Дубинушка - Страница 38

Ну да ладно, Горизонталь — первый помощник Головы. А рядом с ним сидел второй. Он тоже был чернявый, и тоже молодой. А фамилия у него короткая и устрашающая: Гром. Он был помощником по связям с прессой. Щербатый подобострастно кланялся. Горе тому, кого невзлюбят эти молодцы. Руки у них длинные, до московского Кремля достают.

Подошёл к первому. Дёрнул руку для приветствия, но тот холодно окатил его чёрными, как ночь, глазами, спросил:

— Вам кого?

Щербатый кивнул на дверь, незаметно очерченную в стене.

— По какому вопросу?..

Тихон пожал плечами. Мелькнула острая, как игла мысль: «Знает ведь, что мы родственники и что я начальник самого большого в губернии района, а куражится». И ещё подумал, как бы его зацепить через всесильную Мариам и тряхнуть как следует, но тут же решил, что у него-то с Мариам родство душ и крови посильнее будет всякого другого чувства. И решил не дразнить зверя. Стоял покорно, со склоненной головой. Ждал. А Горизонталь не торопился. Небрежно бросил:

— Занят.

И не предложил сесть, подождать. Но Тихон, силясь унять закипевший в нём бунт казацкого характера, сам прошёл к креслу и сел.

Ждал он долго — до тех пор, пока из кабинета по каким-то делам не вышел Баранов. Не сразу он увидел Щербатого, а, увидев, кивнул и сказал:

— Я сейчас приду.

И вот Тихон в кабинете Головы; собственно, это даже и не кабинет, а нарядный торжественный зал, предназначенный для приёма чрезвычайно важных персон. И стол у Владыки необычный, не такой, какие были у министров царского и советского времени, и даже не такой, как был у самого царя, — и даже, наверное, у Черчилля такого не было, и у Гитлера, и у самого великого человека на свете — отца всех народов Сталина. Сделан стол не из дерева, а из какого-то полупрозрачного материала — вроде из огромного цельного куска перламутра, и форму он имел полумесяца, а стульев возле него, и кресел, и приставного стола для совещаний — ничего этого не было. Стулья с золочёными спинками стояли поодаль в простенках между окон. Очевидно, и тут принимались меры безопасности: не дай Бог кто сядет рядом и каким-нибудь тяжёлым предметом хватит по голове хозяина кабинета. Однако Щербатый был человеком своим, они с Барановым учились в школе, сидели на одной парте и затем женились на сёстрах — девушках из богатой еврейской семьи, отец которых с первых дней советской власти и до глубокой старости был директором главной городской продовольственной базы.

Заметим тут кстати: Баранов не был главным человеком в области, но если у него такая роскошь, то какая ж была там, у первого лица?

Щербатый не церемонился; взял стул и сел рядом с Сергеем. Заговорил недовольным тоном:

— Строгости развёл. Сидишь тут один, а меня маринуют в приёмной, не пускают.

Дело выкладывать не торопился. Знал взрывной нервный характер Сергея, выжидал. А Сергей смотрел на него и будто бы не понимал, кто перед ним и зачем пришёл.

— Ты чего? — испугался Тихон.

— А ты чего?

— Я?.. Ничего.

— И я ничего… Сижу вот.

— Вижу, что сидишь. Дворец, точно золотая клетка, а учителям зарплату не даём. С ума, что ли, вы тут посходили! Роскошь развели. У князя татарского Юсупова такой не было. Зачем она тебе?

— Кто?

— Да роскошь такая, говорю. И дворец почище кремлёвского будет. Деньжищ-то сколько ухлопали. А мне в район на зарплату не присылаете. Ещё два-три месяца, и нас всех…

Щербатый махнул рукой, точно шашкой резанул. И в сердцах заключил:

— Офонарела власть демократов. Недавно в Петербурге празднество закатили, гостей со всего света назвали. Денег-то, поди, уйму ухлопали. Старикам бы на них вдвое пенсию могли бы увеличить, армию заново можно вооружить.

Присмотрелся к Сергею и увидел: с ним и в самом деле творится неладное.

— Да что с тобой? Нездоров ты, что ли? И руки у тебя трясутся, и головой, ровно конь застоявшийся, прядаешь.

— Голова ничего, да вот ухо почему-то стало чесаться и глаз непроизвольно закрывается. Принимаю тут женщину, говорю с ней, а глаз то закроется, то откроется. Выходит, будто бы моргаю ей. Вот что плохо, старик. Скверно я себя чувствую. А всё газетчики, мерзавцы! Ну, эти… жёлтые газеты. Коммунисты там засели, леваки проклятые. Всё о русском народе галдят. Вспомнили о нём. Раньше-то слова такого не знали: русский! А теперь в один голос: голодает, вымирает, наркотой и пивом его травят.

— А сам-то ты — тоже вроде бы русский.

— Русский, русский! Не люблю это слово. Терпеть не могу. Раньше другое было — советский. И теперь хорошее слово есть: россиянин. Вроде бы тоже русский, а и не совсем. То ли киргиз, то ли татарин. А если ты русский, то всё равно в тебе что-нибудь подмешено. Вот и придумали умные люди слово: россиянин. И звучит хорошо, и для всех годится; каждому ясно: в России живёт человек. А то — русский! Словно обухом по голове. Молотят и молотят. И вот ведь что скверно: чем больше старается власть отучить русского быть русским, а он всё упорнее талдычит: русский, русский. Теперь вот и из паспорта выскребли это слово, а он всё своё: я — русский.

— Странные песни ты запел. Раньше таких от тебя не слышал.

Баранов продолжал своё:

— Сталина теперь вспомнили: Сталин да Сталин. Твёрдая рука им понадобилась. А этот Джугашвилкин и похоронил ихнее любимое слово. Попробовали бы при нём заверезжать: я русский!.. Живо бы в Соловках очутились.

— Но ведь татарам разрешают быть татарами.

— Татары!.. Да кто знает, что такое татарин? Есть казанские татары, есть крымские, а есть и ещё какие-то — вроде бы в Монголии живут. Кого напугаешь этим словом?.. А вот если скажешь «русский» — тут тебе у многих по спине озноб пробежит. Русский-то — сила! Империя! Страна от океана и до океана разметнулась. Космос, ракеты, водородные бомбы. Нет уж, если и сказать вздумаешь, так лучше шепотом, под одеялом. Зачем людей пугать? Правильно делает новая власть: не знает и не слышит слова «русский». Возьми Ельцина. Он хотя и пьяница, и дубоват малость, а цену этому слову знал. Не ведал его, не слышал и не понимал. И никто в его присутствии брякнуть не мог: я, мол, русский. Опять же Горбачёв и прочие Гайдары. Не знают и всё тут!.. Они, конечно, предатели и козлы вонючие, однако же в голове у них кое-что копошилось.

— Странный ты теперь стал. Не узнаю тебя.

Щербатый не на шутку встревожился: уж в своём ли уме его старый дружок и покровитель? От него ведь у Щербатого все должности, оклады, премии и всякие другие милости. Вдруг как сойдёт с круга?

А Сергей не слышал друга и не видел. В каком-то непонятном состоянии сомнамбулизма продолжал:

— Теперь вот детей раскручивают.

— Каких детей?

— Ну, тех, бездомных, что на улицах подобрали — накормили, одели, обули и в Италию в хорошие дома отправили. А там тоже эти кликуши коммунисты есть. Какие-то факты нашли, — дескать, на органы посылаем. Кому-то аппендицит вырезали, от смерти спасли, а они орут: органы вынимают! И будто бы мы деньги большие за эту детвору берём. Фотографию виллы моей печатают. И этот вот… новый дворец. Но его мой предшественник начинал строить. А на меня все шишки полетели. Сон потерял из-за всего этого. А тут ещё листовки.

Сергей сгрёб со стола кучу бумаг, подвинул Тихону:

— На, читай!

И, страшно вращая воспалёнными глазами, зашипел:

— Листовочная война начинается. Листовки, словно чайки с неба, полетели.

— Эти, что ли?

— Ах, ты, Боже мой! Вон они, целая кипа перед тобой лежит. Летят по городу, голубки сизые. Читай, читай!.. Мы-то листовку свою в каждом доме установили, да нынче всё меньше верят телевизору. И газеты наши «Аргументы и факты», «Известия»… в киосках лежат. Их теперь и на обёртку не берут. Листовки читают! Каждая по нас бьёт, в нашу сторону летит. Ты ведь тоже в нашей компании. От них-то, этих бумажек, не отвернёшься, голову в песок не спрячешь. Они везде достанут.

Зазвонил телефон. В трубку кричала Мариам:

— Тихон у тебя?.. Дай ему трубку.