какими русские мужики закрывают с боков свои телеги. Очистив их от примерзшего снега, он обернул ими свою элегантную особу, крепко стянув вокруг пояса, и таким образом получилось нечто похожее на колокол, что-то вроде негнущейся юбки, которая, правда, придавала полковнику д'Юберу вполне пристойный вид, но делала его еще более заметным.

Экипировавшись таким образом, он продолжал отступать, твердо надеясь на то, что ему удастся спастись, но, втайне полный других опасений. Его пылкая юношеская вера в будущее была разрушена. "Если дорога славы приводит к таким неожиданностям, -- рассуждал он -- а он еще был способен рассуждать, -можно ли всецело полагаться на того, кто тебя ведет?" Эти опасения задевали его патриотические чувства, а к ним примешивалось беспокойство и за свою личную судьбу; но все это было отнюдь не похоже на ту слепую, безрассудную ярость против людей и всего на свете, бушевавшую в груди полковника Феро.

Восстанавливая свои силы в маленьком немецком городке, где он пробыл три недели, полковник д'Юбер с удивлением обнаружил в себе любовь к покою. Постепенно возвращавшаяся к нему энергия отличалась непривычным миролюбием. Он молча раздумывал над этой странной переменой своего душевного состояния. Можно не сомневаться, что многие из его товарищей-офицеров переживали примерно то же самое. Но говорить об этом было не время. В одном из своих писем домой полковник д'Юбер писал:

"Все твои планы, моя дорога Леони, женить меня на очаровательной девушке, которую ты обрела по соседству, сейчас отодвигаются на неопределенное будущее. Мир еще не наступил. Европу следует проучить еще раз. Трудная нам предстоит задача, но ее надо выполнить, ибо император непобедим".

Так писал полковник д'Юбер из Померании своей замужней сестре Леони, жившей на Юге Франции. Чувства, выражавшиеся в этом письме, нашли бы несомненный отклик в душе полковника Феро, который никому не писал писем, ибо отец его был безграмотный кузнец и не было у него ни сестер, ни братьев и никого, кто бы мечтал соединить его с юной, очаровательной девушкой, которая украсила бы его мирные дни. Но в письме полковника д'Юбера были еще и иные философские рассуждения -- о непрочности каких-либо личных надежд, когда они всецело связаны с фантастической судьбой одного человека, который, как бы неоспоримо он ни был велик, тем не менее при всем своем несомненном величии, как-никак, все же только человек.

Подобные рассуждения показались бы полковнику Феро гнусной ересью, а попадись ему кое-какие другие осторожные высказывания, в которых проскальзывали невеселые опасения по поводу войны, он, не задумавшись, объявил бы это государственной изменой. Но Леони, сестра полковника д'Юбера, прочла их с чувством глубокого удовлетворения и, задумчиво сложив письмо, сказала про себя: "Я всегда думала, что у Армана в конце концов благоразумие возьмет вверх". Леони, с тех пор как она вышла замуж и поселилась на родине мужа -- в провинции Южной Франции, стала убежденной роялисткой и мечтала о возвращении законного короля. В надежде и смятении она молилась утром и вечером и ставила в церкви свечки за здоровье и благополучие своего брата.

У нее были все основания предполагать, что молитвы ее были услышаны. Полковник д'Юбер, побывав в сражениях под Люценом, Бауценом и Лейпцигом, остался невредим и покрыл себя славой. Приспособляясь к условиям этого страшного времени, он никогда не высказывал вслух своих опасений. Он скрывал их под приятной учтивостью такого подкупающего характера, что люди с удивлением спрашивали себя: а допускает ли вообще полковник д'Юбер возможность какой-нибудь катастрофы? Не только его манера держаться, но даже и взгляд его оставался невозмутимым. Спокойная приветливость этих голубых глаз сбивала с толку всех злопыхателей и приводила в замешательство даже само отчаяние.

Это поведение обратило на себя благосклонное внимание самого императора, ибо полковник д'Юбер, состоявший теперь при штабе верховного главнокомандующего, неоднократно имел случай находиться в присутствии его императорского величества. Но все это в высшей степени раздражало более непосредственную натуру полковника Феро. Попав однажды проездом по делам в Магдебург, он как-то раз мрачно сидел за обедом с комендантом крепости и вскользь в разговоре сказал о своем давнишнем противнике:

-- Этот человек не любит императора.

На это присутствующие ответили глубоким молчанием. Полковник Феро, испытывая тайные угрызения совести от изреченной им чудовищной клеветы, почувствовал необходимость подкрепить ее каким-нибудь веским аргументом.

-- Уж я-то его хорошо знаю! -- воскликнул он, присовокупив несколько крепких словечек. -- Противника своего изучаешь вдоль и поперек, а мы сходились с ним по крайней мере раз шесть. Кто об этом в армии не знает! Чего же вам еще надо? Самый что ни на есть отъявленный дурак и тот сумел бы воспользоваться случаем, чтобы раскусить человека, а уж я-то, черт возьми, знаю, что говорю! -- И он окинул сидящих за столом мрачным, упорным взглядом.

Спустя некоторое время в Париже, где у него оказалась масса хлопот в связи с переформированием полка, полковник Феро услышал, что полковник д'Юбер произведен в генералы. Он недоверчиво смерил взглядом своего собеседника, затем, сложив руки на груди, повернулся к нему спиной и тихо пробормотал: