Дубинушка - Страница 40

Дворец был построен вне всяких стилей и традиций; экстравагантен по линиям, углам и расцветке. Красный и жёлтый цвета перемежались с белым и чёрным, однако же черный цвет подавлял и превалировал. «Полосатый Баран» — так называли дворец местные жители. На его крыше широко простиралась площадка для вертолётов и загорания, на одной из башен громоздилась антенна для приёма всех каналов и для обеспечения особой компьютерной системы. Входов и выходов было четыре, главный, против обыкновения, не был обозначен колоннами или каким-нибудь особым торжественным подъездом; двери его хотя и массивные, но их трудно было отличить от других дверей; впрочем, был тут вход, возле которого всегда толпился народ; из него выпархивали стайки парней и растекались по усадьбе: одни шли в сауну — она работала чуть ли не круглосуточно, другие бежали в сторону домика с садовыми инструментами, третьи разбредались по углам обширной усадьбы, скрывались за деревьями. На усадьбе отделанный зеленым мрамором блистал под солнцем ослепительным зеркалом бассейн, в дальнем углу сада едва заметно зеленел в высоком кустарнике тир. Были и другие строения, но они так ловко вписывались в роскошную растительность, что не все можно было и разглядеть.

Для хозяина архитектор выделил особый вход, и дверь тут настолько плотно была вписана в стену, что едва различалась. Сергей и Тихон ехали в одной машине, но у входа в усадьбу, где в гражданской форме стояли два «амбала» — опять же и это звание им присвоили местные жители, выполнявшие на усадьбе и в доме аварийные работы по электрической проводке, сантехнике, приглашавшиеся по необходимости и для исполнения других мелких услуг, — Сергей пошёл за угол к своей двери, а Тихон прошёл в дверь, расположенную напротив и уже распахнувшуюся ему навстречу. Так они делали всегда, так хотела хозяйка дворца Мариам, которая тут устанавливала все порядки, — и даже самые мелкие, казалось бы, незначительные. Встречая Тихона, она обыкновенно говорила:

— Сергей пусть отдыхает, а ты проходи сюда и уже не беспокойся ни о чём, я звонила Карине, сказала, чтобы тебя не ждала, у тебя много будет дел — так много, что понадобится не один день, а может быть, и целая неделя.

Карина давно заметила интерес сестры к её мужу; вначале страдала, но потом сходила к раввину и на манер христиан, приносящих Богу исповедь, обо всем рассказала старому мудрецу, на что тот, ничтоже сумняшеся, и тоном, будто речь шла об утерянной булавке, проговорил:

— Да?.. И это тебя волнует?.. А зачем?.. За каким уж таким интересом надо убиваться?.. Сегодня Тихон, завтра Иван, которого ты почистишь щеткой и отмоешь, а потом придёт суббота, наш праздник, и к тебе на глаза явится Соломон. Но, может, он и не будет Соломон, но он будет мудрый, как Соломон, и красивый, как юноша Бениам. Ты не знаешь, кто такой этот юноша Бениам?.. Я тоже не знаю, но великая книга Тора такого юношу называет, и он тоже явится к тебе на глаза, и ты сильно будешь радоваться и очень сильно захочешь разделить с ним ложе.

Сергей вошёл в свои апартаменты усталый, почти разбитый и хотел бы завалиться в постель, но на письменном столе была стопка деловых бумаг с припиской Мариам: «Это надо подписать сегодня. Ребята ждут». И вторая стопка — листовки, и тоже с припиской разгневанной супруги: «Посмотри, какую мерзость ты развёл у себя под носом!»

Баранов знал, что кроется под этим словом «ребята». Они действительно «ребята», потому что молодые, рвущиеся к власти и богатству, схватившие за горло его супругу, не отходившие от неё ни на шаг, жужжащие, словно комары из болотных сибирских краёв, вьющиеся плотным клубом и способные так сильно и больно кусать, как умеют только кровососущие твари. Это против них направлены листовки, и их всё больше расклеивается на заборах, разбрасывается в трамваях, электричках; они, как осы, жалят приверженцев новой власти, больно бьют по мозгам демократического ворья, рыцарей наживы и разрушения всего святого для русских людей.

Сергей прилёг на диван и стал читать листовки. Его не только раздражала, бесила, но и забавляла фантазия листовочников, этих партизан разгорающихся баталий, бойцов невидимого, но могучего фронта народного сопротивления.

Тут бы к месту было заметить, что Сергей — человек русский, родился в крестьянской семье и до восемнадцати лет жил в деревне. Отец трудился в колхозном саду, а мама на ферме была дояркой. Сергей и две его сестрёнки учились в сельской десятилетке, а потом он уехал в город и поступил в Механический институт. Там он женился на Мариам, не зная, не ведая, что этот «пирожок», как звали её в институте, будет играть в его жизни решающую роль и совершит с ним необыкновенную метаморфозу, вознеся его к вершинам власти. Сразу же после утверждения в Кремле Ельцина его вызвали в сельхозбанк и сказали: «Мы дадим тебе два миллиона рублей, и ты откроешь дело». — «Какое дело?» — изумился Сергей. «Ну, дело!.. Например, мясной магазин. Будешь скупать в сёлах скот, отвозить на бойню, а потом и продавать». — «Но я никогда ничем подобным не занимался. И потом… есть заготконторы, мясокомбинаты…» Директор банка, молодой, низенького роста и начинавший толстеть мужичок, вытаращил на Сергея кирпичного цвета глаза, зашлёпал толстыми, мокрыми губами: «Ты будешь благодарить свою хорошую жену Мариам и будешь к ней молиться, как турок Аллаху — это ей мы даём деньги, а не тебе. Пиши бумагу, что ты открываешь магазин и просишь в кредит два миллиона». Толстогубый двинул Сергею стопку чистой бумаги. Но Сергей продолжал свои недоумения: «Сегодня я возьму деньги, а завтра ко мне придут два этих… в зелёных фуражках и скажут: выходи…»

Толстогубый вскочил как ужаленный и заорал:

— Роман! Ты звал этого… Иди и сам делай из него миллионера.

И ушёл, а на его место в кресло уселся Роман. Этот тоже молодой, и ростом повыше, и чёрный, как цыган, но, конечно же, никакой не цыган, а из той же компании, что и толстогубый, и глаза выкатывались из орбит, будто под давлением, и губами шлёпал, как бывший правитель России Гайдар — словом, всем своим обликом он сильно напоминал всех дружков и подружек Мариам, которые после их женитьбы только и толпились в их просторной четырёхкомнатной квартире, которую, едва он начал работать на заводе, им неожиданно для него выдали в старом доме, где умерла старушка — супруга какого-то бывшего важного начальника. Потом Сергей уразумеет: многие блага сыпались ему как с неба, и, разумеется, безо всяких его заслуг, а потом и повышения по службе, и всякие награды — и тоже будто бы невзначай и по какой-то счастливой случайности. Потом уж только усёк своим не очень-то бойким умишком наш Сергей: всё ему валится не с неба, а из-за широкой спины Мариам, от её дружков, вот таких же толстогубых и цыганисто чернявых молодцов, как вот эти.

— Ну, что тут вам не ясно? — заговорил спокойным, почти материнским голосом Роман. — Прежняя система, при которой вы получали мизерную зарплату — ёк… Приказала долго жить. Всё теперь переходит в наши руки. Мы вам даём в кредит два миллиона. Пишите свою бумажку и получите наличными.

— А-а, как я буду возвращать?..

— Не надо ничего возвращать. Напишите нам другую бумагу — дескать, фирма ваша обанкротилась. И мы вам спишем эти два миллиона.

Не прошло и получаса, как Сергей выходил из банка миллионером и, проходя по коридору, видел, как тут оживлённо что-то обсуждали мужики, и все молодые, и на одно лицо — как и те же, которых привела в его жизнь активная и очень умная Мариам, сдобный, румяный и все увеличивающийся в габаритах «пирожок», как её продолжали называть многочисленные друзья с тёмными, выступающими из орбит немножко грустными, а чаще всего, тревожными глазами.

Это были дни, когда с воцарением власти демократов кареглазые юркие людишки раздавали «своим» деньги и золото, накопленное почти за сто лет трёхсотмиллионным советским народом. Мариам была «своя», ну а Сергей — её человек. Судьба повязала их крепко. И теперь уж узел, стянувший их союз, становился нерасторжимым до самой смерти.